Миру же здесь и впрямь не повезло. Он оказался расколот даже не по рассовому или социальному, а по гендер-признаку. Поклонницы величайшей на свете реки и поклонники величайшего в мире океана охотились друг на друга с азартом и отвагой, с которыми когда-то их предки охотились на диких зверей. И справедливости ради стоит отметить, что отчаянным поклонникам Тихия везло в этой непрекращающейся войне куда меньше, чем обладающим способностью к совсем уж полной потере рассудка поклонницам Амезы.
Частично, конечно, сказывалось, что они были хозяйками там, где их противникам приходилось находиться в гостях. Здесь всё было за них. Здесь сельва дышала в ритме с их дыханием, и каждый комок жизни сочувствовал им бесконечно… Здесь сами воздух и солнечный свет сговорились помогать воительницам и мучить их неприятелей… Тропическая лихорадка была самой милосердной из возможных к подхватыванию тут инфекций… Питер Пин почувствовал рядовой приступ осущающего жара в горле и вытер испарину со лба рукавом: «Я возьму тебя четыре тысячи раз, морская юная вервь!!!».
Отряд шёл за ним по пятам рассредоточенно лишь в пределах броска и чувствовал себя, похоже, ещё хуже. То с одного, то с другого конца Звёздочки неслись мыслематы споткнувшихся, ужаленных или просто ополоумевших от жары будущих пионеров. Где-то там позади в левом дальнем луче рычал старый верный друг Бобка-red, с размаху чуть не поцеловавший змею в расправленный цветной воротник. И откуда-то с правого ближнего эхом-писком откликался ему в ответ стремительный Чиж, деревянная лошадка которого хоть и перепахивала исправно влажную сельву, но не могла отвести от своего седока удушающих объятий лиан.
Когда Пин увидел своё отражение в хрустально-чистой лужице на крошке-полянке, внутри оборвалось и упало нечаянно что-то… Но командир отряда не имеет права обращать внимание на безвестное что-то, и он три раза взвился шорохом надрываемой тетивы, подавая условный сигнал. Звёздочка столпилась рядом уже через миг, неприкрыто радуясь и поддаваясь верной удаче…
– По три глотка, не больше! И по фляге с собой… – устало скомандовал Пин и отвернулся, чтоб не видеть хрустальной воды, пока все не напьются.
Перед глазами стояло марево. Не совсем обычное, играющее, даже будто манящее. Бесцветно-алый, поднимающийся от индейского костра дым. Он не сразу и понял, по какую сторону ресниц оно, это зыбкое чудо, находится. А когда понял, было уже поздно…
– Рыжий, атас!!! – он резко обернулся на выкрик Рваного Уха и увидел, как Рыжий Боб барахтается уже в накрывшей его сети.
Она смеялась чарующе звонким заходящимся смехом победительницы, а Redby барахтался беспомощно в её объятиях и уже покидал их, увлекаемый по мокрой тропе, теряющий остатки сознания.
– Не сдавайся ей, Боб! Сунь ей твоего драку под хвост! – крикнул напоследок вдогонку им Пин; больше для проформы, конечно: судьба Рыжего была решена…
– Бл@! – Пин изо всех сил пнул сухую ямку обманки-ручейка и подумал о том, что хреновый из него командир…; сухая ямка жалобно охнула и стала наполняться искренне чистой водой; Пин прикрыл глаза и закусил губу: – Извините, пожалуйста…
– Да, свирепая… – уважительно покачал головой Али Ройс. – Меньше, чем за десять палок Боба она не отпустит!
Но Пиэнер Пин сейчас не был расположен к проявлению должного уважения по отношению к противнику и резко спросил:
– Скажи, Али Ройс, ты сам пробовал когда-нибудь кинуть больше пяти? Есть мнение, что это затруднительно чисто физически!
– Ну нет, – вступился за Али Рваноухий учёный, – я читал, что такое бывает. Зависит, конечно, от физиологии индивидуума, но бывает даже и больше десяти пар оргазм-эякуляция за условно непрерывный период. Кто-то вполне может завалить десяток, при быстротечном коитусе, правда…
– Если этим «кто-то» станет Рыжий Боб, – вздохнул, чуть остывая, Пин, – то после десятого рывка его ждёт верный дисконнект…
– Я бы сказал – клинический дисконнект! – захихикал Чижик и схлопотал от Пина лошадке по заднице.
Те, кто остался, утолили жажду и продолжили путь. Следующим ушёл Али Ройс.
…куница малая, с переливающимся хамелеоном-хвостом, ласка вёрткая. Он лишь заинтересованно обернулся на её сверкнувший в лиановых петлях взгляд. Он был биологом во всех своих виртуальных реинкарнациях и наверняка перетаскал в дом на своей планете всех бездомных котов и дворняг. А в сельве Амезы принципиально не могло водиться куниц…
– Задай им там жару, Али… – никто из разрываемой Звёздочки не заметил исчезновения великана Ройса, и Пин теперь даже не имел возможности посоветовать другу насыпать душистого перца на разноцветный хвост этой спятившей белки.
