В ту ночь почуял верный царский слуга, что происходит у царя в опочивальне, сжалился над несчастной странницей и решил перехитрить коварную ведьму. Когда встал царь с постели и отправились оба на охоту, рассказал он подробно царю обо всём, что случилось в последние две ночи… Встрепенулся царь, словно сердце в нём пробудилось. Потом потупил взгляд и заплакал. А пока из глаз Фэт-Фрумоса ручьями слёзы катились, убитая горем жена его сидела у колодца, а рядом на подносе — золотая наседка с цыплятами — последняя надежда! И снова приводит господь ту служанку к колодцу. Увидев новое, ещё большее чудо, не стала она воды набирать, кинулась к своей госпоже, говорит:
— Госпожа, госпожа! Новое диво-дивное! Есть у той женщины золотой поднос и золотая наседка с цыплятами тоже из золота, такие прекрасные, что глаз не отвести.
Посылает колдунья не мешкая за странницей, а сама думает: «Чего она ищет, не видать ей как своих ушей…»
И так же коварно завладела золотым подносом и золотой наседкой с цыплятами.
Когда же вернулся царь вечером с охоты и принесли ему молока, он сказал себе: «Этого молока пить я не буду», — выплеснул его украдкой и сразу же притворился глубоко спящим.
А колдунья, подумав, что царь заснул, и веря в силу своего зелья, снова привела странницу в царскую опочивальню с тем же уговором, что в прошлые ночи, а сама удалилась. Снова припала несчастная к царской постели и, заливаясь слезами, запричитала:
— Фэт-Фрумос! Фэт-Фрумос! Сжалься над двумя неповинными душами, что вот уже четыре года страшной карой терзаются. Протяни правую руку твою, обними меня, чтоб рассыпался обруч железный и явилось на свет дитя твоё. Не под силу мне больше это бремя!
Только сказала она это, как Фэт-Фрумос, словно во сне, протянул руку. Лишь коснулся стана её — со звоном рассыпался обруч, и без всяких страданий разрешилась она младенцем.
Поведала царица мужу, сколько горя натерпелась с той поры, как он покинул её.
Не дожидаясь рассвета, поднялся царь, весь двор на ноги поставил, велел колдунью к себе привести со всеми сокровищами, обманным путём у царицы отобранными. И ещё велел привести кобылку необъезженную, дикую и мешок, полный орехов; привязать к хвосту кобыльему тот мешок и ведьму и отпустить кобылу на все четыре стороны. Как велел, так и сделали. Поскакала кобыла, и где орех падал, там и от ведьмы падал кусок; когда же совсем отвалился мешок, то и ведьмина голова отвалилась.
А была эта ведьма той самой свиньёй, которая с поросятами в луже нежилась и от которой старику Фэт-Фрумос достался. Колдовскими чарами превратила она Фэт-Фрумоса, господина своего, в поросёнка чесоточного, шелудивого, с тем чтобы поженить его на одной из одиннадцати дочерей своих, с которыми из лужи убежала. За это и казнил её Фэт-Фрумос ужасной казнью. А слугу своего верного великими дарами одарили царь с царицей и от себя не отпускали до конца его дней.
А теперь припомните, люди добрые, что не справил Фэт-Фрумос свадьбу в своё время. На этот раз отпраздновал он сразу и свадьбу и крестины такие, каких никогда ещё не бывало и, верно, не будет. И лишь только подумал Фэт-Фрумос, тут же явились и родители молодой царицы, и дед со старухой, взрастившие его, снова в царский пурпур одетые. Посадили их всех во главе стола. Кого только не было на богатой и пышной свадьбе! И длилось веселье три дня и три ночи, и ещё и поныне длится, если не кончилось.
Сказка про Стана — виды видавшего
Перевод Г. Перова
Жил-был на свете человек немолодой, холостой, по имени Стан. Сызмальства оказался он среди чужих людей, не знал ни отца, ни матери, ни родных, от которых мог бы ждать помощи и защиты.
Скитаясь бесприютным мальчишкой, побираясь от двери к двери, нашёл он себе наконец пристанище в большом, красивом селе.
Тут, служа верой и правдой то одному, то другому, скопил он себе к тридцати с лишним годкам деньжат немного, завёл овечку, другую, телегу с волами и корову молочную. Потом хатенку себе поставил и стал работать уже на себя, оставшись в том селе навсегда. Как говорится: и камень мхом обрастает, если долго на месте лежит.
Когда же оказались у парня и дом и добро в достатке, то вовсе о покое забыл он, не стал на месте сидеть, как вода не стоит на камнях, и сон его почти не брал, до того он был к работе ретив. Не успеет с одной стороны приехать, как уже в другую едет, и со всеми делами своими в одиночку справляется. Конечно, нелегко ему было. Некому без него за домом и за скотиной как следует присмотреть. Но что было делать бедняге? Не разорваться же, ведь только-только своим очагом обзавёлся, а сколько пришлось вытерпеть, пока обрёл он свой дом, один господь-бог знает! Вот и метался он во все стороны, работал, сколько сил хватало, только бы нужды не знать, а там уж видно будет.
