— Я приехал просить руки вашей дочери, — промямлил Джон.
Улыбка Короля стала ещё толще и ещё сонливей, он как бы говорил: «Проси, я не против». Все, похоже, ждали, что Джон сделает дальше. Он понял, что пора предложить Принцессе руку и сердце. Но он враз позабыл все слова, и его покинули последние силы. В отчаянии Джон решил припомнить потерянный стишок — он наверняка тронет сердце Принцессы. У молодого Короля кружилась голова, но он что-то смутно припомнил и, упав на колени перед лежавшей как куль Принцессой, пробормотал:
Ты уж слишком толста, ты уж слишком кругла,
Мне жена-колобок вряд ли будет мила.
Ты как будто вся таешь на жарком огне,
И решимость моя тоже тает во мне.
Я не знаю, какой ты объявишь ответ,
Хорошо б ты, подумав, промолвила «нет».
Принцесса широко зевнула.
Поскольку больше не происходило ровным счётом ничего, молодой Король поднялся и выбрался из дворца. Поставив конягу на все четыре ноги, он взгромоздился в седло и неспешно потрусил в Велико-Труданию. «Должно быть, я опять слова переврал», — подумал он, и эта мысль неотвязно преследовала его всю дорогу.
Министры с нетерпением ожидали Короля.
— Свершилось? — спросили они. — Пришли вы с Принцессой Юга к взаимному согласию?
— К полному согласию! — подтвердил Джон.
Министры просияли от радости.
— И когда же объявят о помолвке?
— Никогда! — сказал Джон и ушёл в свои покои. Там он попросил Селину принести ему апельсинового сока со льдом. Оранжады Селина готовила весьма искусно; вскоре перед Королем стоял высокий бокал с торчащими из него соломинками, а сверху плавал оранжевый ледяной шарик. Пока Король потягивал сок, Селина спросила:
— Ну как, поладили вы с Принцессой Юга?
— Нет, — коротко ответил Джон.
— Верно, не вы, а она с вами поладить не захотела.
— Селина, не забывайтесь!
— Ладно-ладно, молчу. Ещё чего-нибудь желаете?
— Нет. Завтра я поеду к Принцессе Трясинии.
— Тогда вам надо приготовить галоши и плащ, — сказала Селина и, прихватив чемодан Короля, направилась к двери.
— Селина, погоди! — окликнул Король.
Она остановилась.
— Куда ты деваешь мусор из корзины? — спросил Джон.
— В мусорный бак.
— Его опорожняли на этой неделе?
— Я даже специально за мусорщиком посылала, — ответила Селина. — Бак был полнёхонек.
Её ответ поверг Короля в глубокое уныние. Когда горничная вернулась сообщить, что его ждёт прохладный душ, Король даже головы не повернул — продолжал напевать песенку и барабанить пальцами по оконному стеклу, словно Селины вовсе не было рядом.
V
Третье путешествие сильно отличалось от путешествий в Сугробию и Баобабию. На подъезде к Трясинии в лицо молодому Королю ударил шквальный ветер, едва не выбив путника из седла. Похоже, все ветра задули-завыли разом, взревели и засвйстали страшным посвистом. Деревья качались и гнулись, стуча друг об друга ветвями, столбы и изгороди валились и ломались, точно спички. В ушах у Джона стоял шум и треск, и было у него Две заботы: как бы шляпа не слетела и как бы самому из седла не вылететь. Смотреть на окрестности было некогда. Он понял лишь, что природа в Трясинии скудна и невзрачна, кругом сырость, а столица показалась Джону уродливым нагромождением серых камней.
«Зато жизнь тут бьёт ключом», — подумал молодой Король. Трясиния и вправду не походила на безжизненную Сугробию и изнывающую от зноя Баобабию. Люди сновали взад-вперёд как оголтелые и каждый норовил обогнать и перекричать другого. Стучали рамы, хлопали двери, лаяли собаки, кошки точно молнии гоняли по улицам, распустив хвост трубой, а люди с грохотом и топотом носились по своим неотложным делам.
«Похоже, меня и тут не ждут», — подумал Джон. В Трясинию накануне был послан королевский гонец, но Короля опять никто не встречал. Однако, подъехав к дворцу, сложенному из огромных гранитных глыб, Джон с радостью увидел, что двери распахнулись и навстречу ему хлынула толпа. Впереди бежала растрёпанная девушка в короткой юбке. Размахивая клюшкой, она подскочила к Джону и схватила его коня за гриву.
— Эй, в хоккей играть умеешь? — заорала девица молодому Королю.
Джон не успел и слова вымолвить, как она завопила:
— Нам как раз игрока не хватает! Пошли! — И стащила его на землю. В руки Королю сунули клюшку и поволокли его, совершенно ошалевшего, на огромное заболоченное поле позади дворца; за полем был обрыв, а внизу холодные злые волны немилосердно били и перекатывали, точно гальку, огромные валуны. Ветер наверху тоже не отставал: трепал и разбрасывал людей, точно щепки.
