Эдуард опять тявкнул.
— Он говорит, — вмешалась Мэри Поппинс, — что не собирается возвращаться домой.
Мисс Ларк обернулась и смерила Мэри Поппинс надменным взглядом:
— Откуда вы знаете, что говорит моя собака, позвольте спросить? Конечно, он сейчас же пойдёт домой!
Однако Эдуард только энергично затряс головой и что-то проворчал.
— Он не пойдёт, — сказала Мэри Поппинс. — Не пойдёт без своего друга.
— Какие глупости! — сердито сказала мисс Ларк. — Он совсем не это говорит! Неужели я впущу эту безобразную дворнягу в свой сад!
Эдуард пролаял три или четыре раза.
— Он говорит, что так решил, — сказала Мэри Поппинс. — И более того — он уйдёт и будет жить со своим другом, если его другу не позволят жить здесь с ним.
— Эдуард, как ты можешь так говорить, после всего, что я для тебя сделала! — Мисс Ларк чуть не плакала.
Эдуард тявкнул и отвернулся. Большой пёс встал.
— О боже, он уходит! Я вижу, он хочет уйти! — рыдала мисс Ларк.
Она минутку поплакала в платочек, потом высморкалась и сказала:
— Что ж, хорошо, Эдуард! Я сдаюсь. Пусть эта… эта дворняжка останется у нас. Но с одним условием — она будет спать в угольном погребе.
— Он заявляет, мэм, что это невозможно. Его друг тоже должен спать на шёлковой подушке в вашей комнате, как и он. Иначе он будет спать в погребе со своим другом, — сказала Мэри Поппинс.
— Эдуард, как тебе не совестно! — простонала мисс Ларк. — Я никогда на это не соглашусь!
Эдуард ясно дал понять, что он собирается уходить. То же сделал и большой пёс.
— О боже, он покидает меня! — взвизгнула мисс Ларк. — Эд, Эд, я согласна! Пусть будет так, как ты хочешь. Он будет спать в моей комнате, хорошо! Но моя жизнь теперь навсегда разбита, навсегда! Такая ужасная дворняжка!
Она вытерла свои мокрые глаза и продолжала:
— Я никак этого от тебя не ожидала, Эдуард. Больше я ничего не скажу! Пусть всё, что я думаю, останется у меня в груди. А это… м-м-м… животное я буду звать Шариком, или Бобиком, или…
Тут большой пёс взглянул на мисс Ларк с величайшим презрением, а Эдуард громко залаял.
— Они говорят, вы должны звать его Варфоломеем и никак иначе, — сказала Мэри Поппинс. — Его имя — Варфоломей!
— Варфоломей! Что за имя! Этого ещё не хватало! — в отчаянии пролепетала мисс Ларк. — Что он ещё говорит?
Эдуард опять залаял.
— Он говорит, что вернётся только при условии, что вы никогда не будете его заставлять носить пальто и не станете посылать к парикмахеру. Это его последнее слово! — сказала Мэри Поппинс.
Наступило молчание.
— Что ж, очень хорошо, — сказала мисс Ларк наконец. — Но я тебя предупреждаю, Эдуард: если ты простудишься и умрёшь, пеняй на себя!
С этими словами она повернулась и величественно зашагала в дом, по дороге глотая слёзы и шмыгая носом.
Эдуард наклонил голову к Варфоломею, словно говоря: «Пошли!»
И обе собаки бок о бок не спеша проследовали по садовой дорожке, подняв хвосты, как флаги, и вошли в дом следом за мисс Ларк.
— Да, как видишь, он оказался не таким уж ничтожеством, — сказала Джейн, когда ребята поднимались в детскую.
— Нет! — согласился Майкл. — Но как ты думаешь, откуда Мэри Поппинс это знала?
— Не знаю, — сказала Джейн. — А она нам никогда-никогда не скажет. Никогда…
Глава четвёртая
Танцующая корова
У Джейн болело ухо. Она лежала в постели, и голова у неё была повязана цветным платком Мэри Поппинс.
— А что ты чувствуешь? — поинтересовался Майкл.
— Как будто у меня в голове пушки стреляют, — ответила Джейн.
— Настоящие пушки?
— Нет, хлопушки!
— Ого! — завистливо сказал Майкл. И ему почти захотелось, чтобы у него тоже заболело ухо. — Хочешь, я тебе почитаю вслух? — сказал он, подходя к книжной полке.
— Нет, мне очень больно, — ответила Джейн, хватаясь за ухо.
— Тогда хочешь, я сяду у окошка и буду тебе говорить, что делается на улице?
— Да, валяй, — сказала Джейн.
И вот Майкл сел на подоконник и стал рассказывать Джейн обо всём, что происходило в переулке. Иногда это было совсем неинтересно, а иногда — чрезвычайно интересно.
