И пока это происходило, вдруг вошел везирь и спросил, в чем дело, и его жена сказала ему: "Поклянись мне, что то, что я скажу, ты выслушаешь!" — "Хорошо", — отвечал везирь. И она повторила ему, что сделал его сын, и везирь опечалился и порвал на себе одежду и стал бить себя по лицу и выщипал себе бороду. И его жена сказала: "Не убивайся, я дам тебе из своих денег десять тысяч динаров, ее цену". И тогда везирь поднял к ней голову и сказал: "Горе тебе, не нужно мне ее цены, но я боюсь, что пропадет моя душа и мое имущество". — "О господин мой, а как же так?" — спросила она. И везирь сказал: "Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, которого зовут аль-Муин ибн Сави? Когда он услышит об этом деле, он пойдет к султану…"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Тридцать пятая ночь
Когда же настала тридцать пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый парь, что везирь говорил своей жене: "Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, по имени аль-Муин ибн Сави, и когда он услышит об этом деле, он пойдет к султану и скажет ему: "Твой везирь, который, как ты говоришь, тебя любит, взял у тебя десять тысяч динаров и купил на них девушку, равной которой никто не видел, и когда она ему понравилась, он сказал своему сыну: "Возьми ее, у тебя на нее больше прав, чем у султана". И он ее взял и уничтожил ее девственность. И вот эта невольница у него". И царь скажет: "Ты лжешь!" — а он ответит царю: "С твоего позволения, я ворвусь к нему и приведу ее тебе". И царь прикажет ему это сделать, и он обыщет дом и заберет девушку и приведет ее к султану, а тот спросит ее, и она не сможет отрицать, и аль-Муин скажет: "О господин, ты знаешь, что я тебе искренний советчик, но только нет мне у вас счастья". И султан изуродует меня, а все люди будут смотреть на это, и пропадет моя душа". И жена везиря сказала ему: "Не дай никому узнать об этом — это дело случилось втайне — и вручи свое дело Аллаху в этом событии". И тогда сердце везиря успокоилось.
Вот что было с везирем. Что же касается Нур-ад-дина Али, то он испугался последствий своего поступка и проводил весь день в садах, а в конце вечера он приходил к матери и спал у нее, а перед утром вставал и уходил в сад. И так он поступал месяц, не показывая отцу своего лица. И его мать сказала его отцу: "О господин, погубим ли мы девушку и погубим ли сына? Если так будет продолжаться, то он уйдет от нас". — "А как же поступить?" — спросил ее везирь. И она сказала: "Не спи сегодня ночью и, когда он придет, схвати его — и помиритесь. И отдай ему девушку — она любит его, и он любит ее, а я дам тебе ее цену".
И везирь подождал до ночи и, когда пришел его сын, он схватил его и хотел его зарезать, но мать Нур-ад-дина настигла его и спросила: "Что ты хочешь с ним сделать?" — "Я зарежу его", — отвечал везирь, и тогда сын спросил своего отца: "Разве я для тебя ничтожен?" И глаза везиря наполнились слезами, и он воскликнул: "О дитя мое, как могло быть для тебя ничтожно, что пропадут мои деньги и моя душа?" И юноша отвечал: "Послушай, о батюшка, что сказал поэт:
Пусть и грешен я, но всегда мужи разумные
Одаряли грешных прощением всеобъемлющим.
И на что же ныне надеяться врагам твоим,
Коль они в пучине, а ты по месту превыше всех?"
И тогда везирь поднялся с груди своего сына и сказал: "Дитя мое, я простил тебя!" — и его сердце взволновалось, а сын его поднялся и поцеловал руку своего отца, и тот сказал: "О дитя мое, если бы я знал, что ты будешь справедлив к Анис аль-Джалис, я бы подарил ее тебе". — "О батюшка, как мне не быть к ней справедливым?" — спросил Нур-ад-дин.
И везирь сказал: "Я дам тебе наставление, дитя мое: не бери, кроме нее, жены или наложницы и не продавай ее". — "Клянусь тебе, батюшка, что я ни на ком, кроме нее, не женюсь и не продам ее", — отвечал Нур-ад-дин и дал в этом клятву и вошел к невольнице и прожил с нею год. И Аллах великий заставил царя забыть случай с этой девушкой.
