— Ну вот вам приют. Гришу давно видели?
— Вечером расстались.
— Он придет?
Старик взглянул на Игоря: вступай в разговор, ты с Пеликаном секретничал.
— Придет, — сказал Игорь.
Пеликан ему о том впрямую не сообщал, но Игорь был уверен: объявится, раз задумал что-то, включил в свою игру Игоря с профессором.
— Когда? — Женщина допрашивала их со строгостью шефа жандармов.
Игорь озлился и сам спросил:
— Вы, часом, в Третьем отделении не служили?
Старик Леднев хрюкнул, ладошкой прикрылся, а женщина улыбнулась и еще более расцвела, раскрылась: улыбка у нее светлой оказалась — опять-таки вопреки тону.
— Не служила, — продолжала улыбаться. — Как звать- то, гости нежданные?
Леднев вскочил, шаркнул растоптанным башмаком.
— Профессор Московского университета Леднев Павел Николаевич к вашим услугам. А этот вьюнош, не по летам наглый, зовется Игорем, фамилия — Бородин.
— Меня будете звать Софьей Демидовной. Да Гриша говорил, наверно?
Игорь кивнул.
— Обедать станете?
— Всенепременно, милая Софья Демидовна, — разливался старик Леднев, — если плеснете нам малую толику, не пожалеете для калик перехожих…
Протянула:
— Кали-и-ики… Идите мойтесь. Полотенце — на подзеркальнике в прихожей, умывальник во дворе.
А куда идут? откуда? почему пешком? да какие дела у них с Гришей Пеликаном? — ни о чем не спросила. Видно, рассудила: захотят — сами скажут. Подкузьмил-таки ее Игорь своим нахальным вопросом…
Большой, медный, сверкающий на солнце умывальник был полон холодной воды. Игорь снял рубаху, долго плескался над фаянсовым тазом, смывал пот и пыль. А профессор распрекрасный верным себе оказался, умыл физиономию, как кот лапкой, руку об руку потер.
— Я готов.
Готов так готов. Пошли обедать.
А Софья Демидовна уже на стол накрыла и, что характерно, прямо на скатерть, ничуть ее не жалея.
— Угощайтесь, чем бог послал.
Бог послал огурчики малосольные, крепкие, лук зеленый, несколько помидорин на блюдечке и дымящийся суп, в котором плавали морковь, капуста, картошка. И все это — на элегантных фарфоровых тарелках, бледно-розо- вых, с махонькими голубыми незабудками. Игорь изо всех сил сдерживался, чтобы не перевернуть одну — заглянуть, есть ли там скрещенные мечи?
— Извините, что скудно.
— Что вы, дорогая Софья Демидовна, — вскричал Лед- нев, от избытка чувств разбрызгивая суп из ложки. Хорошо, что в тарелку, а не на скатерть. — Пир, просто пир лукуллов!..
— Ну уж и лукуллов… — усмехнулась хозяйка и вдруг спросила кого-то позади Игоря: — Что так поздно?
Игорь обернулся. В дверях стояла тоненькая девушка, почти девочка, в длинном коричневом платье с глухим, как и у хозяйки, воротом. В руках она держала огромный — как уместился только? — букет разноцветных астр.
— Простите, тетя, задумалась, о времени забыла… — И с изумлением оглядела гостей. — Приятного аппетита.
— Спасибо, — машинально ответил Игорь. Он не отрываясь смотрел на девушку. Мистика, конечно, но она удивительно походила на Настю.
— Моя племянница, — представила ее Софья Демидовна. — Зовут Лидой. А это, Лидочка, друзья дяди Гриши. Павел Николаевич и Игорь… Ты голодна? Садись к столу, — и пододвинула ей стул.
После несытного, но элегантного обеда Софья Демидовна сказала гостям:
— Я уберу со стола, приготовлю вам комнату — извините, что одну, общую, но больше нет, — а вы пока отдохните, можете воздухом подышать.
Профессор углядел на подоконнике какую-то растрепанную книжицу, коршуном в нее вцепился — соскучился по печатному слову.
— Можно, я тут посижу, любезная Софья Демидовна? Я не помешаю.
— Сидите, конечно…
Он умостился в уголке необъятного дивана, а Игорь, поблагодарив, вышел во двор, сел на крыльцо, на ступеньку.
Было над чем задуматься, от чего прийти в замешательство. Пеликан ни слова не сказал о племяннице Лиде, явной гимназисточке, барышне-эмансипе. Это придавало сидению в городе совсем иной вкус: сладко пахло приключением. И все же Игорь не мог прийти в себя от некоего внезапного шока: почему Лида так похожа на Настю? Или у него начались галлюцинации? А может, теперь любая девушка, встречная-поперечная, станет ему Настю напоминать? Игорь знал об этом по многочисленным литературным примерам. О чем сие говорит? О влюбленности. Хочешь не хочешь, а иного слова не подберешь.