– Рваное Ухо, прости, но тебя мы сдадим добровольно… – он сидел у костра с уцелевшими пока правыми лучами и мрачно смотрел в сердце огню. – Слишком быстро они нас обесточили, и у нас просто не остаётся другого выхода – мы устроим блесна-западню. И тебе быть блесной, потому что Чиж носитель, а я командир. Ты готов?
– Г@вно-вопрос, командир! Я как всегда! – Рваное Ухо помял яйца в штанах и под мотнёй его вздыбился х@й. – Удачи вам! Постарайтесь добыть хоть одну…
Задача была не из простых. Они добывали поклонников Тихия сотнями за одну ночь, а из них добыть и привести на Берега хоть одну не удавалось ещё никому… Это давно уже выбыло за пределы реальности и рассматривалось лишь как мечта и пустая фантазия. Как мечта – теми, кто шёл; и как пустая фантазия – теми, кто оставался до поры на Берегах.
– Я добуду десяток… на всех… – Пин невольно вспомнил нечаянный перехлёст Али Ройса и не остановился. – Ровно по две на каждый луч в нашей Звезде!..
– Да будет так, Пин! – Рваное Ухо подмигнул догорающему костерку и исчез в темноте.
И они прос@али засаду-блесну. Буквально. С Чижиком случился приступ безболезненной, но внезапнейшей диареи, и пока Пин держал его на руках, подтирая какими-то растущими сверху вниз лопухами белеющую во тьме задницу носителя, в десяти шагах раздался короткий, но верный всхлип: Рваное Ухо засосало на всю…
– Pin, держи! Они накроют меня быстрей, чем тебя… – Чижик вынимал из эфеса своего деревяшки-меча блестящую бусину. – Это должно сработать, оно называется “бриллиант”. Перекошенный Краб мне сказал, что при виде такого у них в восторге закрываются глаза и раскрываются коленки!.. Держи крепче, не потеряй! Если ты и не добудешь Её, то хотя бы за всех отъ@би, а, Пин?
– Отставить дрейф, юный матрос! С такою фигнёй я не только добуду Её, но вежливо попрошу указывать мне обратный путь по этим их грёбаным тропам! – Пиэнер Пин потряс Чижика за плечо. – И зачем ты придумал сказать, храбрый идальго, что это надлежит сделать только мне? Мы оба с тобою дойдём и возьмём по одной…
– Нет, Пин… я чувствую… это будет скоро совсем… Они уже за мною пришли!..
Правоту его слов подтвердила качнувшаяся веточка заиндевевшего мёдом слонового вереска. Вспорхнувшая с неё тень накрыла Чижа с головой, оставив только темноту вместо правого ближнего. Напрасно Пиэнер Пин долгих много минут сражался с этой оставшейся тьмой, напрасно подвывал себе в ратном труде надрывную боевую песню в полном бессилии, напрасно кромсал деревянной шашкой вовсе не выглядящие настоящими кусты…
Почти без сил и утратив всяческую надежду, он брёл ещё некоторое время по удушающей в своих объятиях сельве, он пытался рассмотреть через бесчисленные переплетения лиан над головой возможно где-то и существующие звёзды… Когда ему почудился запах охотницы совсем невдалеке, он даже не замедлил движения – отчаянье в нём по-прежнему диктовало размеренный, через каждые три шага спотыкающийся ритм. Но когда запах опасности повеял уже полной неотвратимостью, Пиэнер Пин резко выдернул из-за спины левый кулак с зажатой в него скользкою бусиной, внимательно посмотрел сквозь побелевшие свои костяшки внутрь на взмокшую от пота ладонь и враз обернулся вокруг оси, присаживаясь и почти мгновенно сливаясь с влажной землёй. Штопор-пике удалось на славу: из под носков разлетался ещё комками в стороны потревоженный грунт, а над ним пронеслось пылающее разноцветием прекрасное тело промахнувшейся жар-птицы охотницы. Он обернулся, чтоб погладить её напоследок по огненному чудо-хвосту, но сельва расстаяла вокруг и от её и без того зыбкой реальности осталось не более десяти процентов опацита-прозрачности: похоже, охотницы научились, наконец, достойно признавать поражение! А перед Пиэнером теперь находилась потрескавшаяся металлитовая дверь, которая рухнула от одного прикосновенья его руки…
Отчихавшись от пыли поднятой упавшею дверью во всём освещённом лишь своим выходом коридоре, мечтая о душе и глотке чистой холодной воды, Пиэнер Пин где-то глубоко внутри себя, почти животом соображал: «Кажись, повезло…». И это его глубинное «кажись» полностью оправдало себя распахнувшимся светом комнаты похожей на красивую розовую раковину. Он замер в трёх шагах от порога, ещё роняя с одежды на пол с себя сухие струйки золотой цветочной пыльцы…
