Ознакомительная версия.
– Дедушка Калина – самый главный лешак в Муромской Чаще. Его все слушаются. А кто не слушается… Впрочем, таких у нас теперь нет: все давно позаколдованы.
И довольный своим объяснением, Шустрик кивнул на топор, заткнутый у Паши за пояс:
– А это чего и для чего?
– Это? – переспросил Разбойников-старший по привычке и так же по привычке потрогал топорище рукой. – Это – топор. Деревья рубить.
– Деревья рубить?! – ахнул маленький лешачок, побелев от гнева. – А я-то думал, что ты заблудший!..
И выкрикнув эти слова, Шустрик вдруг растворился в воздухе. А из-за пояса изумленного и вновь растерявшегося бедолаги-лесоруба вывалилось топорище и упало на землю. Рядом с топорищем просыпалась горстка ржавчины. Это было все, что осталось от новенького, выданного со склада пять дней назад, топора.
Добрый старый лешак Калина Калиныч спал в трухлявом пне, уютно свернувшись калачиком и похрапывая от наслаждения. Ему снова снились цветные сны со звуком. По этому счастливому похрапыванию Шустрик и отыскал своего деда.
– Калина Калиныч! Дедушка! – закричал он, кружась возле пня. – Вставай скорее!
Сны, испугавшись громко вопящего мальчугана, смолкли, обесцветились и исчезли. Поняв, что смотреть больше нечего, старый леший нехотя поднялся со своего ложа.
– В чем дело? – хмуро спросил он внука. – Почему кричишь средь бела дня? Леший ты или нет? Жди своего часа!
Но Шустрик нее мог ждать и минутки.
– Вставай, дедушка! – закричал он снова, только чуть тише. – Вставай скорее! Тут такое там!.. – И он махнул рукой в глубину леса.
– Что-что? – переспросил Калина Калиныч внука. – Объясни-ка потолковее.
И он приготовился слушать ТОЛКОВУЮ речь Шустрика. Но бедный лешачок сгоряча понес что-то несусветное:
– Тут такое случилось!.. Там такое появилось!.. Вроде бы человек, а вроде бы не человек!.. Я к нему с добром, а он ко мне с топором!.. Зовут его Паша… Вот где беда наша!
И Шустрик, шмыгнув носом, смахнул рукавом рубахи выступившую на ресницах слезу.
Калина Калиныч, усевшись поудобнее на пеньке, смотрел на внука и пытался сообразить, что же такое сейчас сообщил ему Шустрик. Он понял, что в Муромской Чаще появился человек по имени Паша с топором в руках и, кажется, с не лучшими намерениями в сердце. Может быть, это и был кто-то из лесорубов, о которых говорила ему недавно старая летунья Бабя Яга? Но услышать подробности от Шустрика Калина Калиныч уже не надеялся. Нужно было действовать самому.
– Где он? – спросил он у внука, поднимаясь с пенька.
– Там, – еще раз махнул рукой Шустрик в сторону, откуда недавно примчался он сам, – около ивы Плаксы.
Калина Калиныч хотел было еще что-то спросить, но вдруг приложил палец к губам и прошептал:
– Тсс!.. Нас подслушивают!
Шустрик быстро обернулся туда, куда смотрел его дед, но увидеть шпиона уже не успел. И только по мелькнувшим в зарослях орешника маленьким золотистым лапоточкам он понял, кто там сидел каких-то несколько мгновений тому назад.
До места стоянки лесорубов Калина Калиныч и Шустрик добрались за одну секунду: они умели это делать. Высунувшись слегка из-за кустов и протянув вперед руку, Шустрик зашептал над самым ухом Калины Калиныча:
– Вот они, дедушка! Всю поляну помяли, нечистики!
Там, куда указывал внук, дед разглядел две брезентовые палатки. Возле одной из них стояли Опилкин и Ведмедев и о чем-то ожесточенно спорили.
– Который тут Паша? – поинтересовался Калина Калиныч. Шустрик всмотрелся в незнакомцев и ответил:
– Его здесь нет.
Но стоило ему только произнести эту фразу, как из палатки вышел еще один лесоруб, в котором Шустрик признал своего старого знакомца, хотя на самом деле это был Саша.
– Вот он, дедушка, вот он! – горячо зашептал Шустрик, указывая на Разбойникова-младшего.
Из-за пояса у Саши поблескивал новенький, остро оточенный топор. Шустрик, увидев топор, чуть было не выскочил из кустов, за которыми он хоронился вместе с Калиной Калинычем.
– Я же его в порошок стер! – плачущим голосом проговорил он на ухо деду. – От топора одно топорище осталось!
Калина Калиныч погладил внука по голове ладонью.
– Ну-ну, верю… Мы и этот топорик сотрем.
– А Пашу?
Калина Калиныч пожал плечами:
– Там видно будет. Сперва с человеком по-человечески поговорить нужно. Вдруг поймет…
– А не поймет?
– Тогда волшебство применим.
