Другие собирали землянику и нанизывали, словно бусинки, на травинки. А Живильку, который устал меньше всех, поручили проведать Расяле, Гедрюса и Разбойника. Что у них слышно?
Живилёк еще не умел писать и, боясь что-нибудь запамятовать, завязывал на носовом платке узелки. Иногда, роясь в поисках платка, он приговаривал: «Где же моя записная книжка?»
На сей раз гномик вернулся с узлами на всех четырех углах платка и даже на полах своей курточки. Всем стало ясно, что у него уйма важных новостей.
Он подождал, пока собрались все и пока Мудрик захлопнул словарь. Тогда он вытащил «записную книжку» и, развязывая узелок за узелком, принялся рассказывать.
Прежде всего гномы узнали о вчерашних событиях: как Гедрюс ушиб ногу, а пес Кудлатик укусил Микаса. Разбойник, вернувшись домой, разрезал грелку, в которую мама наливала горячую воду, чтобы погреть бок, и смастерил рогатку. За грелку ему уже всыпали. Но наплакавшись, он набрал камней, подстерег Кудлатика и подбил ему заднюю лапу.
Пес жалобно завизжал, и Гедрюс, выбежав из избы, успел увидеть, как Разбойник улепетывает в кусты.
– Теперь все они хромые, – разведчик развязал последний узелок. – У Гедрюса коленка, у Микаса икра, а у Кудлатика – сухожилие. Одна Расяле пока бегает. Ну вот… – он осмотрел платок, – вроде и все.
– А зачем узелки на куртке? – спросил кто-то из гномов.
– А-а!.. – вспомнил тот. – Еще Расяле с Гедрюсом поклялись отомстить за Кудлатика. Все время шепчутся, ищут какой-то мешочек, а что они будут делать… – Он пожал плечами. – Может, утопят… Ой, еще один узелок – этот уж и не знаю про что…
– Ну подумай, вспомни, – просили друзья.
Живилёк поскреб белокурую макушку, но все равно ничего не вспомнил. Так и остался узелок под вопросительным знаком…
– Все трое хромают… – повторил Дилидон. – А некоторые еще спрашивают, не зря ли мы мучаемся с этими очками. Вот Мудрик может переводить наши слова зверям, птицам и ракушкам. Так и Гедрюс – увидит нас и сможет рассказать другим наши приключения и про тайны природы, – ведь мы их так много знаем. А то они теперь ничего не видят и знай дерутся со скуки.
– Печальней всего будет, – откликнулся Мудрик, – когда им и драться надоест.
– Ладно, – сказал командир. – Прочь сомнения! Надо подробно обсудить завтрашний поход. Вы подумали, что нам взять с собой?
– Нелегко будет договориться с Пятнашкой. Ужасно трудный язык, – пожаловался Мудрик. – Без единой гласной! Одни только «с», «ш», «з», «ж» и еще несколько согласных.
– Луковицу надо взять, – откликнулся Бульбук. Он гордился своей выдумкой.
– Хорошо, – одобрил Дилидон. – Кто еще что придумал?
– Я полагаю, что стоит взять с собой ежа, – предложил Мураш. – Если змея нападет, еж не даст нас в обиду.
Все обрадовались. Гномы любили ежа и всегда искали случая взять его с собой в поход.
– А я вот думаю о свирели, – сказал Дайнис. – Мудрик говорил, что змеи любят музыку.
– Но мы же идем за слезами? – удивился Бульбук. – Нам надо ее до слез довести, а не веселить.
– Веселье часто кончается слезами, – как всегда возразил ему Мудрик.
– Мне кажется, – вмешался Мураш, – что все зверьки и птицы плачут только тогда, когда их обидят. Сбили однажды дети ласточкин домик вместе со всеми птенцами. Бедная мать села на ивовый плетень, плакала, плакала – от слез даже плетень зазеленел.
– Ой-оюшки! Что это с тобой, Живилёк?
– Ласточку жалко… – ответил тот, всхлипывая и вытирая нос шапкой.
– То-то и оно, – вздохнул Дилидон. – Мы не имеем права обижать даже змею. А как раздобыть эти слезы, нигде не сказано и не написано.
Один вздохнул, другой откашлялся, третий безнадежно махнул рукой. Но все дружно решили отправиться в путь завтра же, как только спадет роса, чтобы к полудню быть у змеи.
На болоте Живилёк показал пень посреди малинника. Здесь он и видел во время полета змею Пятнашку. Дилидон велел Мурашу с ежом спрятаться за малинником, а остальным немного отстать, чтобы толпа не испугала змею. Сам он вместе с Мудриком, внимательно осматриваясь, зашагал к пню.
Пятнашка, свившись в затейливый клубок, лежала в расщелине и грелась на солнце.
– Пшш-пшш, с-с! – с поклоном поздоровался Мудрик.
Змея подняла голову, облизнулась тоненьким раздвоенным языком, словно ужалила их крохотными злобными глазками и только тогда ответила на приветствие.
