Ознакомительная версия.
– Нет, птица, не видела, – улыбнулась девочка, – но я точно знаю, он там живёт. Каждый раз, спускаясь в свои подвалы, я слышу, как трещат костяшки его пальцев.
– У него, наверное, подагра50, – задумчиво сказал попугай, – Ты следующий раз, оставь ему пластырь «Нанопласт форте»51. Очень рекомендуют врачи. По телевизору всё время реклама идет…
– Какой телевизор? – возмутился Рибаджо. – Ты в 18 веке, а телевизор изобрели в двадцатом. Совсем заболтался…
Кешка недовольно хмыкнул и, прежде чем исчезнуть в варежке, бросил:
– Заболтался?! Ишь-ты! А перегрузки, какие были, забыл? Чуть не утонул! И всё из-за тебя, чу-чу-чу… Да чучело! – выкрикнул попугай и спрятался.
– Николь, нам пора! – сказал Рибаджо, глядя на прячущееся за горизонтом солнце.
– Разве мы не попробуем моего шипучего напитка, – взгрустнула Николь, – у тебя наверняка припрятана бутылочка.
– Припрятана, припрятана, – проворчал из варежки Кешка, – только она пустая!
– Почему пустая? – съехидничал Рибаджо, для друзей у меня есть и полная.
Волшебник вытянул из своего бездонного кармана большую пузатую бутылку из толстого тёмного стекла с желтой наклейкой и высокий фужер52. Он, осторожно, плотно держа пробку, повращал вокруг неё бутылку. Когда горлышко бутылки освободилось, Рибаджо наклонил фужер, направив на его стенку поток играющего мелкими пузырьками янтарного напитка. Налив чуть больше половины бокала, волшебник вытянул руку, предоставив возможность заходящему солнцу обнять его своими лучами. Пузырьки тонкими ленточками фонтана поднимались со дна бокала, образуя у стенок пузырьковый пояс.
– Ух ты, как красиво! – воскликнула Василиса, и это были последние слова, которые услышала восхищённая Николь в своем времени.
* * *
– Ну и что? – задиристо спросил Алька сидя за обеденным столом в доме Васюшки и потягивал из чашки сладкий компот. – Подумаешь шипучий напиток. У нас в каждом магазине таких напитков полные полки стоят. Было, конечно, интересно, но я не понял, что Николь сделала такого, чтобы её помнили уже около двух веков?
Рибаджо в задумчивости стоял у окна. Он наблюдал за соседским петухом, который кружился вокруг бутылки, оставленной на земле волшебником. Той самой бутылки, которую Рибаджо нашёл в сундуке старого Якоба… Петух упорно пытался то заглянуть в неё одним глазом, то сунуть клюв.
– Когда Николь выросла и из «мадемуазель» стала «мадам», – не спеша начал говорить Рибаджо, – то есть вышла замуж за сына винодела из Реймса Франсуа Клико, они объединили обширные виноградники двух семей. Франсуа прожил недолгую жизнь. Через семь лет после свадьбы он умер от лихорадки. На плечи Николь свалилось огромное дело. А как бы вы себя чувствовали, если бы на ваших руках в одночасье оказались фамильный замок, виноградники, требующие постоянного ухода, и целое подземное королевство: подвалы в меловой горе протяжённостью 24 километра?! Тогда, как Жанна, Николь воскликнула «Кто любит меня – за мной!». Она и её друзья создали божественный напиток, под названием шампанское «веселой вдовы»53. Он до сего времени главная забота и неубывающая гордость виноделов Шампани! Ведь он доставляет радость и веселье всему миру. Уже двести лет его пьют в самые счастливые дни жизни – на новогодних балах, на свадьбах, юбилеях, им провожают в плавание большие океанские и космические корабли. Знаете, какой девиз был у Николь – «Есть только один сорт шампанского – первый!». – Рибаджо с укоризной посмотрел на смущённого Альку, – а ты говоришь «ну и что?», разве этого мало? Знаете, что сказала Великая Коко Шанель: «В 20 лет ваше лицо дарит вам природа, в 30 – его лепит жизнь, но в 50 вы должны заслужить его сами…» Николь была некрасива, но то, что она создала, сделала её незабываемой, и это прекрасно!
– Кто такая Коко Шанель? Мы такую не знаем, – встряхнув хохолком, вскрикнул Кешка.
– Нет, нет, не сегодня, – остановил попугая Рибаджо. – Как-нибудь потом расскажу…
Встреча третья. На шаг впереди забвения. Дочь палача
В этот зимний вечер ветер был особенно холоден и зол. Он пытался ворваться внутрь дома, колотился в стёкла окон, силился их разбить. Но стёкла сопротивлялись, упрямо дребезжали, и от бессилия ветер выл, как проигравший битву израненный кот.
Семья Василисы и друг Алька сидели вокруг камина на мягких креслах-грушах, вытянув к огню озябшие на холодном полу ноги.
