Ирина Токмакова
•
Слово ко взрослым
Уважаемые родители! Папы и мамы, бабушки и дедушки!
Вы купили своим детям книгу сказок. Зря или не зря? Хорошую или не очень? Может быть, и тратиться на нее не стоило?
Уверяю вас, для ребенка нет лучшего чтения, чем сказка. Ребенок читатель и слушатель особенный. Его сердцу и уму больше всего говорит сказка. Его разум еще не готов воспринимать абстрактные рассуждения. Он куда более эмоционален, чем рассудителен. И поэтому поэтические образы сказки для него убедительны и реальны.
Разве может мальчишка, выструганный из простого полена, двигаться и говорить, проявлять мужество и находчивость, сердиться, радоваться, огорчаться? И как это вдруг в обыкновенном телефоне поселится маленький дружок Алошка да еще станет принимать такое живое участие в жизни героя сказки? А лепесточек цветка может ли творить волшебные чудеса? Так, чтобы девочка Женя вдруг ни с того ни с сего оказалась на Северном полюсе, а следом во мгновение ока опять очутилась на своем дворе? Может, может, все это может быть в сказке! Ребенок этому верит и, как бы идентифицируя себя с героями, переживает все невообразимые чудеса.
Ну, а раз невообразимые чудеса, может быть, и книжку покупать не стоило? Может, просто самим сесть да и наплести неведомо что, нагородить чудес, нафантазировать?
Нет, нет! Не заблуждайтесь на этот счет. Сказка — вещь строгая. Это особый жанр, и строится он по своим четким законам, создается человеком, обладающим особым даром сказочника.
Сказка должна охватывать массу событий, события эти динамично сменяют друг друга, совершается стремительный переход от отчаяния к надежде, от печали к радости, чувства страха и торжества сменяют друг друга. В сказке всегда очень четко обозначены начало и конец повествования.
Говоря о сказках, С. Я. Маршак писал: «Повествование должно быть в достаточной мере утоляющим, вполне исчерпывающим сюжет, так, чтобы у читателя даже и не возникал вопрос, а что же было дальше?»
В самом деле, вспомним народные сказки. Их начало всегда динамично и определенно: «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был царь с царицей…» или «Жили-были старик со старухой, и было у них три сына…». Сказочный зачин всегда очень четок и сразу же вводит в повествование. А после слов «И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало» никто уж не спросит, «а что же было дальше?»
Идея сказки всегда отчетлива, события необычайны, победа доброго начала над злым — окончательна.
Вы можете мне возразить, что, мол, как же, кстати, народные-то сказки ведь создавал народ, а мы сами — тоже ведь народ?
Не надо думать, что народные сказки — значит, безавторские. Это, безусловно, создания талантливых людей. Они безымянны за счет того, что создавались в те времена, когда сказочник или сказочница, какой-нибудь Замята или Ждан, какая-нибудь Любуша не знали письменного языка, сказок своих записать не имели возможности. Поэтому и имена их затерялись, как нечто менее существенное, чем сама сказка. Кстати, сказочник, и создатель, и просто исполнитель должны были обладать еще и актерским даром. Рассказывать сказку следовало «особенно», распевно, a чувством, выразительно. Об этом, между прочим, стоит помнить и нам, когда мы читаем ребенку сказку.
Сказка ведь еще и великая странница. Фольклористы знают, как охотно сказка пересекала границы, являлась в новом обличье, приживалась на русской почве, приходя не только из, скажем, Франции и Германии, но и из Японии и Китая. В далеких путешествиях терялись имена авторов, терялись они и во времени. Но наверняка у каждой из них в ее первоначальном виде был конкретный автор, понимающий и уважающий сказочные законы. Так же, как есть конкретный автор у сказок, напечатанных в этой книге.
Но что же такое все-таки сказка, раз это, как мы сказали, не просто выдумки «из головы»? Да меньше всего это рассудочные, искусственные выдумки. Если случается так, то и говорить о такой сказке нет смысла. Это сказка плохая. Да и не сказка вовсе, а только, может быть, либо самоутверждение графомана, а то и желание быстрого коммерческого успеха!
Было время, когда у нас велась настоящая война со сказкой. Особенно в двадцатые годы.
Боже мой, что было! Считалось, что в книжках для ребят в нашей стране должны быть не фантазии, не сказки, а лишь одни голые «реальные» факты. И кто бы вы думали утверждал и насаждал эти дикие взгляды? Ученые, педагоги! Так писали в педагогических изданиях, провозглашали этот вздор с кафедр!
