Елена знала, что, когда она подойдет к парте, глаза опустятся.
Леля опустила глаза.
Очарование прошло.
Елена опять увидела класс и темноволосую девочку в коричневом платье.
А в классе было так тихо, что все слышали, как упал лист бумаги с парты, — Елена оперлась на нее.
Леля нагнулась поднять и посмотрела еще раз.
Но теперь в этом взгляде был испуг.
Что с Еленой Васильевной?.. Что случилось?..
И с таким же испуганным недоумением смотрели все сорок девочек в классе.
Елена отошла к окну. Внутренняя рама была открыта, в стекле одинаковым белым пятном мелькнули волосы и лицо.
Нет, так нельзя. Надо взять себя в руки.
Неужели будет опять, как в сорок третьем году, когда она пугала детей, останавливая их на улице, — в каждой маленькой девочке ей мерещилась Леля.
Елена повернулась опять к девочкам и сказала почти совсем спокойным голосом, только холодные бескровные губы шевелились с трудом:
— Ты хорошо читаешь, Оля. Кто тебя научил читать?
— Папа.
— А кто твой папа? Ведь я же вас, девочки, совсем еще не знаю. Давайте будем знакомиться. Вот Оля Морозова расскажет нам про себя.
Леля уже успокоилась немного и рассказала, кто ее папа и мама и как их зовут, прибавила даже, что есть Татка.
— Ты что же, всегда в Москве жила?
— Да, в Москве. А только сначала в эвакуации.
— И уезжала с мамой и с папой?
— Да… А Татки тогда еще не было.
Елена отвернулась к доске, чтобы не видеть этих глаз.
Стала писать, почти бессознательно, слова из букваря, которые первые пришли в голову:
— Рама, Рома, дом, лом.
Девочки удивились — они только в начале месяца читали такое простое.
Но так как Леля еще стояла, она прочла старательно и громко:
— Рама, Рома, дом, вом.
Мел стал крошиться о доску, Елена не могла писать.
— Девочки, — сказала она, — мне нездоровится. До звонка осталось еще четверть часа. К вам кто-нибудь придет. Вы будете сидеть тихо, правда? Оля Морозова, проводи меня.
Она уже шла к двери.
Леля побежала за ней.
— Портфель, портфель возьми! — шептали девочки.
Леля думала, что они говорят про ее портфель.
— Да нет, Елены Васильевны портфель, — сказала Соня Скворцова. — А твой оставь, я тебе принесу.
Леля схватила со стола портфель Елены Васильевны и выбежала в коридор.
Из учительской вышла вожатая Галя. Елена подошла к ней.
— Галя, мне нездоровиться, скажи Лидии Семеновне, что я пошла домой. Посиди в моем классе до звонка. Эта девочка, Оля Морозова, проводит меня.
— А может быть, вам… воды… или позвать кого-нибудь? — тревожно спрашивала Галя. — Ведь вы же… не дойдете… Посидите здесь… или давайте я с вами.
— Не надо. Я прошу тебя, Галя, пойди в мой класс.
Галя исчезла за дверью класса.
Они спускались по лестнице в первый этаж.
Леля несла портфель. Она вся дрожала, сама не знала почему.
Пустая раздевалка.
Тугая дверь на пружине. А дальше еще одна дверь.
А между дверями крошечная комнатка — в один шаг.
Когда закрылась первая дверь, а вторая еще не раскрылась, Леля почувствовала, как ее обнимает тонкая, нежная рука.
Елена сказала со стоном:
— Маленькая ты моя!
Леля прильнула к ней всем телом, они были вдвоем, ничего не было больше.
Шаги и голоса. Кто-то входит в наружную дверь.
Они вышли из школы на улицу.
Было странно увидеть яркий свет и людей.
Елена спросила:
— Где ты живешь? Пойдем.
— А мы разве не к вам?
— Нет, нет. Кто может быть у тебя сейчас дома? — Она выговорила с трудом: — Мама… или папа?
— Мама сейчас дома… да и папа, может быть, тоже… У него отпуск.
Елена больше не говорила ничего и только крепко держала Лелину руку.
— Как странно, — сказала Муся, — Леля идет — и с ней учительница.
— Случилось что-нибудь? — Евгений Александрович пошел отворять.
Елена обвела взглядом комнату:
— Мне нужно вам сказать…
Евгений Александрович показал на соседнюю комнату:
— Пройдемте сюда. Дайте руку. Вы сейчас упадете.
Дверь прикрылась.
Елена спросила:
— Скажите… Оля… ваша родная дочь?
— Нет!
Опять все было как туман.
— В сорок первом году?.. В поезде?.. Во время бомбежки?..
— Да!
