МГНОВЕНЬЕ
Из-под марта поросль молодую
Солнце тащит за зеленый чуб,
И домой два круглых поцелуя
Я несу на чуткой коже губ.
Медленно, сопя от нетерпенья,
На губах несу я слово «Да!..»
У людей уж пролетят года,
Рухнут царства, сгинут города –
У меня все тянется
мгновенье…
Веселый снег идет босой,
А я иду в сапожках,
Качу вдоль улицы косой
По ледяной дорожке.
Вези в сугробы, – не боюсь! –
Лошадка ледяная.
Сейчас, наверно, я влюблюсь,
В кого – еще не знаю.
«Вези, – кричу, – хоть до зари!
Вези при лунном свете!»
За руки взявшись, фонари
Бегут за мной, как дети.
Кружатся звезды, свет и снег –
Ресницами сверкают.
Навстречу катит человек –
Ишь ты-ы, гляди кака-а-ая-
а!..
И почему за все красивое
Творец взимает плату – боль?
Слепую память, как крапивою,
Ожгла вдруг первая любовь:
За нами Солнце вверх тормашками
Летело в речку нагишом,
И было нам тогда с Наташкою –
Невыносимо хорошо!
Не зная, – рано ли и надо ли? –
Мы целовались, мелюзга:
Про это нам сказала надвое
Соседка – бабушка Яга.
Любовь сравнила бабка с курицей,
А на меня шипела:
– Кро-от!..
Да, крот! – но стоит лишь зажмуриться посильнее –
Я снова вижу берег тот:
Наташка – в золотом сечении,
В свеченье нимба и песка, –
Бежит за мной…
И по течению
Меня толкают
облака…
Я был в то лето как ромашка –
На Солнце выцвели вихры.
А ты мечтала о романе
И бегала тайком от мамы
Ко мне на берег Ангары.
Я думал: «Врет!.. А может, любит?»
Откуда знать мне, боже мой,
Что за сомненья платят люди,
Как и ромашки, головой!..
В школу я ходил на танцы,
Было время – вечера,
Танцы – шманцы – обниманцы -
Целованцы до утра!
Хохотушка – хвост трубою, -
Пела мне, как школьный гимн:
"Я растрогана тобою,
Дважды трогана другим".
Тот, другой, был ростом с палец,
Но с башкой большой от книг,
По теории страдалец,
А на практике – шутник.
Он шутил тогда не слабо,
Но за мной неслась, длинна,
Словно свист в два пальца, слава
Забияки, драчуна.
Я выписывал скандальчик
Слету с левой меж бровей -
Знай, пацан, кто мальчик-спальчик
Нынче с девочкой твоей.
И кружил я с нею в паре,
На училку взгляд скосив,
Так божественно бездарен
И безжалостно
красив!
Натали, Наталия –
Тайно тает талия.
Ты вздыхаешь: «Та ли я?
Тот ли тело в талии?»
Тайну таит талия…
Давай с тобою, доча,
Над сказкой похохочем:
Ты — м… Аленький цветочек,
А я — ба-ольшой лопух!
Мы посмеемся смело
Над тем, что наболело,
И тем, что надоело,
Поделимся. Но вслух!
Жил-был красивый мамонт,
Он цирк любил и драмы.
И папонт жил упрямый,
Глазами глуп и глух.
В другой стране — за стенкой, —
Ревел слоненок Ленка,
Он не хотел есть пенки,
И тоже был лопух!
Такая заковырка:
Пока слоненок швыркал,
Уехал мамонт с цирком,
Качая головой.
А папонт был не гений,
И в литобъединеньи
Попал в обледененье…
Сейчас он — как живой,
Стоит в большом музее.
Там на него глазеют
Туристы, ротозеи
Из школы номер пять.
Ученые Европы
Над ним проводят опыт:
Хотят, чтоб он захлопал
Ресницами опять!
А вечером медсестры
Отогревают монстра
И мажут все коросты
Зеленкой, чтоб ожил,
Чтоб застучал зубами,
Затопотал ногами
И в хобот свой красивый
Им сказки затрубил!
Он будет долго у дверей курить,
И ты ему откроешь – будь что будет!..
Не мне тебя, любимая, судить:
Преступники преступников не судят.
Я все прощу… но одного лишь – нет! –
Не станьте мимолетных чувств рабами,
Когда войдет на цыпочках рассвет,
Ресницы дочки трогая губами…
Ух, колючие шинели.
Помню Солнце в том краю,
Где на грудь четвертой ели,
Я равнялся, как в строю.
Помню вечер в карауле,
Пики елей у реки.
Пролетали, словно пули,
Над моим постом жуки.
И плыла ко мне на лодке
Доктор Люба, лейтенант,
Что-то пела, а в пилотке –
Две кувшинки, словно бант.
Мне бы крикнуть, по уставу
Резко вскинув автомат:
«Не положено здесь плавать,
Поворачивай назад!»