— Вот Адмирал Бум! — говорил он. — Он вышел из дома и куда-то спешит. Подходит, подходит… Нос у него сегодня красный-красный. Ой, на нём цилиндр! Вот он проходит мимо нашего дома.
— А говорит он: «Лопни моя селезёнка»? — спросила Джейн.
— Мне не слышно. Но, наверно, говорит… Вторая горничная мисс Ларк вышла в сад. А в нашем саду Робертсон Эй подметает листья и смотрит на неё через забор. А теперь он сел отдохнуть.
— У него больное сердце, — сказала Джейн.
— Откуда ты знаешь?
— Он мне сам сказал. Он сказал, доктор велел ему работать как можно меньше. А папа сказал, если Робертсон Эй послушается доктора, он его уволит… Ой, как трещит и стреляет! — крикнула она, снова хватаясь за ухо.
— Ого-го! — завопил вдруг Майкл в величайшем возбуждении.
— Что случилось? — закричала Джейн, садясь в постели. — Скажи скорей!
— Потрясающая вещь! По нашему переулку идёт корова! — ответил Майкл, прыгая по подоконнику.
— Корова? В городе? Настоящая корова? Вот чудеса! Мэри Поппинс! Майкл говорит, у нас в переулке — корова!
— Да-да! Идёт тихо-тихо, заглядывает во все ворота и всё осматривает. Как будто что-то потеряла и ищет!
— Ой, как жалко, что я не могу посмотреть! — грустно сказала Джейн.
Мэри Поппинс подошла к окну.
— Глядите! — сказал Майкл, показывая вниз. — Корова!
— Вот странно, правда?
Мэри Поппинс бросила вниз быстрый, пронзительный взгляд и вздрогнула от удивления.
— Тут нет ничего странного, — сказала она, обернувшись к Джейн и Майклу. — Ровно ничего! Я знаю эту корову. Она была большой приятельницей моей матери, и я буду вам очень обязана, если вы будете разговаривать с ней вежливо.
Разгладив фартук, она строго посмотрела на ребят.
— А вы давно её знаете? — спросил Майкл, стараясь говорить как можно вежливее в надежде услышать ещё что-нибудь про корову.
— Ещё до того, как она побывала у Короля, — сказала Мэри Поппинс.
— А давно это было? — спросила Джейн самым нежным голосом, каким умела.
Мэри Поппинс смотрела куда-то вдаль. Глаза её видели что-то, чего никто не мог рассмотреть. Джейн и Майкл затаили дыхание и ждали.
— Давным-давно, — начала Мэри Поппинс задумчивым тоном сказочника. Она сделала паузу, словно вспоминая события, случившиеся много-много веков назад. Потом продолжала, мечтательно глядя невидящими глазами прямо перед собой.
«Рыжая Корова — вот как её звали. И была она очень важной и богатой коровой, рассказывала моя мать. Она жила на самом лучшем лугу во всей округе — на большом лугу, который весь зарос лютиками размером с блюдечко и одуванчиками, стоявшими ровными рядами, как солдаты. И, когда она съедала голову одного солдатика, на его месте сразу вырастал другой, в зелёном военном мундире и в жёлтом кивере.
Она жила там всегда — она сама часто говорила моей матери, что не может даже припомнить тех времён, когда бы она не жила на этом лугу. Зелёные ограды да небо — это и был её мир, и она ничего не знала о том, что лежит за его пределами.
Рыжая Корова была очень почтенной дамой, она всегда вела себя как Истинная Леди и отлично знала Всё, Что Полагается. Белое было для неё белым, чёрное — чёрным, без всяких тонкостей и оттенков. Одуванчики бывают сладкие или кислые, середины нет, говаривала она.
И она была всегда очень занята. По утрам она давала уроки своей дочери, Рыжей Тёлке, и после обеда она обучала дочурку хорошим манерам, и мычанию, и вообще всему, что полагается знать приличному, воспитанному телёнку. А потом они вместе ужинали, и Рыжая Корова учила Рыжую Тёлку, как отличать хорошую травинку от плохой; а когда дочка укладывалась спать, она стояла на лугу и жевала жвачку, и в голове у неё текли важные, спокойные мысли…
Каждый день походил на другой. Одна Рыжая Тёлка вырастала и уходила, и её сменяла другая. И вполне понятно, что Рыжая Корова воображала, что жизнь её всегда будет неизменной, всегда одна и та же. Да она и не хотела никаких перемен, потому что была твёрдо уверена, что лучшей жизни, чем у неё, быть не может.
И вот, как раз когда она думала об этом, приключение — «как она сама потом рассказывала моей матери, — приключение уже подстерегало её. Случилось это ночью — тихой ночью, когда звёзды сами были похожи на одуванчики в небесах, а луна среди них казалась большой маргариткой.
В эту самую ночь — Рыжая Тёлка давно уже спала — Корова вдруг вскочила и пустилась в пляс. Она танцевала с увлечением; танцевала просто замечательно, строго выдерживая такт, хотя никакой музыки не было.