Что же касается аль-Муина ибн Сави, то до него дошла весть об этом, но он не мог говорить из-за положения везиря при султане.
А когда прошел год, везирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в баню и вышел оттуда вспотевший, и его ударило воздухом, так что он слег на подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.
И тогда он позвал своего сына Нур-ад-дина Али и, когда тот явился, сказал ему: "О сын мой, знай, что удел распределен и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти". И он произнес:
"Умираю! Преславен тот, кто бессмертен!
Я уверен, что скоро мертвым я буду.
Нет в деснице владыки смертного власти,
И тому лишь присуща власть, кто бессмертен".
"О дитя мое, — сказал он потом, — нет у меня для тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел, и заботиться о девушке Анис аль-Джалис". — "О батюшка, — сказал Нур-ад-дин, — кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя молились на кафедрах!"
И везирь сказал: "О дитя мое, я надеюсь, что Аллах меня примет!" И затем он произнес оба исповедания[73] и был приписан к числу людей блаженства.
И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об ртом дошла до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его, и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнес при выходе похорон из дома:
"В день пятый расстался я со всеми друзьями
И мыли потом меня на досках от двери.
И сняли все то с меня, в чем прежде оцет я был,
И снова надели мне одежду другую.
Снесли меня четверо на шеях в моленную,
И многие близ меня с молитвой стояли;
С молитвой нагробною, когда ниц не падают,
И все, кто мне другом был, о мне помолитесь.
Потом отнесли меня в жилище со сводами,
Где дверь не откроется, хоть кончится время".
И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его состояния говорил:
"В день пятый уехали они перед вечером.
Когда попрощались мы — простились и тронулись.
И только уехали — за ними душа ушла.
"Вернись", — я позвал ее, — спросила: "Куда вернусь?
В то тело, где духа нет и крови иссякнул ток,
Где кости одни теперь гремят и встречаются?"
Ослепли глаза мои от плача безмерного,
И на уши туг я стал — не слышат они теперь".
И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь. И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошел один из сотрапезников и друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: "О господин мой, кто оставил после себя подобного тебе, тот не умер, и таков же был исход для господина первых и последних. О господин, успокой свою душу и оставь печаль!"
И тогда Нур-ад-дин перешел в покой, предназначенный для сидения с гостями, и перенес туда все, что было нужно, и у него собрались его друзья, и он взял туда свою невольницу. И к нему сошлись десять человек из детей купцов, и он принялся есть кушанья и пить напитки и обновлял трапезу за трапезой и стал раздавать и проявлять щедрость.
И тогда пришел к нему его поверенный и сказал ему: "О господин мой, Нур-ад-дин, разве не слышал ты слов кого-то: "Кто тратит не считая — обеднеет не зная", а поэт говорит:
Я деньги храню и дальше от них гоняю —
Известно ведь мне, что дирхем — мой щит и меч мой,
И если раздам я злейшим врагам богатство,
Сменю средь людей я счастье свое на горе.
Так съем же их я и выпью я их во здравье,
Не дав никому из денег моих ни фельса,
И буду хранить богатства свои от всех я,
Кто скверен душой и дружбы моей не хочет.’
Приятнее так, чем после сказать дурному:
"Дай дирхем мне в долг, — я пять возвращу — до завтра",
А он отвратит лицо от меня, и будет
Душа тут моя подобна душе собаки.
Как низки мужи, лишенные состоянья,
Хоть были бы их заслуги ярки, как солнце.
О господин, эти значительные траты и богатые подарки уничтожают деньги", — сказал он потом.
И когда Нур-ад-дин Али услышал от своего поверенного Эти слова, он посмотрел на него и ответил: "Из всего, что ты сказал, я не буду слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил:
Коль есть у меня в руках богатство и я не щедр,
Пусть будет рука больна и пусть не встает нога!
Подайте скупого мне, что славен стал скупостью,
И где, покажите, тот, что умер от щедрости!"
"Знай, о поверенный, — прибавил он, — я хочу, чтобы, если у тебя осталось достаточно мне на обед, ты не отягощал меня заботой об ужине".