– Ну же, Рибаджо, – канючила Васюшка, – открой нам, какой-нибудь секретик твоего волшебного рода. Ты про нас знаешь всё, а мы про тебя почти ничего. Кем, например, была твоя старшая сестра Бернардина. Про неё ты упомянул только однажды и то вскользь. Ну же, Рибаджо…
– Про неё нельзя, – произнёс Рибаджо, притворно нахмурив брови и одновременно растянув в хитренькой улыбочке губы. – Она нарушила первый закон волшебства. Она вмешалась и изменила жизнь одной девочке. А это, без особого распоряжения, запрещается.
– Ну! – вклинился в разговор Алька, – и что?
– Что? Выгнали! – резко бросил Рибаджо, – выгнали из рода волшебников и приказали забыть. А хуже всего то, что отняли силу волшебства и бессмертия!
– Сурово, – заметила бабушка, – разве можно так с ребёнком?
– С ребёнком?! – воскликнул волшебник, – Бернардине к тому времени было две тысячи лет.
– Ух, ты! – удивилась мама, – хороший возраст для смертного человека. Что с ней стало потом?
– Потом, потом… – недовольно заворчал на плече у бабушки попугай Кешка, – люди до такой старины не пристариваются. Померла, наверное?
– Не померла! – заметил Рибаджо, – ей из возраста убрали два нуля и отпустили восвояси … Потом, конечно, померла, дожив до ста лет обычной человеческой жизни…
– Два нуля, два нуля…, – вновь зарокотал Кешка, нетерпеливо перебирая лапками. – Не пойму – сколько ей было, когда её прогнали?
– Граматуз ты, Кешка, знатный! – засмеялся Алька, а за ним и все остальные. – Если от 2000 тысяч убрать два нуля останется всего 20!
– Мы в школах не учились, – обиженно скуксил мордочку Кешка, – университетов не кончали, в магазины не ходим. Незачем! Посему арихметика ваша нам, принцам рода Кешью, совершенно не нужна. Пусть тот, кто сдачу пересчитывает, тот и учится, а мы в сторонке полетаем…
– Кешка, не лезь в бутылку, – погрозила попугаю пальчиком Василиса, – вдруг мы её запечатаем! Прекрати задирать мальчишек, накажу. Продолжай, Рибаджик, про Бернардину…
– Кто их зади… – выкрикнул с негодованием попугай, но увидев неприветливый взгляд волшебника, осёкся.
– Про Бернардину мне рассказывать нечего, – косо поглядывая на обидевшегося Кешку продолжил Рибаджо. – Она, как и все смазливые девчонки, быстренько вышла замуж, родила сына и дочку. Прожила неприметную людскую жизнь. Ничего интересного.… А вот про девочку, судьбу которой она изменила, я расскажу с удовольствием. Итак…
Итак…
Девочка, звали её Мари, не блистала красотой и изяществом, к тому-же принадлежала к славному роду Гроссхольц. Правда, слава этого рода была худой. Мари с детства привыкла к тому, что люди сторонятся их, будто прокажённых. Это и понятно, ведь её отец – потомственный палач. Родитель Мари достался мрачный, нелюдимый. За свою маленькую жизнь девчонка ни разу не почувствовала на своей голове ласковую руку отца и не услышала от него ни одного нежного слова. Иоганн, так звали отца девочки, приходил с работы чернее самой чёрной тучи. Вынимал из мешка топор и принимался его мыть в ведре на кухне их родового дома. Затем он ставил его здесь же обсыхать, прислонив топорищем к стене. Мари лежала в постели, как мышка: она боялась шевелиться, ей страшно было потревожить вымытое чудище. Даже когда девочка хотела пить, она терпела до утра и никогда не входила в кухню первой. Каждый раз, услышав голос отца, Мари вздрагивала и с удивлением смотрела на мать, красивую и молодую. Девочка не могла взять в толк – зачем она пошла замуж за человека на тридцать лет её старше к тому же с кровавым топором в мешке? Мать, так же как дочь, боялась мужа, и как казалось Мари, ненавидела его. Будущее девочки было безнадёжным и мрачным. Какой приличный человек полюбит и возьмёт замуж дочь палача?! Только другой палач с таким же кровавым топором в мешке.
– Ни за что! – с отчаянием думала Мари, – пусть лучше и мне, также как тем несчастным, которым приходилось иметь дело с её отцом, отрубят голову…
Вот тут-то в жизнь девочки и вмешалась моя сестра Бернардина. Она по неизвестным нам причинам во время одной из ежедневных ссор вложила в уста матери Мари признание, которое та бросила мужу в лицо: Мари – не его дочь, а доктора Филиппа Куртиуса. Палач принял признание спокойно и даже бровью не повёл, а утром выставил обеих за дверь. Мать вместе с девочкой переехала к доктору, и они зажили совершенно другой жизнью.
Ознакомительная версия.
