Чаща чёрного леса раздвинулась светом окровавленных факелов, оставляя человека и непобедимого дракона на поле битвы.
- За смертью пришёл ты, человек, - в гневе дракона содрогнулась спящая чёрная земля. Замерло тогда всё вокруг от ужаса предвкушения последнего смыкания пасти дракона, но тихое успокаивающее в ответ: «Всё хорошо, мой малыш, я пришёл за тобой».
И крылья дракона плавно на чёрную землю, и грозный взгляд в доверчивость детскую, прятавшуюся так долго… И спокойное очень глубоко входящее в душу: «Уже не страшно ничего. Я нашёл меч-кладенец, малыш. Я превратил его в утренний свет. Теперь всё хорошо, больше никогда не будет смерти».
Факелы погасли, последними отблесками пожелав спокойных снов утешенному навечно дракону, засыпавшему с улыбкой на мягкой ночной траве, в уголке человеческого сердца.
Сердце билось спокойно и ровно, и человек шёл, зная, куда он идёт.
***
Но грязь под ногами мешает идти. Грязь засасывает, оставляя возможность захлебнуться. И скелеты погибших людей, деревьев и трав не хотели тогда ещё отпускать от себя кого-нибудь по тропам в неизвестное далеко. А человек знал, куда он идет, и грязь была только матерью сырой землёй под его ногами. Больше не затягивало, оставаясь лишь позади в глубоком покое, не забирало, отдавая любимому возможное всё. Ступавшая нога обращала грязь бывшую в спутника и хранителя. И хранимые не резались о камни ступни. И погибшие люди, деревья и травы тогда уже точно узнали и запомнили зачем ушли они в сырую мать землю. Они знали теперь, куда идёт человек.
***
Лихо тяжёлое отнимет последнее, что было ещё, расчленит аккуратно и сложит в разбросанные в дремучем лесу уголки. Руки вывернутся из послушных суставов, ноги ненужностью покинут, плоть в тысячи клочков и безумие не затеплится уже в глазах. Тогда лихо тяжёлое возьмёт ещё себе память и отнимет последние стонущие в отрыве чувства. И оставшиеся в живых жители леса ещё раз поклонятся лиху тяжёлому, принявшему ещё одну жертву. Да только человек знал, куда он идёт.
И когда разобрано было уже всё по кусочкам, растащено по норкам, укрыто под кустиками и оставалось-то немного уже совсем, стало не так что-то с лихом тяжёлым. Непонявшими глазами слепыми смотрело лихо тяжёлое на маленькое тёплое небывшее ещё никогда. Да как понялось, как прозрелось, да задышалось с трудом, с болью, с перехватом. Очень тяжело вздохнуло лихо тяжёлое и решилось на неслыханное. Под кустиками, по норкам, по кусочкам собирало долго обратное. Возвращало чувства бывшие и память, и готово было дать ещё на дорожку чего-нибудь. А человек был благодарен по-прежнему и лихо тяжёлое только вздыхало с грустью в прозревших глазах, когда уходил человек туда же куда и шёл он.
***
Тогда приходила боль чужая, которая куда побольней своей, криком стонущим рвалась в душу и безумием отдавалась. Но из ничего каждому по маленькому драгоценному кусочку тепла и успокаивалась даже чужая боль, уходя в лёгкую незабываемую боль свою. Потому что человек знал, куда идёт он.
***
А боль своя обратилась в распятие, и тогда ещё приходилось умирать от жажды и боли своей на ржавых гвоздях. Но своя боль обернулась лишь маленькой птицей. И человек чувствовал, как расправляются большие крылья его креста за спиной. Легко и плавно отделялся тяжёлый крест от грешной земли, и крылья креста даровали человеку возможность полёта.
Над лесом тёмным в беспросветной ночи потоками могучих ветров уходил человек туда же куда шёл он.
***
И только одна избушка оставалась на его пути. Но сложить крылья, спуститься к не нами забытым, не забыть о главном.
Старуха, древняя как мир, топила в избушке печь осколками человеческих сердец. Всё топила и зябла, не умея никак согреть века назад замерзшее. Это была погибшая любовь. По-разному погибшая, потому что рано, потому что страшно, потому что хотелось жить ещё. По-разному погибшая любовь была обречена на бессмертие. Ещё один гость на пороге не удивит, не обрадует, не встревожит. Холодно погибшей любви у самого жаркого огня. Не коснётся пламя потухших глаз, не дотронется жарким язычком замороженного сердца. И только вечность иголочками ледяными размеренно падает в застывшую душу. Стук-вход, стук-врыв, стук-кап. Не заметилось, не обратило внимания на себя когда пришло. То ли спасение, то ли избавление, то ли просто так особенного ничего. Только стук в кап, ледяные иголочки в дождинки слёз, возвратом ушедших в никуда сил.