Всё бы ничего, да тоска одолела. В будние дни ещё куда ни шло, с головой в работу уходил и скучать забывал. Зато в долгие зимние ночи, когда метель завывала жутко, да если ещё праздник вдобавок выдавался, не знал он, что делать, куда приткнуться. Как в песне поётся:
От тоски бегу я к людям,
А тоска за мной повсюду,
От тоски бегу домой,
А тоска бежит за мной.
Уж так, видно, создан человек, что не жить ему одному. Много раз задумывался он о женитьбе, но стоило ему вспомнить, сколько натерпелись другие от своих жён, как сразу одолевали его сомнения и откладывал он со дня на день, с четверга до дождичка, это, как говорил он, щекотливое дело и обдумывал его со всех сторон… Одни говорят, что жена — мешок бездонный. Что бы это значило? Других послушать — избави, боже, от жены ленивой, лживой и расточительной; третьи ещё невесть чем стращают, не разберёшь, чему верить, чему нет. Правда, случалось мне немало и мужчин видеть безвольнее и слабее самой слабой женщины… Нередко он спохватывался, что сам с собой разговаривает, будто тронутый… а всё решиться не мог: жениться ему или нет?
То, говорит, осенью женюсь, то зимой, то весной, то летом, то снова осенью, когда листья увянут; а между тем уж и сам начинает вянуть, — а всё холостой, с женитьбой ни с места. А ведь как говорят? До двадцати годов человек сам женится; до двадцати пяти — другие женят; до тридцати баба сосватает; а уж после тридцати только чёрт с этим делом справится.
Так оно и случилось с нашим молодцом — ни сам не женился, ни друзьям, ни даже бабам — уж на что они бедовые, и притворщицы, и въедливые — не удалось женить его.
Был Стан нрава молчаливого, но уж когда говорил словечко, то было слово словом, и к месту оказывалось, и не каждый с ним спорить мог.
Немало было охотников заполучить его в зятья, но парень был себе на уме, нелегко на уговоры поддавался. Со временем наскучило это и друзьям и бабам, и махнули они на него рукой, дескать, пусть сам с собой делает, что хочет.
Вот как-то встаёт парень ни свет ни заря, готовит себе мамалыгу с брынзой и что ещё бог послал, кладёт еду в торбу, запрягает волов, говорит «помоги, боже» и отправляется в лес по дрова. На рассвете добрался до леса, нарубил дров, нагрузил телегу доверху, верёвкой стянул накрепко и, покамест волы кормились, сам присел перекусить. А когда наелся досыта, остался у него кусочек мамалыги, и, скатав его в комок, сказал себе: «Чего его домой таскать? Положу лучше на этот пенёк. Может, найдёт его тварь какая, съест и спасибо скажет». Положил мамалыгу на пень, запряг волов, снова «помоги, боже» сказал и к полудню двинул домой. Только из лесу выехал, буря поднялась страшная, дождь со снегом пополам — зги не видать ни впереди, ни сзади. Просто гнев божий — собаки не выпустишь во двор, не то что человека! А чёрту того и надо.: в такую непогоду каждый терпенье может потерять и против воли в грех впасть.
В тот день Скараоский, главный над всеми чертями, готовясь, как обычно, к своим гнусным делишкам, дал приказ всем слугам своим разбрестись кто-куда и повсюду — на море и на суше — сеять вражду меж людьми и всякие мерзости творить.
Рассыпались черти с быстротой молнии во все стороны. Один из них помчался в леса — не удастся ли там каких бед натворить: кого подстрекнуть против господа-бога, кому дышло или что другое в телеге сломать, кому вола покалечить, а иных в драке стравить, пока не убьют друг друга, — и другие всякие подлости учинить, какие вытворяет нечистая сила.
Как управились остальные черти, не внаём, но только тому, кто в лес пошёл, не повезло в тот день. Уж как он из кожи ни лез, как ни изворачивался, пытаясь свой хвостик в людские дела сунуть, а всё зря. Куда ни ходил — всё впустую.
Разнюхивая то тут, то там, к вечеру наконец набрёл он на колею. Пошёл потихоньку по следу, добрался до того самого места, где Стан дрова нагрузил. Только место нашёл, потому что парень, как сказано, давно уже из лесу уехал.
Видя, что и тут неудача его постигла, заскрежетал чёрт зубами с досады, не зная, как быть, как с пустыми руками к Скараоскому явиться; к тому же от долгой ходьбы голова у него кругом шла, а от голода живот свело.