Игра началась. Джон так и не уяснил её суть, не понял даже, за кого и против кого играет, но целый час кряду его трепало ветром, било клюшками и обдавало солёными брызгами. Вокруг все кричали — аж в ушах звенело, чьи-то руки толкали Джона взад и вперёд, а в грязи он вывалялся с ног до головы. Наконец игра вроде бы закончилась. Джон устало опустился на землю. Но и теперь ёму не дали отдохнуть. Всё та же девица, ударив его по плечу, сказала:
— Вставай-ка! Ты кто такой?
Джон ответил слабым голосом:
— Я — Король Велико-Трудании.
— Во даёт! А что тебе тут надо?
— Я приехал свататься к Принцессе.
— Да ну?! Валяй!
— Но вы же не… — голос Короля совсем угас.
— Принцесса я, Принцесса! Валяй, сватайся!
Джон отчаянно пытался собраться с мыслями или хотя бы вспомнить потерянное стихотворение. Но с губ его слетело совсем другое:
Ты шумлива, как гром, ты горчицы острей,
Никогда не встречал я девицы шустрей.
Ты такой родилась, я тебя не виню,
Но и жизни своей для тебя не сменю.
Вот сейчас прозвучит наконец твой ответ.
Сделай милость, скажи мне решительно «нет».
— О-го-го! — гаркнула Принцесса и, подняв клюшку, ринулась к Джону. За ней, размахивая клюшками, устремилась толпа возмущённых придворных. При виде этой грязной хулиганской шайки Джон бросился наутёк. И, чудом увернувшись от ударов, успел сесть в седло и пустить коня в галоп. Он скакал без остановки, пока негодующие вопли жителей Трясинии не смешались с воем ветра. Наконец стих и ветер, и Король, обессилевший, в грязи и пыли, подъехал к воротам собственного дворца. Министры встречали его на пороге.
— Приветствуем Вас, Ваше Величество! — закричали они. — Ну что, нашли Вы с Принцессой Востока общий язык?
— О, да… — задыхаясь проговорил Джон.
Министры от радости пустились в пляс.
— И когда же она назовёт счастливый день евадьбы?
— Никогда! — взревел Джон.
Наверху в своих покоях он кликнул Селину — чтобы приготовила ему постель. Она взбила перины и подушки, постелила простыни и выложила для Короля ночную рубашку и тапочки — проворно и бесшумно. Кровать ждала и манила его усталое тело. Селина спросила:
— Как вам Принцесса Востока — понравилась?
— Нет! — насупился Джон.
— Верно, вы ей не понравились…
— Вы забываетесь, Селина!
— Ладно, молчу. Вам больше ничего не надо?
— Надо! Очень надо! Больше всего на свете надо…
— Что?
— Найти моё стихотворение.
— Стихотворение? Стишок, что ли?
— Ну да, стишок!
— Чего ж вы раньше не сказали? — И Селина, пожав плечами, вытащила из кармана помятый листок.
VI
Молодой Король даже ногами затопал от гнева.
— Так, ты, значит, его припрятала?!
— А разве нельзя? Вы же его выбросили.
— Но ты сама говорила, что оно в мусорном баке!
— Чего не было, того не было.
— И говорила, будто не помнишь, что там написано.
— И сейчас не помню. Я в школе ни одного стишка не могла наизусть выучить.
— Но ведь ты его зачем-то хранишь?
— Так не учу же.
— А хранишь зачем?
— Это моя забота. И вообще, разве так обращаются с делом рук своих? — сурово сказала Селина. — Если человек свой труд не уважает, пускай не берётся вовсе!
— Я уважаю свой труд, Селина, — произнёс Король. — Поверь мне, уважаю. И очень жалел, что смял и выбросил этот листок — оттого что стихотворение тебе не понравилось.
— Разве?
— Так, может… понравилось?
— Неплохой стишок.
— Правда, Селина? Правда?! Селина, а ведь я позабыл его! Прочти мне!
— Вот ещё. Может, хоть теперь научитесь сперва запоминать, что пишете, а потом уж выбрасывать.
— Вспомнил! — воскликнул вдруг Король. — Селина, я вспомнил. Слушай! — И, взяв её за руку, Джон проговорил:
Ты нежней, чем голубка, и слаще, чем мёд,
Когда тихой струёй он в уста потечёт.
Как тебя не любить? Все сомнения прочь!
Без тебя мне и день точно тёмная ночь.
Жду решенья — и в небе зажжётся звезда,
Коли ты улыбнёшься и скажешь мне «да».
Он замолчал. Селина, опустив голову, отряхивала оборки на фартуке.