Но Игорь и не искал другого слова. Умеющий к себе относиться реально, без обольщений, он отлично понимал, что Настя ему небезразлична. Пожалуй, о любви говорить рановато, но о влюбленности — в самый раз. А посему нечего засматриваться на других, искать повсюду сладкий запах приключений. Настя — это реально. А Лида…
А что Лида? Она тоже реальна, как реально все вокруг, как реален этот мир, как реален в нем Игорь Бородин, странствующий рыцарь. Так и только так — реальность! И не смей предполагать что-то другое, иначе никогда больше не удастся тебе перейти временную границу, невидимо протянутую в Сокольническом парке.
Ну а что до приключений, то никто не заставляет тебя ухаживать за Лидой. Отнесись к ней как к милой ровеснице, расспроси о гимназическом житье-бытье, о положении в городе. Вон она с прогулки вернулась, что-то же видела…
— Вам так удобно?
Поднял голову: она. Стоит, смотрит сверху вниз, улыбается. Нет, конечно, непохожа она на Настю, Настя куда лучше, окончательно решил Игорь и встал.
— Ваша тетя приказала дышать воздухом.
— Тетя любит приказывать, но она очень добра и мягкосердечна.
— Я так и подумал, — галантно сказал Игорь.
Лида спустилась с крыльца, медленно пошла по дорожке. Игорь последовал за ней, примечая около ворот скамеечку. Над ней нависали длинные стебли золотых шаров, холодных осенних цветов — без запаха, без души.
Лида аккуратно — платье бы не помять — присела на скамейку, на самый край, разрешающе кивнула Игорю. Тот, внутренне усмехаясь — церемоний-то сколько! — сел рядом.
— Вы правда от дяди Гриши?
— Конечно. Он вам привет передавал, — соврал Игорь, чтобы поддержать беседу.
— Спасибо, — серьезно сказала Лида. — Как он себя чувствует?
Елки-палки, ну и вопрос! Как себя чувствует Пеликан? Да хорошо он себя чувствует, не думает о том, не вспоминает. Тем не менее ответил:
— Здоров.
— Он такой смешной!
Ничего себе определение для Пеликана…
— Вы находите?
— Он все время шутит. Как-то ко мне девочки пришли из класса, так он нас весь вечер развлекал. Я вам скажу по секрету: в него две девочки даже влюбились.
Интересно: она и впрямь такая инфантильная или притворяется? Ее ровесницы у Игоря в классе — та же Наталья, например, — куда взрослее. Да, кстати, а сколько ей лет? Так прямо не спросишь, неудобно, еще обидится…
— Вы в гимназии учитесь?
— До сих пор училась. В женской гимназии на Лялином спуске. А теперь не знаю. Мы туда ходили, а она закрыта. И неизвестно: откроют или нет. Все-таки война…
— Все-таки?
— У нас в городе тихо. Стреляют редко, только в последние дни стали чаще. Но это там, в центре…
В центре — значит, не у нас. Значит, мимо, никакой войны на нашей улице нет. Хорошо рассуждает.
— А в каком вы классе?
— В восьмой перешла.
Быть того не может? Что ж ей — пятнадцать всего?.. Вспомнил: у них классы не соответствуют современным. В гимназии, кажется, учились восемь лет, а до того — приготовительное училище. Сложная система…
Представил, как они сидят, со стороны. Чинно, прилично. Еще бы горсть семечек…
— А не пройтись ли нам в центр?
Хорошо, что не сказал «прошвырнуться»…
— Я не знаю, надо спросить у тети Сони. Подождите, я сейчас.
Побежала к дому. Все-таки длинное платье сдерживает, дисциплинирует. Наташка в своих джинсах сейчас отмахала бы до крыльца в четыре прыжка и не прикидывала бы: женственно это или нет… А может, зря он о Лиде так думает: инфантильная, чуть ли не дурочка? Зря, зря. Иное воспитание, против него не попрешь. У них в гимназии классные дамы зверствуют. На переменках девицы небось парами ходят, учат их, что девушка должна быть скромной, застенчивой, политикой не интересоваться — это дело мужское, грубое, грязное… Лида еще ничего, молодец. Разговаривает — не жеманится. Ее педагогессы, увидев идиллическую картину «Он и она на скамейке», за головы схватились бы: как так, сама к мужчине подошла, сама заговорила?! Ах, какой позор, какой моветон!..
Лида бежит. Сияет.
— Тетя Соня сказала — можно. Только недолго.
— Мы недолго.
Пошли, как братик с сестричкой. Иванушка с Аленушкой. Только за руки не держались. С Губернаторской свернули на Польскую — Игорь прочитал табличку на угловом доме. Такая же тоскливая, как Губернаторская. Игорь довольно живо представлял себе старую Москву: отец собирал московские карты, планы, путеводители, открытки, любил подолгу, по определению мамы, «мусолить» их, и Игоря к тому привлекал. Но маленький провинциальный городок начала века Игорь видел впервые. Зрелище, надо сказать, не вдохновляющее. Улица грязная, ветер кружит по мостовой какие-то бумажки, папиросную коробку, обрывки газет, первые облетевшие листья. Ну это понятно: дворников мало осталось — «все-таки война», если использовать Лидино выражение, а до того еще и революция была: столько потрясений для простых работников метлы. Булыжная мостовая — неширокая, впору только двум экипажам разъехаться, но прочная, если впоследствии асфальтом не зальют, сто лет простоит, ни один булыжник не выскочит. Как на Красной площади.
