Евнух распахнул створки двери и, прижав лапки к груди, с поклоном отошел в сторону, пропуская дам вперед.
Большую часть опочивальни занимало огромное ложе, скрытое от посторонних взоров прозрачным розовым пологом, расшитым золотыми нитями. В одной из резных ниш граф заметил старинную курильницу с изображением пышной восточной красавицы в прозрачных одеждах, с таинственной улыбкой на устах восходящей на ложе любви. Граф слегка повернул курильницу, чтобы разглядеть весь рисунок — и вздрогнул. На секунду ему показалось, что с рисунка на него смотрит ухмыляющаяся мордочка Марселя. Видение сразу всколыхнуло рой тревожных мыслей, но их вовремя прервал голос евнуха.
Хлопнув в ладоши, главный страж гарема негромко позвал: «Мимоза, Мелиса, Мелахат!», и тотчас в двери, ведущей в комнату для омовений, возникли три фигурки.
— Это Мимоза, Мелиса и Мелахат, — представил служанок евнух. — До сих пор они были в услужении у госпожи Мелике, теперь будут прислуживать Вашей Светлости.
— Они ей чем-то не угодили? — спросил Марсель.
— Ну что вы! Если бы это было так, их бы здесь уже не было. С непослушными служанками у нас особо не церемонятся, их просто вышвыривают на улицу на забаву бродячим котам. Тут как раз все наоборот. Это госпожа Мелике не угодила Его Величеству, и он продал ее заезжему купцу.
— А где находятся покои моей дуэньи?
— Покои госпожи дуэньи чуть дальше по коридору. Туда же я велел пока отнести ваши вещи. Пойдемте со мной, виконтесса, я вас провожу. Госпожой Марселиной пока займутся служанки.
— Нет, нет, — возразил граф, представив себе Марселя в заботливых лапках Мимозы, Мелисы и Мелахат, вооруженных губками, смоченными в благовониях. — Я пока останусь здесь, со своей подопечной. А вы ступайте.
— Да, да, ступайте, голубчик, вы нам больше не нужны, — приказал Марсель, сопровождая свой приказ поистине царственным жестом.
— Как будет угодно госпоже, — не посмел ослушаться евнух, и, пятясь задом и непрестанно кланяясь, исчез за дверью.
— И вы тоже уходите, — сказал Марсель, обращаясь к служанкам. — В моей стране служанки купают только замужних дам, а незамужние мышки моются сами. Считается, что красивую мышку можно таким образом сглазить, и у нее вырастут ослиные уши. Или, еще того хуже, у нее могут появиться некоторые отличительные признаки, которыми природа наделила только представителей сильного пола. Вы ведь не хотите, чтобы у меня из-за вас выросли ослиные уши?
Служанки дружно закачали головами.
— Но нам приказано вас искупать и натереть благовониями, — отважилась возразить Мелиса, самая смелая из трех служанок.
— Здесь приказываю я, — оборвал ее Марсель так, словно всю жизнь не выслушивал, а отдавал приказания. — Но если моему обществу вы предпочитаете компанию бродячих котов, шагом марш в ванную. Я к вам сейчас присоединюсь.
Служанки не шелохнулись.
— Ну, то-то же, — с удовлетворением заметил Марсель. — Не бойтесь, я не стану уличать вас во лжи, если вы будете говорить, что выполнили свою работу и что я вами довольна. Если хотите, вы можете даже остаться здесь, но из этой комнаты ни шагу. Моя дуэнья за вами присмотрит.
— Ты был просто неотразим, — сказал граф, прикрывая за собой дверь, ведущую в комнату, представлявшую собой нечто среднее между ванной и будуаром. — Особенно мне понравился твой экспромт про ослиные уши.
— Да, это было недурно. Эти дурочки, кажется, действительно мне поверили. Если теперь одна из них нечаянно увидит меня с ослиными ушами или в мужском обличье, она решит, что это целиком ее вина, и будет молчать. Но все же жаль, что их здесь сейчас нет. Одна из этих крошек очень даже недурна.
— И думать об этом не смей, — прервал его мечтания граф.
— Я и не думаю. Просто было бы кому потереть мне спинку, — ответил Марсель, погружаясь в мраморную ванну. — Ах, какое блаженство! Жаль, что нельзя всю жизнь оставаться невестой султана.
* * *
Через три часа, отдохнувшие и посвежевшие, дамы были готовы принять у себя султана, который решил отужинать в компании своей невесты. Для такого торжественного случая они облачились в свои лучшие европейские наряды. Их изысканные туалеты дополняли шапочки с прикрепленной к ним густой вуалью. Это была неизбежная и одновременно спасительная дань местным обычаям, которые не дозволяли представительницам прекрасного пола открывать свои лица перед посторонними. В число последних входили придворные поэты, которых ожидали сразу после ужина. Предполагалось, что слагать гимны красоте избранницы всемогущего султана они должны, опираясь исключительно на свое воображение.
