Задумался медведь: а что? И в самом деле, стыдно будет по лесу ходить, смеяться будут: на мыша польстился. Поглядел исподлобья на Зайца, спросил:
— Неужто_ рассказать хочет?
— Вот именно. Я сначала не поверил, а потом вижу — такой расскажет. Вот, думаю, беда какая. Неужели, думаю, медведь Тяжелая Лапа настолько оплошал, что на чужое зариться начал. Стой, говорю, погоди, Енот, тут что-то не так. Разобраться надо. А он как начал кричать: «Да он всегда таким был — на чужое падким!..»
Поежился медведь, пошевелил плечами:
— Ишь, проворный какой обзываться.
— Вот и я ему говорю: погоди, Енот, не спеши. Не мог тебя медведь Тяжелая Лапа обидеть всерьез. Неужели, говорю, он такой скряга, чтобы на мышку твою кинуться. Может, он пошутил просто.
Обрадовался медведь.
— Верно, пошутил я, а он уж сразу — по лесу пойду. Какой, шуток не понимает...
— Вот и я ему говорю: погоди, Енот, оговаривать. Вот сбегаю я к медведю, если не шутит он, иди тогда по лесу, говори всем, как он обидел тебя, пусть все знают.
— Нет, нет, пошутил я.
— Ну вот и хорошо. Давай тогда мышку, я ему отнесу ее.
И заскреб медведь пятерней в затылке: не хотелось ему отдавать мышку Еноту, но и обидчиком прослыть не хотелось. Отдал.
Увидел Енот — несет Заяц его мышку. Удивился:
— Как это он отдал ее тебе?
— Так я же тебе сказал: есть у меня ключик от сердца.
— Так оно же у него медвежье.
— А у меня и от медвежьего имеется. Словом зовут его, ключик мой. К каждому сердцу его подобрать можно. Сказали тебе его, а ты и задумался. И отмягчело твое сердце, отомкнулось. Ну, беги, ешь свою мышку. Да впредь расторопнее будь, не попадайся на глаза медведю.
Собралась Белка в кедровник, приказала сыну:
— Ты, сынок, из дому никуда не ходи. Жди меня. Да смотри, орешек не ешь: он у нас последний.
— Ладно, — сказал Бельчонок.
Но одно дело — сказать, а другое — вытерпеть, не съесть, когда съесть очень хочется.
, Не вытерпел, съел Бельчонок орешек. Пока ел, ничего, а съел и стыдно стало: что он теперь матери скажет? И решил Бельчонок правду не говорить.
— В лесу не я один живу, — говорит, — разве некому орешек унести?
Возвратилась Белка домой. Бросился Бельчонок к ней навстречу. Говорит:
— А у нас, мама, кто-то орешек унес. То был, был, а то, смотрю, а его нет уже.
— Совсем нет?
— Совсем. Лежал он себе, а я думаю: пусть лежит. А потом смотрю, а уж его нет.
А глазенки круглые, чистые, как две бусинки.
Улыбнулась Белка. Достала шишку кедровую. Спрашивает:
— А еще орешек хочешь?
— Хочу, — подпрыгнул Бельчонок, — одним разве наешься.
Белка засмеялась, а Бельчонок глядел на нее и удивлялся, чего она смеется, ведь одним орешком и правда не наешься.
Проезжал дедушка Василий по мосту, вез яблоки из колхозного сада. И уронил одно в речку. Подхватила его речка и понесла, приглядываясь, кому бы его подарить. Увидела — Енот у бережка ладошки полощет, подкатила ему:
— Угощайся.
Обрадовался Енот красному яблоку. Ест, думает: «Это, наверное, речка за то мне подарила его, что я ее проведать пришел. Что ж, я и завтра приду».
На другой день Енот пораньше встал, чтобы кто не опередил его и не пришел первым к речке. Прибежал, встал у берега, ждет, когда речка ему красное яблоко на песок выкатит.
Ждет-пождет, не несет речка ему яблока. Почему бы это? Подумал Енот и догадался: не знала речка, что придет он, потому и не приготовила для него яблоко.
Откашлялся Енот и сказал громко, чтобы слышно было:
— Завтра я опять приду тебя проведать, речка.
Пришел. Встал у берега, ждет. Нет яблока. Почему
бы это?
И догадался Енот — думает теперь о нем речка: подарила ему яблоко, а он уж и за вторым идет. Охочий на даровое.
Стыдно Еноту стало. Ушел он в лес и с месяц не показывался у речки, выдержку самому себе дал. А через месяц пошел. Шел, думал: «Теперь-то уж обязательно речка меня яблоком встретит — вон сколько не был».
Но речка и на этот раз не принесла ему яблока.
Удивился Енот — почему бы это? Подумал и догадался: обиделась речка. Дескать, не дала ему еще одно яблоко, он и дружить перестал, целый месяц не был.
