— Позволено ли мне вновь вас увидеть, принцесса? — воскликнул король-птица. — Могу ли я таким счастием упиться и не умереть от радости? Но, увы, радость эта отравлена вашим заточением и тем ужасным состоянием, на какое меня обрекла злая фея Суссио на семь лет.
— А кто же вы, очаровательная птичка? — спросила принцесса, лаская его.
— Вы назвали мое имя, — ответил король — а еще притворяетесь, будто не узнали меня.
— Как, — воскликнула она, — сам великий король, король Очарователь, и вдруг стал маленькой птичкой, которая у меня в руках?
— Увы, прекрасная Флорина, так оно и есть, — ответил король, — и если что меня и может утешить, так только то одно, что я его несчастье предпочел отказу от вашей любви.
— От любви моей? — сказала Флорина. — Ах, не пытайтесь обмануть меня! Я знаю, я знаю, что вы на Пеструшке женились: я узнала ваше кольцо на ее руке и всю ее видела сверкающую алмазами, которые вы ей надарили. Она пришла оскорбить меня в горькую мою темницу, украшенная богатой короной и королевской мантией, которые она получила из ваших рук, а я-то украшена была цепями да оковами!
— Как? — спросил король. — Вы ее видели в таком наряде? И они с матерью решились сказать, что это мои подарки? О небо, слышать такую ужасную ложь и не быть в состоянии отомстить за нее в тот же миг! Знайте же, что они хотели меня обмануть и, пользуясь вашим именем, заставили меня похитить ужасную Пеструшку. Но как только увидал я свою ошибку, тотчас же я захотел ее покинуть и решился семь долгих лет быть голубой птицей, нежели поступиться верностью, в которой я вам поклялся.
И как трогательно было слушать Флорине своего возлюбленного, что она даже о несчастной своей темнице позабыла. И что она только ему не говорила, чтобы его утешить в его печальной участи, чтобы уверить его, что и она не меньше для него сделала, чем он для нее сделал! Занимался день, и уж многие из королевской стражи пробудились, а Голубая Птица и принцесса все еще говорили друг с другом. С великим трудом они разлучились, пообещав друг другу, что каждую ночь будут так встречаться.
Радость найти друг друга была так велика, что нет слов ее описать. Каждый со своей стороны благодарили они за то любовь и судьбу. А в то же время Флорина беспокоилась о Голубой Птице:
— Кто охранит его от охотников, — говорила она, — да от острых орлиных когтей или от какого-нибудь проголодавшегося коршуна? А ведь тот его съест с таким аппетитом, что даже и не заподозрит, какого он великого короля кушает. О небо! Что будет со мной, если его тонкие перышки ветер занесет ко мне в комнату, возвещая несчастье, которого я так боюсь?
Эта мысль не позволила бедной королевне и глаз сомкнуть, потому что в любовном ослеплении воображение кажется действительностью и то, что в другое время немыслимо, представляется легко возможным. Так проплакала она целый день, пока не настал час подойти к окошку.
Очаровательный король-птица, спрятавшись в дупле дерева, целый день думал о своей принцессе.
— Как я рад, — говорил он — что нашел ее! Как она привлекательна, как живо ощущаю я ту доброту, которую она мне изъявляет.
Этот нежный любовник переносил наказание, не дававшее ему жениться, с величайшим нетерпением, и никогда так страстно не мечтал об окончании срока. Так ему хотелось оказать Флорине все возможные любезности, что полетел он в столицу своего королевства, к своему дворцу, вспорхнул в свой кабинет через разбитое стекло и достал из сокровищницы алмазные подвески для ушей, такие красивые и такой превосходной работы, что подобных на свете не было. В тот же вечер принес он их Флорине и просил надеть.
— Я согласна была бы, — ответила она, — надеть их, если бы вы меня видели днем, но так как я только ночью беседую с вами, то не надену их.
Король-птица пообещал ей распорядиться так своим временем, чтобы явиться перед ней в час, когда она пожелает. Она сейчас же надела подвески, и ночь прошла в приятных разговорах, как и предшествующая.
На другой день Голубая Птица опять полетела в свое королевство, вспорхнув в свой кабинет через разбитое окно и унес с собой самые роскошные браслеты, какие когда-либо видели: были они из цельного изумруда, граненного и выточенного посредине, чтобы можно было руку продеть.