На террасе был сервирован стол на троих. Султан с большим удовольствием оставил бы только два прибора — для себя и своей невесты — но, увы! Он знал, что ему придется еще какое-то время мириться с постоянным присутствием виконтессы, этого цербера в юбке. Он пока не придумал, как избавить свою невесту от опеки дуэньи, но еще немного, и он придумает. Непременно придумает. А до тех пор он будет приветливо улыбаться ей при каждой встрече, оказывать ей всяческие знаки внимания и восточного гостеприимства — в пределах разумного, разумеется, чтобы ненароком не вспугнуть эту далеко не глупую даму.
— Вам понравилась ваша комната, виконтесса? — спросил он между первым и вторым блюдом.
— О да! Она просто сказочная.
— А ты довольна своими служанками, моя милая?
— Да, они очень симпатичные и послушные, — ответил Марсель, ничуть не покривив душой.
— Я рад, что смог угодить вам обеим. Вы и представить себе не можете, милые дамы, с каким нетерпением я ждал вашего приезда. Это была самая длинная неделя в моей жизни. Но наконец вы здесь, и я снова счастлив. Даже эти блюда в вашем обществе приобретают совершенно иной, неповторимый вкус.
— Положи-ка мне еще немного омаров, — обратился он к огромного роста слуге-нубийцу, прислуживающему им за столом. — Они сегодня необыкновенно вкусны. И налей мне еще немного белого вина.
— А я где-то слышала, что на Востоке не пьют вино, — сказала виконтесса, поражаясь тому, с какой скоростью султан опустошил свой бокал.
— Так-то оно так, но, как заметил один великий поэт, здесь есть четыре «но»: все зависит от того, кто пьет, с кем, когда и сколько. Если эти четыре условия соблюдены, то пить не возбраняется. Я пью в компании двух очаровательных мышек, одна из которых скоро станет моей женой. Следовательно, и греха за мной нет. За тебя, моя прекрасная Марселина!
Султан осушил бокал, и слуга наполнил его вновь. Граф заметил, что их хозяин никак не прокомментировал последнее условие — сколько пить, но, похоже, он понимал его как сколько влезет.
«Еще немного, и он совсем отключится, — с удовлетворением подумал граф, — так что можно надеяться, что наша первая ночь во дворце пройдет спокойно».
— Этот поэт, которого Ваше Величество только что процитировали, он тоже будет среди приглашенных поэтов? — поинтересовалась Марселина.
— Приглашенных поэтов? Надо же, я совсем запамятовал про этих остолопов. Вот видишь, как ты на меня действуешь, моя несравненная. Рядом с тобой я обо всем забываю. Нет, тот поэт давно на небесах. К сожалению. Потому что только ему было бы под силу воспеть твою необыкновенную красоту. Правда, у него были иные пристрастия. Но это неважно. Он был настоящий гений, не в пример тем рифмоплетам, которые сейчас дожидаются за дверью. Скажу тебе по секрету, это полные бездарности. Хотя какой уж тут секрет! Ха-ха! Да ты сейчас сама все увидишь и услышишь.
Султан трижды хлопнул в ладоши, и дверь, ведущая из покоев будущей султанши в общий коридор, тут же растворилась, словно за ней только и ждали сигнала.
Вошел еще один слуга, такой же огромный, как и прислуживавший им за столом нубиец. Видимо, тщедушного султана влекло к своим противоположностям, согласно одному из непреложных законов вселенной.
— Запускай по одному, — велел слуге султан.
Тут же в проеме двери появилась дородная фигура. Величавой поступью поэт пересек комнату и, остановившись у входа на террасу, молча переломился почти вдвое, таким образом приветствуя свою немногочисленную аудиторию. Как ему это удалось при необъятных размерах его живота, для графа так и осталось загадкой. Видимо, тут сыграла роль ежедневная практика. Как позже понял граф, это был самый крупный придворный поэт, как в прямом, так и в переносном смысле слова. Все следующие за ним были гораздо меньшего калибра, и запускали их, видимо, по ранжиру: каждый следующий уступал предыдущему по габаритам и по величавости походки, а самый последний оказался и вовсе совсем уж тощим. Но в этом, пожалуй, и заключалась вся разница, потому что произведения придворных стихотворцев были настолько похожи, словно те списали их друг у друга или позаимствовали из одного источника. Во всех хвалебных одах фигурировала некая полумышь-полубогиня, затмевающая своей красотой не только луну и звезды, но и сапфиры, изумруды, аметисты и рубины. Но справедливости ради все же следует сказать, что скудость эпитетов, которые смогли выжать из себя царедворцы, отчасти, возможно, объяснялась тем, что ни один из них никогда раньше не видел воспеваемую ими полумышь-полубогиню. Если бы им посчастливилось лицезреть прекрасную Марселину в ее прежнем облике, у них, возможно, родились бы другие, гораздо менее избитые сравнения.