Она распахнула дверь и упала на колени перед тоненькой девочкой в коричневом платье:
— Леля!
Леля поверила сразу.
Она лежала у мамы на коленях, а мама сидела в кресле.
Так целовать могла только мама. Леля растворялась, уничтожалась в этих объятиях…
Евгений Александрович спросил:
— Вы где же теперь живете?
— У меня пока нет своей комнаты, я живу у подруги, иногда уезжаю к тете, у нее дача за городом.
— Если у вас, — Евгений Александрович пошевелил толстыми пальцами, — так плохо сейчас с жилищным вопросом… можно было бы… пока…
Елена крепче прижала к себе девочку:
— Нет!
— Во всяком случае… вы будете… почаще… потому что, видите ли…
Он положил руку на Лелино плечо.
Елена вдруг нагнула голову и прижалась губами к этой руке.
— Что вы делаете? — испуганно крикнул Евгений Александрович, отдергивая руку.
И стал ходить по комнате с большим платком в руках. Муся и Татка доставали маленькие.
Когда мы расстаемся с человеком, нам близким, мы чувствуем какую-то вину перед ним.
Мы любили его, но можно было любить еще теплее.
Мы были внимательны и заботились о нем, но можно было делать больше.
Это чувство — предостережение. Потому что настанет время, когда разлука будет навсегда и ничего нельзя уже будет исправить или дополнить.
Евгений Александрович опять остановился перед креслом.
— Скажите… a… a… ihr Vater? Son mari, то есть vorte? [1]
Елена улыбнулась:
— В Москве. Он учится в Военной академии. Пока в общежитии живет.
XX
— Мама, а она тебе тетя?
— Да.
— А мне как?
— Тебе двоюродная бабушка.
— А как мне ее называть?
— Хочешь тетей Машей, хочешь бабушкой.
— А как лучше?
Елена засмеялась:
— Мы ее сами спросим, когда приедем.
За окном поезда белые клочки пара проносились над пожелтевшей травой. Пышные, легкие, как мамины волосы.
— Мама, а мой настоящий папа — летчик?
В вагоне они сидели сначала рядом, но когда стало теснее, Елена взяла девочку на колени. Так было приятнее им обоим. Поближе, поближе друг к другу.
Леля прижалась щекой к маминой щеке.
Это милое лицо, такое далекое еще несколько часов тому назад, такое близкое теперь… Теперь они не могли расстаться друг с другом даже на несколько минут.
Странный это был день, прямо какой-то невероятный. Ведь еще утром все было совсем по-другому.
Леля вспомнила заплаканные лица Муси и Татки… Вспомнила, как рвалась газета, в которую папа… — нет, теперь не папа уже! — заворачивал ее халатик и ночную рубашку. Потом Леля вдруг стала самой известной личностью в школе. Когда она с мамой проходила по коридору в учительскую, как раз кончились уроки у старших девочек.
Они обступили, расспрашивали, волновались, прибегали посмотреть на нее даже из других этажей. Учителя улыбались ей приветливо. Даже строгая директорша Лидия Семеновна зазвала ее к себе в кабинет, крепко поцеловала, сказала, чтобы она старалась быть такой же умной, как мама, и дала пряник.
Лелю обещали перевести в первый «А», в мамин класс.
Когда она думала о том, как мама будет вызывать ее к доске, Лелю охватывало такое чувство покорности и любви, что она сомневалась даже, сумеет ли ответить на пятерку. И вот теперь они едут куда-то совсем в неизвестное, к настоящему, незнакомому папе…
У тети Маши дача была большая, половину она сдавала, но все-таки еще оставалось порядочно. Огромная терраса. А на окнах странные пузатые колючие растения. Леля никогда не видела таких. Оказалось, что это кактусы. На одном из кактусов, прямо на зеленом пузике, распустился розовый цветок. Тетя Маша сказала — потом, конечно, когда немножко успокоилась, — что это большая редкость. Тетя Маша сама была похожа на кактус: маленькая, кругленькая, какая-то бесформенная, с перевязочками на плечах. Коротенькие полные руки казались отростками кактуса. Только это был добрый кактус, без шипов.
Как обрадовалась она, увидев Лелю, — до слез!
Потом всплеснула коротенькими руками:
— А Всеволода нет — к Ильиным пошел, Натуську провожать, вот такой пакет привез для нее!.. Сейчас я сбегаю…
Но она не могла сразу оторваться от Лели и не могла не расспрашивать маму.
В доме еще было очень много котят. Леля не успевала погладить черненького, как подходил рыженький, полосатый, а потом еще серенький. Оказалось, впрочем, что котенка только три. С первого взгляда Леля думала, что гораздо больше. Котят звали странно: Пустобрюшка, Тигрик и Масинька.