Мне бы крикнуть ей: «Девчонка!
Головой рискуешь, стой!»
Но она смеялась звонко:
«Э-эй, встречай, мучитель мой!»
…Люба, Люба, ты мне люба!
Не испытывай судьбу:
За твои глаза и губы
Я готов – и на «губу»!
Как-то раз ко мне зашла
Выпускница-цаца:
– «Нету в жизни ремесла,
Чем бы мне заняться?»
Следом парень, как медведь,
В дверь вломился с текстом:
«Как бы мне разбогатеть,
Только, чтоб без секса?»
Отвечаю из сеней:
«Годы, как на марше,
Делают одних – умней,
А других – постарше…
Надо б всем нам, вашу мать, –
Говорю я сирым, –
Некрасиво поступать,
Чтобы жить красиво…»
Был я красивый и ловкий,
Кошек ловил и мышей.
В дом принесли мышеловку,
Ну а меня-то – взашей!
Вот я сижу под окошком,
Словно копилка для блох.
Снятся мне, старому, кошки,
Те, по которым я сох.
Снятся соседки-кретинки,
Что забегали в наш двор.
Снятся брюнетки, блондинки,
Рыжие, словно костер.
Мне б валерьянки, хоть трошки,
Сердце болит – нету сил…
Раз на душе скребут кошки,
Видно, мышей не ловил!
Бродит лето, шальное от радости,
Луны пьяные, рот – до ушей.
Мне – семнадцать, а ей – двадцать с градусом,
В полночь – тридцать, а утром –
Взашей!
Примагничивала Жанна формами
С содержаньем ее на руках.
Я входил к ней в окно через форточку,
Выходил – через щель
В облаках!
Мне твердили: не в ту ходишь лавочку,
Мол, попал в Треугольник Бермуд.
У подъезда шептались все лавочки:
«Молодые, что тоже – «плывут»?..»
Да, была эта «чайка» отчаянной,
И давала другим – сто очков!
Все показывала, а за чаем мне
Все рассказывала про морячков,
И меня засосала, как школьника…
В Жанне я утонул, как в грозу
У Бермудского Треугольника,
Потому что поплыл на тазу…
Я то что – ни копья, ни кола у меня:
Гибли здесь капитаны морей -
От Одессы и до Николаева
Рвали цепи семей-якорей.
Мне ее откровенья – до лампочки!
Жанна пела: «Люби – не считай!
Не гляди.… Не такая я, лапочка:
Вот дневник, – ты возьми, почитай…»
Жизнь летит, словно старая вешалка
На шоссе, и шуршит хорошо…
Я вчера протирал годы ветошью,
И гневник на судьбу тот нашел.
И читая ее покаяния -
«Отпустите! Мерзавцы!.. Лохи!..» -
Я не плачу, креплюсь пока я еще,
Отпускаю вовсю ей грехи…
И не сплю, и в открытую форточку,
Ей машу опоздавшей рукой:
«Ты прости меня, Жанна Петровночка,
Не гляди.…
Я совсем не такой…»
Друг друга не узнав, стоят
У лужи клен с березой
И в тонкий лед ее глядят –
Седые от мороза.
Им отражают зеркала
Растрескавшейся лужи
Конец осеннего тепла,
Начало зимней стужи.
А завтра первый снег пойдет,
И ветер утром рано
Последний лист перелистнет
Их вечного романа…
Я мучился и наслаждался
Сомненьями, что движут мир,
Во мне ночами пробуждался
Волшебник, сказочник, факир!
Толкались ангелы и черти,
И я тащил из них ответ
На таинство и жадность смерти,
И на рождения секрет.
Добро и зло сливались странно
В единый милосердный Дух:
Он поднимал из Леты страны, -
Я превращался в глаз и слух…
Ах, притчи ангела и черта! –
Я только убеждался вновь,
Что не щадит живых и мертвых
Людская
Лютая
Любовь!
И вот – рисунки, вот – тетрадки:
Кому, зачем писал в них я?..
Загадка – жизнь, а смерть – разгадка
На все вопросы бытия…
Летите, годы, как мгновенья,
Прекрасные лишь потому,
Что вы не вечны, вы движенье,
Вы – неподвластные уму…
Так не бывает, чтоб любить,
И мудрым быть одновременно.
Сейчас тебя я буду бить –
Ты влюбишься в меня мгновенно!
Тебя отшлепаю ремнем,
Потом подушкой и ладошкой
По мягким частям, а потом
По твердым частям и по ножкам.
Начну тревогу бить – кричи!
А коль не станешь ты влюбленной -
Я придушу тебя в ночи,
Как мавр ревнивый
Дездемону…
И вот когда уже вовсю
Ты втюришься в меня по брови,
Я встану и скажу: «Мерсю,
Пора домой – не до любовей!»
