Это была последняя поговорка, которую я услышал от него. Очевидно, он сильно расстроился, потому что перестал напевать, и раскрашивал меня молча, то и дело вздыхая.
В самую последнюю очередь Кузьмич приклеил мне глаза, сначала правый, потом левый, и я стал видеть.
Кузьма Кузьмич оказался таким, каким я его себе и представлял. Брови у него большие и мохнатые, как усы, а усы еще больше и еще пушистей.
— Ах ты, гусиная поджарка! — вздохнул мастер и поставил меня сушиться.
«И чего он так сокрушается, этот Кузьма Кузьмич?..»
Я оглядел себя с ног до головы и убедился, что я прекрасен. Правда, мой вид портил левый бок, покрытый небольшими пупырышками от ожога, но это место Кузьма Кузьмич так ловко закрасил, что оно совсем не бросалось в глаза. Зато какие голенастые у меня ножки и какая нежно-желтая шейка! А глаза! Глаза янтарные, с карим ядрышком.
«Я единственный и неповторимый», — решил я и оглянулся. Рядом со мной стоял точно такой же гусенок. Мой двойник!
«Мы единственные!» — подумал я и обратился к двойнику:
— Здравствуй, братец!
Вместо ответа братец подозрительно посмотрел на мой закрашенный бок и отвернулся.
В это время подошел Кузьма Кузьмич. Он выпустил из нас воздух, разложил по коробкам, взял их под мышку и, бормоча что-то себе под нос, вышел из мастерской.
Комната, в которую нас с братцем принес Кузьма Кузьмич, была небольшая, вся в полках, уставленных всевозможными игрушками.
За длинным столом, тоже заваленным игрушками, сидела симпатичная девушка в синем халате. Она взяла из рук Кузьмича моего братца гусенка, внимательно осмотрела, надула его с помощью какой-то машины, потом выпустила воздух. И так несколько раз.
— Замечательный гусенок, Лапчатый! — сказала она Кузьмичу. Взяв печать, она оттиснула на лапке братца «1-й сорт». — Так и назовем, Лапчатый.
Кузьмич улыбнулся, распушил усы. Лапчатый от важности задрал нос, а девушка принялась за меня.
Первым делом она обратила внимание на мой неровный бок и принялась придирчиво его рассматривать.
— Брак! — сказала девушка строго. — Придется переклеивать левую половину.
— Как это брак? — сказал Кузьма Кузьмич. — Никакого брака нет!
— Брак! — повторила девушка.
Тогда Кузьма Кузьмич начал доказывать, что я вовсе не брак, а девушка утверждала, что я самый настоящий брак.
Потом Кузьмич сказал, что я вообще, конечно, не очень качественный: в худшем случае третий сорт, а в лучшем — второй, но что я очень нужен в процентном отношении.
Так как я еще не понимал, что такое «брак», «третий сорт» и «процентное отношение», то не обращал на спор никакого внимания.
«Как назовут, так и ладно», — подумал я.
Кончилось дело тем, что мне все-таки поставили на лапу штемпель: «3-й сорт».
— Заплаткин! — сказала девушка и покачала головой.
Кузьмич что-то буркнул и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
Не могу вам в точности рассказать, каким образом я очутился в магазине, потому что после осмотра нас с братцем снова разложили по коробкам и запаковали. Когда открыли крышку, мы уже были в магазине. Привязав к лапе ярлычки с ценой, нас с Лапчатым поместили на полку. Продавцы навели порядок и ушли, повесив на дверях магазина табличку: «Закрыто на обед».
«Обеденный перерыв… Гм… Гм… — подумал я, посматривая на свой бок. — Как бы со мной опять не случилось какого-нибудь несчастья».
Хотя после дороги мне очень хотелось спать, я все же осмотрелся. Справа стояли игрушечные Мальчик и Девочка, слева покачивались два Возр душных Шара, насвистывая какую-то веселую песенку.
— Друзья, — сказал игрушечный Мальчик, — я предлагаю воспользоваться обеденным перерывом и погулять немного по городу.
— Чудесная мысль! — подхватил Красный Шар. — Больше всего на свете я люблю, так с-с-сказать, свежий воздух! Недаром меня все называют Воздушным Шаром. С-с-скорее в путь!
Красный Шар надул щеки и засвистел марш.
— На воздух! Ура! — закричал Зеленый Шар. — Скорее! Здесь просто можно, так с-с-сказать, задохнуться!
Больше никто из игрушек не отозвался. Все спали после утомительной дороги.
— А как же мы? — шепнул я. — Мы тоже хотим на воздух… Мы ведь тоже, так сказать, воздушные…
— Вы, так с-с-сказать, надувные, — поправил меня Красный Шар, — а не воздушные.
— Все равно. Возьмите нас с собой. Пожалуйста! Мы вас очень просим!