— Вы, верно, думаете, — сказала ему принцесса, — что мои чувства к вам нуждаются в поощрении подарками? Плохо вы меня знаете!
— Нет, госпожа моя, — отвечал он, — не думаю, чтобы безделушки, которые я вам подношу, были необходимы, чтобы мне сохранить вашу нежность, но моя нежность была бы оскорблена, если бы я упустил какую-нибудь возможность оказать мое вам внимание. А когда вы меня не видите, эти маленькие драгоценности напоминают вам обо мне.
Вслед за тем Флорина сказала ему немало любезных слов, а он отвечал ей тысячью таких же любезностей.
На другую ночь возлюбленный король-птица не преминул принести своей красавице часики, которые были удивительной величины, сделанные в жемчуге, и изящество работы превосходило даже этот драгоценный материал.
— Зачем дарить меня часами? — любезно сказала она ему. — Когда вас нет со мной, то часы тянутся без конца, а когда мы вместе, они пролетают, как сон, и потому все равно не могу я их мерить точной меркой.
— Увы, принцесса, — воскликнул Голубая Птица, — хоть и держусь я того же мнения, что и вы, но убежден, что вы из деликатности преувеличиваете.
— После того, что вы переносите, отвечала она, — чтобы сохранить мне ваше сердце, я думаю, что нельзя идти далее в дружбе и преданности.
Как только день занимался, король-птица забивался в глубь дупла дерева, чьи плоды служили ему пищей. А иногда он распевал чудесные песни, и голос его восхищал прохожих; они слушали и никого не видали, а потому все решили, что то поют духи. Это мнение так распространилось, что в тот лес никто не решался входить. Кругом рассказывали тысячи баснословных приключений, которые будто бы там произошли, и общий ужас был верным защитником Голубой Птицы.
Дня не проходило, чтобы он не дарил чего-нибудь Флорине: то принесет жемчужное ожерелье, то сверкающие перстни тончайшей работы, то алмазные застежки, то драгоценные печатки, то букетики самоцветных камней, подражавших окраске цветов, то занимательные книжки, то медали; таким образом, у нее скопилось множество всяких удивительных сокровищ. Она украшалась ими только на ночь, чтобы королю понравиться, а днем, так как ей некуда было их запирать, заботливо прятала в свой соломенный тюфячок. Так протекли два года, и ни разу Флорина больше не оплакивала своего заключения, да и как можно было ей плакаться? Рада она была все ночи видеть своего возлюбленного, и никогда еще у нее не было столько прелестных вещей. Хотя она ни с кем не видалась, а Голубая Птица днем пряталась в дупле дерева, все-таки у них было тысячу новостей рассказать друг другу, потому что сердца их всегда давали им предмет для беседы.
В то же время злая королева, которая так жестоко держала Флорину в заключении, делала тщетные усилия, чтоб свою Пеструшку выдать замуж. Посылала она послов, чтобы предложить ее в жены всем принцам, каких только она знала по имени, но когда послы приезжали, их тотчас же без дальних слов выпроваживали.
— Если бы о принцессе Флорине говорили, отвечали им, — мы бы вас с радостью приняли, что же до Пеструшки, то пусть она останется девою навек, никто с этим спорить не станет.
А после докладов Пеструшка и ее мать еще больше злобились на ни в чем неповинную королевну, которую они преследовали.
— Как, — говорили они, — несмотря на то, что она находится в заключении, эта высокомерная особа все-таки становится нам поперек! Как простить ей все гадости, которые она нам наделала! Быть не может, чтобы она не состояла в секретной переписке с заморскими странами, — а уж это одно есть государственное преступление; поймаем-ка ее по свежему следу и найдем все возможные способы к тому, чтобы ее уличить.
Они окончили свое совещание так поздно, что было уже за полночь, когда решили они подняться на башню и ее допросить. Она в это время стояла у окна, беседуя с Голубой Птицей, украшенная своими драгоценностями, и чудные ее волосы были убраны с такой тщательностью, которая не свойственна удрученным людям. Комната ее и постель были усыпаны цветами, а несколько испанских пастилок, которые она только что сожгла, наполняли комнату чудесным ароматом. Королева стала у двери подслушивать, и показалось ей, что там поют арию на два голоса, а Флорины голос-то был почти небесный. И вот какие нежные слова она услышала:
