— Но взять вас, однако, с собой в свое царство я не могу, — продолжало неизвестное дитя, — потому что оно лежит очень далеко, и для этого вам следовало бы уметь летать, как летаю я.
Дети очень опечалились после этих слов и грустно опустили глаза в землю.
О злом министре царицы фей
— Вы бы сами, — продолжал маленький товарищ Феликса и Христлибы, — не могли чувствовать себя так хорошо в моем отечестве, как вам представляется по моим рассказам. Пребывание там могло бы даже принести вам вред. Многие дети не выносят пения тамошних жар-птиц и, наслушавшись его, умирают в одно мгновение от сильнейшего возбуждения. Другие, вздумав скатиться по радуге, скользят и падают; а есть даже столь неразумные, что, сидя на золотых фазанах, начинают щипать им перья, за что те до крови расклевывают им грудь и сбрасывают с облаков вниз. Мать моя горько печалится об их участи, хотя это и случается не по ее вине. Ей бы хотелось, чтобы все дети могли пользоваться и наслаждаться чудесами ее царства, но, к сожалению, даже самые смелые, которые могли бы сами летать, скоро бы там устали и причинили ей одни заботы и горе. Потому вместо того, чтобы звать их к себе, она позволяет мне летать и носить милым детям хорошие игрушки, как я это сделал и для вас.
— Ах! — воскликнула Христлиба. — Я бы не сделала ничего дурного хорошеньким птичкам, но, признаюсь, что скатиться с радуги наверняка бы побоялась.
— Это было бы дело для меня, — подхватил Феликс, — и именно для этого мне страшно хочется попасть в царство твоей матери! Или знаешь что? Не мог бы ты привезти завтра радугу с собой?
— Нет, — возразило неизвестное дитя, — этого сделать нельзя, к тому же я должен признаться, что и сам я летаю к вам только тайком. Прежде я был в безопасности везде, точно весь мир был царством моей матери, но с некоторого времени за его пределами зорко сторожит меня злой недруг, выгнанный моей матерью из ее владений.
— Недруг! — закричал Феликс, вскочив со своего места и взмахнув вырезанной им сучковатой палкой. — Покажи мне того, кто хочет сделать тебе что-нибудь дурное! Я с ним сумею разделаться, а не разделаюсь сам, то позову на помощь моего отца, а уж тот, поверь, сумеет его поймать и запереть в нашу башню.
— Ах! — со вздохом продолжало дитя. — Враг этот бессилен мне навредить в пределах царства моей матери, но вне их мне не помогут ни палки, ни башни.
— Кто же этот злодей, которого ты так боишься? — спросила Христлиба.
— Я уже вам говорил, — отвечало неизвестное дитя, — что моя мать могущественная царица, а у цариц, вы знаете, так же, как и у царей, есть свой двор и министры.
— Конечно, — перебил Феликс, — мой дядя граф как раз такой министр и потому носит на груди звезду. А министры твоей матери носят звезды?
— Нет, — отвечал ребенок — потому что многие из них сами сияют, как звезды, и им не нужно ни одежд, ни украшений. Министры моей матери — могущественные духи, живущие в морях, в огне, в воздухе, и везде исполняют они ее приказания. Давным-давно жил у нас один такой дух, по имени Пепазилио, выдававший себя за великого ученого, знающего будто бы все на свете лучше других. Моя мать сделала его одним из своих министров, но тут вскоре и сказалось его коварство. Мало того, что он старался уничтожить все добро, которое делали другие министры, он еще особенно любил портить все удовольствие детям на наших веселых праздниках. Так, уверив однажды мою мать, что хочет сделать что-то совсем особенное и приятное для детей, привесил он тяжелые гири к хвостам фазанов, так что они не могли подняться. В другой раз начал он стаскивать детей за ноги, когда они качались на розовых ветвях, отчего многие, попадав, разбили себе до крови носы; он даже подставлял детям подножки во время бега, и они, конечно, со всех ног падали и ушибались. Жар-птицам запихивал он в клювы сучки, чтобы помешать петь (их пение он терпеть не мог); ласковых зверьков дразнил и тиранил всеми возможными способами. Но самой злой из его проделок была та, во время которой он однажды ночью с помощью таких же негодяев облил стены дворца, с их блестящими драгоценными камнями, а также розы и лилии нашего сада и даже светлую радугу какой-то скверной, черной жидкостью, отчего пропали весь их блеск и красота, и все облачилось в печальные, унылые тона. Сделав это, захохотал он на все царство и громко объявил, что наконец исполнилось то, чего давно он добивался; а к этому прибавил, что не хочет более признавать