Маленькая девочка с чистыми ясными глазами улыбнулась солнышку зелёной лужайки, задумалась немножко и спросила:
- Теперь он прийдёт потом для того чтобы навсегда?
- Очень скоро прийдёт он для того чтобы навсегда, - ответил человек её ясным глазам.
- Спасибо, - сказала маленькая девочка человеку, который знал, куда он идёт.
***
- Как долго шёл я к тебе, моя нежная Адель, - сказал человек обнимая свою прекрасную принцессу. - А ты совсем одна в этом далёком воздушном замке.
- Мне было грустно без тебя, принц Звёзд, - тихо сказала принцесса. - Там за горами дракон умирал, лихо тяжёлое стонало и ещё…
- Уже всё хорошо, не страшно совсем, моя нежная Адель. Дракон не умрёт, он спит теперь тихо, свернувшись клубком, как мягкий котёнок. Лихо забыло о стонах своих и ушло из леса насовсем, чтобы искать себя. И нет уже больше погибели для любви. Как смог успокоил и полюбил я всё бывшее в мире до нас.
- Заклятия… больше… нет? - робко с лучиком надежды в глазах.
- Больше нет заклятия последней любви.
***
Когда они уходили к звёздам утреннего неба только чистая радость земли смотрела им вслед.
- Иван-царевич, принеси мне Жар-птицу, - попросил Васятка умирая. – Пусть она будет со мной, мне с ней не будет холодно.
Смерть завернула Васятку в белый саван. Захолонуло сердце белой вьюгой Ивану-царевичу… Седлал коня… выводил из тяжёлых ворот вороного царевич-Иван…
Долог путь да в миг обращается слепому лишь цель зрящему. Привела дорога нехоженая к камню вековому. К камню вековому у трёх дорог одна другой хлеще. Налево свернёшь, рассказал камень вековой, коня погубишь. Направо без памяти останешься. А уж если камень вековой обогнуть, да прямо пуститься, то не видать света белого самому.
Конь друг, памятью жив, а из трёх дорог верная всё одно лишь одна. Оставил позади себя камень вековой Иван-царевич и поскакал по дороге прямо. По прямой дороге на верную гибель.
И ночь уже близка, а всё скачет Иван-царевич. И позади уже чисто поле и скрипят над головой деревья одно другого выше. И нет больше пути. Но верен конь вороной, выберет тропу, не споткнётся, не дрогнет лишний раз.
Вот и огонёк заплясал, задрожал, завиделся. Первая гибель ждала, звала, манила теплом. Выехал из лесу Иван-царевич на полянку не большую, не малую. Избёнка старая очень стояла, набок осев и трогая чуть не окошком землю. Да привстала Иван-царевича завидев, развернулась порогом и опять легла.
Подошёл, спешившись, Иван-царевич к избушке и трижды спросил ответа. Трижды спросил - ни разу не получил.
«Мир вашему дому» сказал и тронул уже за поводья коня, когда обернуло: «…заходи, чего уж там». Стоит на пороге старец седой, как день. Согнул спину царевич-Иван. «Не до захода, отец, птица жаркая больше жизни нужна, дорогу не укажешь?» Старец только крякнул. «Эк, заходи или не разговор мне с тобой».
Привязал коня Иван, вошёл ростом в избёнку. В избе стол мало не в три сажени пуст стоит. Сел старец за дальний его конец.
- Садись прямо, Иван, закуси, запей, да закажи печаль свою.
Сел Иван-царевич напротив старца за ближний край. Старец в глаза ему внимательно посмотрел, глаз не отводя, головой повёл, скатерть самобранка из дальнего тёмного угла вылетела, развернулась и уставила стол яствами, винами и весельем буйным.
- Сыт я нынче, не обидься, отец, выше сытости нет, как сыт, благодарен тебе. Умер Васятка, не будет его больше. А я за Жар-птицей. Я дойду, – встал Иван-царевич из-за стола крепкого.
- По всему вижу – дойдёшь, да не торопи коня Иван, есть и у меня к тебе слово, - старец прикрыл глаза и прогнал в угол скатерть самобранку со стола. Да не пуст оказался уже стол крепкий. Раскинулись по столу леса дремучие, реки широкие, да горы высокие. – Был я Иван первой гибелью твоей, да, стало быть, не судьба погубить. Не судьба погубить, помогу уж тогда. Внимательно в стол смотри – здесь выход твой.
Глядит Иван-царевич на стол и видит как шевелятся кроны деревьев могучих, как бьётся вода в берегах сильных рек быстрых, как сверкают белым шапки гор высоких.
- Здесь птица-жар живёт среди красоты неописуемой. Надёжно хранят её чары Кащея-отца. Кащей бессмертен и она дочь его единственная. Пуще жизни бережёт он её. За неё всё отдаст в откуп. Осторожен будь, Иван, Кащею подчинена сама смерть.