Тем временем Саша, пошептавшись о чем-то с товарищами, двинулся в глубь леса, в противоположную от лешаков сторону. Калина Калиныч пошлепал беззвучно губами, и через секунду и он, и Шустрик стали невидимыми. Пройдя метров двести от палаток, Саша наткнулся на то, что искал: прямо перед ним тянулись густые заросли орешника. Облюбовав подходящий для удилища прямой и тонкий ореховый ствол, Саша потянул из-за пояса топор. Но ударить он им не успел.
– А постой-ка, голубчик, – раздалось у него за спиной, – не руби с плеча…
Саша удивленно обернулся. В двух шагах от него стояли странно одетые, но довольно симпатичные, дед и мальчишка. «Не их ли недавно Пашка повстречал?» – подумал Разбойников-младший, опуская топор.
– Чего тебе, дедушка?
– Мне-то ничего не нужно, а вот вы зачем сюда пожаловали? Или не предупреждали вас в Апалихе не ходить, не ездить сюда? Что вы потеряли здесь?
Саша улыбнулся:
– Привык, дед, в лесу жить, в лаптях ходить? Теперь с этой привычкой прощайся!
– Что так?
– В городе жить будешь. Мы вашу Чащу срубим, а тут когда-нибудь город выстроят. – Саша похлопал ласково Шустрика по плечу и спросил его дружелюбно: – Хочешь, пацан, в городе жить?
Но Шустрик молчал и только завороженно смотрел на зажатый в могучих Сашиных руках топор. Поймав его взгляд, Саша спросил:
– Нравится топорик? Сам затачивал!
И Саша тюкнул топором по ореховому кусту. Готовое удилище упало к его ногам.
– Сабля, а не топор! – еще раз похвалился Разбойников-младший. – В две недели ваши дебри распластаем!
И он нагнулся за удилищем. Когда же Саша распрямился, то с удивлением обнаружил, что старик и мальчишка, появившиеся здесь три минуты назад неизвестно как и откуда, точно так же незаметно и быстро исчезли. Саша вспомнил рассказ брата, в который он, сказать правду, сначала мало поверил, и чуточку испугался.
– Ну и ну!.. – протянул он, бледнея, и стал быстро запихивать топор обратно за пояс.
Но вдруг, прямо на его глазах, топор покрылся ржавчиной и рассыпался в прах, а за поясом осталось торчать лишь гладкое блестящее топорище. Саша робко посмотрел по сторонам, никого не увидел и испугался еще больше.
– Мамонька… – прошептал он чуть слышно и кинулся прочь со всех ног, оставляя лежать на земле срубленное удилище, и маленькую красно-коричневую горстку ржавчины.
После встреч с Калиной Калинычем и Шустриком братья Разбойниковы забились в палатку и наотрез отказались из нее выходить.
– Боюсь! – говорил Паша, когда добрый Егор Ведмедев пытался ласково выманить его из палатки.
– Страшно! – говорил Саша и забивался вглубь ненадежного жилища, когда сердитый Опилкин нетерпеливо звал братьев наружу.
Два дня и две ночи просидели они без дела, два долгих дня и две страшных бессонных ночи.
А вот Маришка, Митя и Иван Иванович Гвоздиков за это время успели благополучно достичь Муромской Чащи.
– Переночуем здесь, – сказал Иван Иванович, снимая с плеч надоевший рюкзак, – не станем пока углубляться в дебри.
– Здесь так здесь, – охотно согласился Митя, – давайте тогда шалаш строить.
И как ни хотелось Маришке шагать дальше, пришлось ей подчиниться большинству.
– Только чуть-чуть поспим, а на рассвете снова пойдем, – поставила она свое условие.
– А как же, конечно, пойдем. – Гвоздиков достал еду, разложил ее на газете. – Идти нужно – люди и Чаща пропасть могут!
Перекусив, друзья стали делать немудреный шалаш. Когда жилище было готово, Иван Иванович скомандовал:
– А теперь спать! Утром нас будут ждать великие дела!
Путешественники дружно улеглись на мягкие пахучие травы, которые они постелили себе вместо одеял и простыней. И то ли потому, что отшагали они немало километров, прежде чем добрались до Муромской Чащи, то ли потому, что от этих трав шел дурманящий запах, но наши друзья уснули мгновенно. И ночь, будто черная бесшумная птица, тихо и вмиг пролетела над ними.
Маришка проснулась первой от переполнявших ее беспокойных и противоречивых чувств. Сначала сквозь сон она почувствовала утреннюю прохладу, проникшую в их шалаш. Потом почувствовала голод. Но самым сильным чувством, заставлявшим Маришку встать и идти дальше, было чувство невыполненного долга.
– Вставай! – шептало оно в уши замерзшей и голодной девочки. – Вставай скорее!
– Сейчас, – пыталась Маришка успокоить это чувство, – сейчас встану. Только еще одну минуточку полежу и встану…
Ознакомительная версия.