Пока Мудрик, шипя да сипя, растолковывал, кто они такие, красноречие не изменяло ему, но когда пришлось перейти к делу, ученый смутился и принялся расспрашивать, как здоровьице, много ли уродится нынче на болоте клюквы, и понес такую околесицу, что сама Пятнашка не выдержала и осведомилась, чего они все-таки от нее хотят.
– Моих слез?! – возмутилась она. – Вот для чего они явились с ведром! Я вам не крокодил, чтоб лить слезы… ведрами.
– Дорога плохая: вереск, топи, – теребя шапку, оправдывался Мудрик. – А тут такая драгоценность… Боялись расплескать.
– Нет-нет-нет! – сморщилась змея. – Никогда я еще не плакала и не собираюсь.
– Что вы, уважаемая?! – вмешался Дилидон. – Кто не плачет, тот и не смеется.
– Разве я говорю, что смеюсь! Да, я никогда не смеюсь и не плачу.
– Невеселая у вас жизнь, – вздохнул Мудрик.
– А я и не говорю, что веселая! – заявила змея, как отрезала.
– У нас тут луковица есть… – по знаку Дилидона заговорил Мудрик. – Если вы позволите, мы поднесем ее поближе. От луковицы, видите ли, многие… гм… если не плачут, то хоть прослезятся.
– Ладно уж, несите. Посмотрим, кто тут прослезится.
Бульбук проворно раздел луковицу, надрезал крест-накрест и, поднатужившись, затащил на пень. Пока он возился с луковицей, слезы так залили ему глаза, что он чуть не наступил змее на хвост.
Пятнашка понюхала луковицу, лизнула и даже не поморщилась.
– Видите… – прошипела она. – Говорила я? Лучше приведите сюда того, кто врал, что змеи плачут. Уж он-то у меня наплачется! Других до слез довести – это мы умеем…
– Мы знаем… Слышали, что вы очень больно жалите. Многие боятся вас как огня. Но и у вас есть враги, которые…
– А я и не говорю, что нет!
– Ну вот. Если они обижают вас или ваших близких, неужто у вас не болит сердце? – допытывались гномы.
– А я и не говорю, что не болит!
– Но ведь когда поплачешь, полегчает. Как же вы без слез?..
– А я и не хочу, чтоб мне полегчало! Вы слезы льете, а мы копим яд. От боли, от гнева, от досады – от всего понемножку. А потом ка-ак ужалим!
– Да, – согласился Мудрик. – Но в теплых странах живут, например, гремучие змеи. Еще поядовитей вас. Не могу сказать, плачут ли они, а вот повеселиться, поплясать очень любят. Заклинатель монотонно так играет на дудочке, а они как разойдутся, даже на кончик хвоста становятся!
– Ну и что? – ничуть не удивилась Пятнашка. – Пляшут под всякие погремушки, вот и прозвали их гремучими…
Мудрик знал, что те змеи и сами умеют греметь, за это их так и прозвали, но он был скромен, как истый ученый, и не спорил по пустякам.
– А если бы послушали другую, веселую музыку, – спросил он, – может, и вы бы захотели плясать? У нас тут музыкант есть.
– А я и не говорю, что не спляшу! Сыграйте – видно будет.
Дайнис вытащил свирель и заиграл веселый танец. А чтоб было еще веселей, гномы запели в такт:
Пляшут заяц и лисица,
Пляшут звери, птицы,
Даже желтая оса
Скачет, веселится.
Пятнашка покривилась, поизвивалась чуть-чуть и заявила:
– Под такую музыку надо трястись, как последней дуре, а не плясать. Уфф! Вредно после сытного обеда. Съела улитку, мышку проглотила, да еще глупая пташка попалась…
– Вот уж, правда, гадюка, – прошептал Дайнис.
– Давай напустим на нее ежа, уж он ее доведет, – предложил Бульбук. – Такую и впрямь не стоит жалеть.
Но Дилидон призвал их к порядку и велел Мудрику спросить: может, змея любит печальную, лирическую музыку?
Та ответила:
– Не знаю, попытайте счастья.
Дайнис недавно сочинил такую трогательную песенку, что и камень бы заплакал. Он выстроил гномов, взмахнул: «Три-четыре», и все запели:
Плачьте, дети! Плачьте, дети!
Много грустного на свете!
То ужасные злодеи
Крошку елочку раздели,
То зайчонок под кустами
Плачет горькими слезами…
Но змее дела не было ни до зайчонка, ни до елочки. Она бы, пожалуй, расхохоталась – да не умела. Певцы это поняли и замолчали один за другим.
Пока они пели, еж, оставшись без присмотра, принялся рыскать по малиннику и под корнями соседнего пня обнаружил гнездо змеенышей. Гномы, верно, бы и не заметили, но Пятнашка почуяла опасность и, словно пружина, метнулась спасать детей.
В такой схватке обычно побеждал еж. Змеиного яда он не боялся, а когда гадюка жалила в нос, еж только дергался с отвращением, хватал ее зубами и принимался хлестать о свои иглы. Но Пятнашка боролась бы до тех пор, пока не попрятались бы ее детеныши.