мою мать царицей и станет царствовать здесь сам, а затем, превратясь в огромную, черную муху со сверкающими огненными глазами и быстрым огромным жалом, полетел, страшно треща и жужжа, прямо к трону моей матери. Тут все разом догадались, что коварный министр, скрывавшийся под ничего не говорящим именем Пепазилио, был не кто иной, как злой царь гномов Пепсер. Но безумец слишком понадеялся на свою силу и на помощь своих единомышленников. Министры воздуха и ветра тесно окружили свою царицу, обвеяв ее волнами тончайшего аромата; духи огня заметались вокруг по всем направлениям, а жар-птицы, клювы которых были уже вычищены, громко запели свои песни, так что царица не была обеспокоена даже видом отвратительного Пепсера. Полководец фазанов стремглав бросился на него и в один миг так скрутил его своими когтями, что злой Пепсер от боли и ярости взвыл не своим голосом и кувырком полетел вниз на землю, сброшенный, как мячик, с высоты трех тысяч футов. Упав и сильно разбившись, долго не мог он пошевелить ни одним членом, пока его не услыхала и не приползла на его дикий рев старая тетка Пепсера синяя жаба и, взвалив раненого на спину, не уволокла в свое гнездо. Прочие его единомышленники, продолжавшие еще портить прекрасные цветы, были перебиты с помощью мушиных хлопушек, которые были розданы пяти самым смелым и храбрым из детей. Черная жидкость, которою Пепсер облил все во дворце, сошла мало-помалу сама собой, и вскоре все опять зацвело и засияло в государстве. Хотя злой Пепсер не может с тех пор ступить и ногой в пределы царства моей матери, но он знает, что я часто летаю оттуда, и потому преследует меня всеми возможными способами, так что мне, бедному, слабому ребенку, часто с большим трудом удается избежать встречи с ним; и вот почему улетаю я иногда от вас, милые дети, так поспешно и внезапно. Если бы я вздумал взять вас с собой в наше царство, то Пепсер, наверно, нас бы подстерег и убил всех троих.
Христлиба стала горько плакать из-за опасности, постоянно угрожавшей их маленькому товарищу, но Феликс, напротив, думал, что если гадкий Пепсер не более как большая муха, то он точно сумел бы управиться с ним отцовской хлопушкой. И пусть тогда тетка жаба тащит в свое гнездо то, что от него останется!
Как приехал дядюшкин учитель и как боялись его дети
С восторгом возвратились в этот раз дети домой, радостно восклицая:
— Наш маленький друг принц! Наш маленький друг принцесса!
Но почти уже на пороге дома, когда хотели они рассказать об этом родителям, дети внезапно остановились как вкопанные. Господин Таддеус фон Бракель стоял на пороге, а возле него торчала какая-то маленькая, черная фигурка, брюзгливо ворчавшая под нос:
— Посмотрим, посмотрим на этих неучей.
— Вот, — сказал, взяв гостя за руку господин Бракель, — учитель, которого прислал вам ваш почтенный дядюшка; будьте с ним почтительны и послушны.
Но дети продолжали смотреть на учителя, не двигаясь с места, да и точно было чему удивляться, глядя на эту замечательную фигуру. Ростом человек был только на половину головы выше Феликса, хотя и очень коренаст. Огромный круглый живот торчал на двух тоненьких, как у паука, ножках; безобразная, четырехугольная голова и очень некрасивое лицо казались еще хуже от темно-красного цвета щек и длинного, свисающего вниз носа. Маленькие серые глаза смотрели так неприветливо и зло, что в них тяжело было заглянуть. На учителе был надет огромный черный парик, и все платье было такого же цвета. Звали учителя господином Тинте. Госпожа Бракель, видя, что дети стоят разинув рты, не решаясь подойти к учителю, очень рассердилась и прикрикнула довольно строго:
— Что же это значит? Или вы хотите, чтобы господин Тинте принял вас за невоспитанных крестьянских детей? Сейчас же поздоровайтесь с учителем и подайте ему руки!
Дети послушались скрепя сердце, но едва господин Тинте взял их за руки, как оба они разом отдернули их назад, громко вскрикнув:
— Ай, больно, больно!
Учитель злобно засмеялся и, раскрыв руку, показал, что в ней была у него спрятана большая, острая булавка, которой он и уколол детей. Христлиба расплакалась, а Феликс тихо заметил:
— Попробуй-ка сделать это еще раз, толстая кубышка!
— Зачем вы укололи детей, господин Тинте? — спросил не совсем довольным голосом Бракель.
— Таков мой обычай при первой встрече! — отвечал учитель и, подперев руками свои бока, залился самым неприятным, пронзительным смехом, точно испорченная трещотка.