— Еще на руках вас нести, — возразил Мальчик.
— А вы нас надуйте, и мы пойдем сами, — прошептал Лапчатый.
— Надуть?! С удовольствием!!! — в один голос засвистели Воздушные Шары. — Эта наша прямая обязанность! Сейчас-с-с-с!
Набрав побольше воздуха, Шары раздули щеки и, схватив нас за лапки, принялись за дело.
— Колпачки!.. — Не успел я пискнуть, как раздался страшный треск, и Шаров не стало.
— Что случилось? — спросила с ужасом Девочка, открывая голубые глаза.
— Они забыли отвинтить колпачки, — пояснил Лапчатый. — Перед тем как нас надуть, полагается снять с лапок колпачки, а они не сняли… и, так сказать, лопнули.
— Какая жалость! — прошептала Девочка, закрывая голубые глаза.
После этого игрушечный Мальчик надул нас по всем правилам, и мы все вчетвером двинулись в путь.
Я УБЕЖДАЮСЬ, ЧТО МЕЖДУ МНОЙ И ЛАПЧАТЫМ СУЩЕСТВУЕТ БОЛЬШАЯ РАЗНИЦА
Мы вышли на улицу. Был чудесный солнечный день. Всем захотелось петь, плясать, прыгать.
Жизнь казалась прекрасной. Мой брат Лапчатый шел впереди всех, подскакивая, словно мяч. За ним стал подпрыгивать я, а за мной Мальчик и Девочка. Каждый старался подпрыгнуть выше другого. Нам с братцем, конечно, это удавалось лучше. Вполне понятно, ведь мы же были резиновые.
— А ну, кто выше? — кричал я, взлетая к небу.
— Осторожней! — предупредил меня мой брат. — Ты, кажется, забыл, что ты Заплаткин.
— Подумаешь! — звенел я, взлетая выше Лапчатого.
Я ловко перевернулся в воздухе, но, немного не рассчитав, упал на асфальт, прямо на левый бок.
Мне показалось, что внутри у метр что-то лопнуло. Из глаз посыпались разноцветные звездочки. Встав на ноги, я бросился догонять приятелей. Что такое? С каждым шагом бежать становилось все труднее и труднее. Бока мои впали. Я худел на глазах и вообще чувствовал себя прескверно. В обеденный перерыв со мной всегда случаются неприятности. Какое невезение!
— Что с тобой? — спросила Девочка, когда я с ней поравнялся.
— Я задыхаюсь, то есть выдыхаюсь…
— На тебе просто лица нет, Заплаткин!
Я взглянул на свое отражение в первой попавшейся лужице и чуть не упал.
— Идите сюда! С Заплаткиным плохо!
Меня окружили друзья.
— Я говорил, что тебе не надо прыгать, — проворчал Лапчатый. — Ты же непрочный! Ты брак. Тебе прыжки запрещены, понятно?..
— Нет, я не брак, я Заплаткин, — прошептал я слабым голосом, поднимая в доказательство лапку с печаткой.
— Что с ним теперь делать?
— Надо его поддуть.
Я снова стал кругленьким, но, увы, ненадолго. Не прошли мы и полквартала, как я похудел больше прежнего. Очевидно, я прохудился окончательно. Я остановился и прислушался. Было слышно, как из меня, противно попискивая, выходил воздух. Хорошо, что Лапчатый догадался остановить проезжавшего велосипедиста и попросил его починить меня. Велосипедист нашел дырочку, которая пропускала воздух, и налепил на нее заплатку. Меня починили, и мы зашагали снова.
Я ковылял позади всех. Скажу честно, меня уже не радовали ни солнце, ни лужи, ни сама прогулка.
Я плелся за своими друзьями и думал только об одном: почему мне суждено было родиться на свет Заплаткиным? Какая несправедливость! Конечно, если бы Кузьмич не забыл выключить во время обеденного перерыва прибор, который так безжалостно испортил мой левый бок, все было бы по-другому.
Самое ужасное, что меня вдруг, ни с того ни с сего, стало раздувать с одной стороны.
— Знаешь что? — посоветовал Лапчатый. — Ты лучше перейди в тень. Тебе, наверное, нельзя находиться на солнце.
Я послушался Лапчатого, но было уже поздно: та сторона, на которой была наклеена заплатка, вся перекосилась, и я стал прихрамывать на левую ногу.
Теперь я боялся смотреться в лужицы, так плохо я выглядел! Мы приближались к маленькому скверу и были уже на середине улицы, когда из-за угла выскочила, рыча, грузовая машина.
Мой братец, шагавший впереди всех, зазевался и угодил под переднее колесо. Машина переехала Лапчатого и помчалась дальше. Каково же было мое удивление, когда Лапчатый как ни в чем не бывало вскочил на лапки, отряхнулся и пошел дальше.