И чтобы доказать речке, что он, Енот, не такой, как она о нем думает, что он не яблоками дружбу мерит, стал Енот каждый день приходить к речке. Придет, встанет на бережке, скажет:
— Пришел я.
Постоит. Водички похлебает. Скажет, вздохнет будто:
— Завтра опять приду.
И приходит. Стоит на бережке, на воду смотрит. Уверен Енот, увидит когда-нибудь речка, что он просто так к ней приходит, и прикатит к его ногам еще одно красное яблоко.
Ходил Суслик на поле за колосками. Устал. Чуть плелся домой. Увидел домик Хомяка. «Дай, — думает,— посижу возле него на камушке, отдохну».
— Разреши, Хомяк, посидеть на твоем камушке. Устал я.
— Посиди, — разрешил Хомяк.
Сидел Суслик, отдыхал, а Хомяк глядел на него и думал — прохожий;
Дня через два опять случилось Суслику мимо домика Хомяка идти. И опять он притомился, отдохнуть ему захотелось. Остановился он, попросил :
— Разреши, Хомяк, посидеть на твоем камушке. Устал я.
— Посиди, — разрешил Хомяк.
Сидел Суслик, отдыхал, а Хомяк глядел на него и думал — знакомый.
Дня через два опять случилось Суслику мимо домика Хомяка идти. Увидел его Хомяк, окликнул :
— Что мимо идешь, Суслик? Сверни на минутку.
— Да я не устал сегодня, — отвечает Суслик.
— А ты просто так сверни. Посидим, словечком- другим перекинемся. О себе расскажи. Где живешь, есть ли дети?
Сидел Суслик на камушке возле Хомяка, рассказывал ему о себе, а Хомяк глядел на него и думал — приятель.
С неделю после этого не видел Хомяк Суслика. До этого столько не видел и — ничего, а тут неделю не показывался Суслик и затосковал Хомяк.
Сказал жене:
— Что-то Суслика давно не видно. Уж не заболел ли он? Пойду проведаю.
Вышел ко двору, а Суслик — вот он, сам к нему бежит.
— Что пропадал долго? — спросил его Хомяк.
— Да жена прихворнула, — ответил Суслик — ухаживал за нею, пшеничку жевал ей.
— Ну и как?
— Да теперь ничего. На поправку пошла.
Сидел Суслик на камушке, рассказывал о своей
жене, а Хомяк глядел на него и думал — друг.
Теперь их часто видят соседи вместе, и от Суслика к домику Хомяку проторена даже дорожка.
КРАЙ, ГДЕ ВСЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ
Лето Голубь провел у Лысой горы в дупле осокоря над речкой, а на зиму к Черному морю улетел, среди Крымских гор поселился. С Крымским Голубем познакомился. Летает с ним, Крымский край нахваливает :
— Хорошо у тебя как: и море под боком и горы в рядом. У нас тоже гора есть, Лысой мы зовем ее. Но
разве ее можно с твоими горами сравнить?
— Низкая?
— Да и низкая и вообще не такая... И речка у нас есть, Чагрой мы зовем ее. Но разве ее с твоей можно сравнить? Твоя вон как по камням скачет.
— А у вас что — тихая?
— Да и тихая и вообще не такая... И озеро у нас есть, на разве сравнишь его с твоим озером? Оно вон у тебя на горах, под самыми облаками' лежит.
— А ваше что, в долине?
— В долине, да и вообще оно совсем не такое, как у тебя.
И сказал тогда Крымский Голубь:
— Если тебе нравится так край мой, оставайся здесь навсегда. Будем жить рядом.
— Что ж, останусь, — сказал ему наш Голубь и всю зиму летал над Крымскими горами и все нахваливал их. А как стало время к весне близиться, томиться начал, задумываться.
Спросил его как-то Крымский Голубь:
— О чем это ты все думаешь?
— О горе, — говорит, — о Лысой. Поглядеть бы теперь, какая она. Вершина-то ее отошла, поди, обесснежила.
— Так что ж о ней думать? Ты же сам говорил, что вашу гору с нашими не сравнить.
— Я и сейчас говорю: разве ее можно с вашими сравнить. Такой горы нет больше нигде. Ты бы посмотрел, какие овраги прорезают ее! Они уж, наверное, водой набрались, заревут, гляди, скоро.
На другой день смотрит Крымский Голубь: опять о чем-то думает товарищ его. Спросил:
— О чем же ты теперь думаешь?
— Об озере нашем, — ответил наш Голубь, — теперь уже в нем, гляди, лягушки оттаяли, голоса свои пробуют.
— Да что же о нем думать, — сказал Крымский Голубь. —Ты же сам говорил, что его не сравнить с нашим озером.
— Я и сейчас говорю: разве его можно сравнить с вашим озером? Да такого озера, как у нас, нигде не найти .больше. Ты бы посмотрел, какие над ним ивы плакучие свешиваются, а какие кувшинки бывают летом! Эх...