В знаменитой книге Корнея Чуковского «От двух до пяти» есть целая глава, которая называется «Борьба за сказку». Там он пишет: «Почему эти чудаки так уверены, что радио и „Конек-Горбунок“ несовместны?.. Откуда взялся этот тупой ультиматум: либо сказка, либо динамо-машина? Как будто для того, чтобы выдумать динамо-машину, не понадобилось самой смелой фантазии! Фантазия есть ценнейшее качество ума человеческого, и ее нужно тщательно воспитывать с самого раннего детства — как воспитывают музыкальное чутье, — а не топтать сапогами…»
Боролся за сказку и Самуил Яковлевич Маршак, утверждая ее необходимость для маленького читателя.
Сказку тогда отстояли.
Но рецидивы педологических «завихов» случались и в последующие годы. Такие, например, как письмо В. Васьковского в «Литературную газету» уже в пятидесятые годы, где он высказывается по поводу «Мухи-Цокотухи» Чуковского: «…странно: с одной стороны, в нашей стране проводится систематическая беспощадная борьба с насекомыми, а с другой — отдельными писателями выпускаются в свет произведения со стремлением вызвать к паразитам сочувствие!»
Теперь, правда, редко, но тоже иногда приходится слышать, что сказка уводит ребенка в нереальный мир, мешает постигать повседневную реальную действительность и т. д.
Ах, какое же это глубоко ошибочное представление! Суждение в корне неправильное! Попросту диаметрально противоположное истине!
Сказка — это не что иное, как особое средство постижения жизни. Особый ракурс, близкий и понятный детям. Способ познания, изучения, раскрытия действительности.
И чем ближе, — ближе, а не дальше! — сказка к жизни, тем она более жизнестойка.
Трудно предположить, что в бездонном сундуке народных сказок всё — от первой до последней сказки — сохранилось и дожило до нашего времени. Думается, что и в этом запасе не истлело и не было съедено «молью» времени только то, что действительно по-настоящему, глубинно было посвящено постижению жизни.
К сожалению, много пишется авторских сказок сейчас, писалось и раньше, по выражению С. Маршака, «бескрылых». Бескрылая сказка надуманна, искусственна, безжизненна. Мы с вами должны согласиться в том, что сказки бывают и плохими. Плохая сказка либо заданно, «от головы» написана во имя определенной морали. Образы таких сказок ходульны, сюжеты — банальны. Либо автор, наоборот, пытается отойти от банальности, оригинальничает, стремится быть изысканным, но отправная точка его — не жизнь. Не от этой пристани он отправляется в своем сказочном плавании, а поэтому и жизни во времени в его сказке места нет, и в том, чтобы к сердцу и памяти читательской причалить, ему тоже отказано.
Примеров тому множество и в дореволюционной литературе, и в зарубежной, да и в современной советской литературе сказок-поделок предостаточно, но не о них сейчас речь
Давайте обратимся к тем сказкам, которые собраны в этой книге, очень разнообразным по стилю, языку, исходному материалу.
Большинство этих сказок написано давно, они стали уже советской детской классикой, вошли в ее золотой сказочный фонд. Из двенадцати авторов этой книги ныне здравствуют только Георгий Балл, Яков Аким, Ирина Токмакова и Радий Кушнерович.
Как это произведения таких разных писателей могли поселиться под одной крышей, ужиться под одной обложкой, точно близкие родственники? Думается, потому, что они едины в главном — в верности правде жизни.
Почему так живуч Буратино? Ведь ему больше ста лет, если мы обозначим его появление на свет от исходной даты его рождения, первоначально в Италии как Пиноккио? Мы уже говорили об этом. Чем ближе сказка к действительной жизни, чем глубже она ее изучает, тем дольше она живет.
Что касается меня лично, т о я предпочитаю толстовского Буратино Пиноккио Коллоди за его пленительную прозрачность, ясность сюжета, удивительную незамутненность мысли.
И если мы приглядимся, то увидим, что, выдумывая и фантазируя, наделяя странным для них поведением зверей и птиц, таким «неприсущим» и нехарактерным, Толстой на самом деле изучает человеческие характеры и очень существенные жизненные понятия. Отношения Буратино и папы Карло — заботливая родительская жертвенность, неблагодарное сыновнее легкомыслие и в конце концов — нечто близкое к евангельской притче о блудном сыне! Так же глубоко и серьезно. Только иными средствами.
