Туве Янссон - Филифьонка в ожидании катастрофы

Туве Янссон

Филифьонка в ожидании катастрофы

Жила-была Филифьонка, которая стирала в море свой большой лоскутный коврик. Усердно работая мылом и щеткой, она продвигалась в направлении голубой полоски, поджидая каждую седьмую волну, набегавшую в тот самый миг, когда нужно было смыть мыльную пену.

Потом она снова бралась за щетку, продвигаясь к следующей голубой полоске, и солнышко припекало ей спину. Она опустила свои тонкие ноги в прозрачную воду и все терла и терла лоскутный коврик.

Стоял тихий и ласковый летний день, самый что ни на есть подходящий для стирки ковров. Сонная, неторопливая, накатывала мелкая волна, помогая в работе... И над красной Филифьонкиной шапочкой жужжали шмели, принимавшие ее за цветок.

"Зря стараетесь, меня не проведешь, - нахмурившись, думала Филифьонка. Знаю я, как оно обычно бывает. Перед катастрофой всегда все кажется таким мирным и безмятежным".

Она добралась до последней голубой полоски, дождалась, когда прокатится седьмая по счету волна, и погрузила ковер в воду, чтобы прополоскать его.

По каменистому красноватому дну плясали солнечные зайчики. Они плясали и по Филифьонкиным ногам, покрывая их позолотой.

А Филифьонка погрузилась в раздумья. Не приобрести ли новую шапочку, оранжевого цвета? Или, может, вышить солнечные зайчики на старой? Желтыми нитками. Хотя это, конечно же, совсем не то, ведь они не смогут плясать. И потом, что делать с новой шапочкой, когда произойдет катастрофа? С таким же успехом можно погибнуть и в старой...

Филифьонка вытащила на берег коврик, бросила его себе под ноги и с хмурым видом принялась по нему расхаживать в ожидании, когда стечет вода.

Слишком уж хорошая была погода, неестественно хорошая. Что-то должно случиться. Она это знала. Где-то за горизонтом затаилось что-то темное и ужасное - оно росло, оно приближалось - все быстрее и быстрее...

- И даже не знаешь, что же именно происходит, - прошептала Филифьонка.

А море потемнело, море заволновалось... Померкло солнце...

Сердце ее заколотилось, по спине пробежали мурашки, она резко повернулась, словно ожидая увидеть подкрадывающегося сзади врага... Но за спиной у нее по-прежнему сверкало море, по дну все так же плясали солнечные зайчики, и легкий ветерок ласково поглаживал испуганное личико, как бы успокаивая ее...

Но не так-то просто успокоить Филифьонку, охваченную беспричинным страхом.

Дрожащими лапками она разложила свой ковер и, оставив его сохнуть, схватила мыло и щетку и побежала домой, чтобы поставить чайник. К пяти обещала зайти Гафса.

Дом у Филифьонки был большой и на вид не слишком привлекательный. Кто-то, пожелавший избавиться от старых ненужных банок с краской, выкрасил его в темно-зеленый цвет снаружи и в коричневый изнутри. Филифьонка сняла его у одного хемуля, уверявшего, что Филифьонкина бабушка проводила здесь в молодости чуть ли не каждое лето. А так как Филифьонка очень уважала своих предков, то сразу же решила, что поселится в этом доме и тем самым почтит память своей бабушки.

В свой первый вечер на новом месте она сидела на крыльце и удивлялась: должно быть, бабушка в молодости была совсем на себя не похожа. Трудно себе представить, чтобы настоящая филифьонка, обладающая чувством прекрасного и любящая природу, поселилась на этом диком, пустынном берегу. Здесь не было фруктовых деревьев, а значит, и не из чего варить варенье. Здесь вообще не было ни одного деревца, под которым можно поставить беседку. Даже ни одного приличного вида.

Филифьонка вздыхала и с тоской взирала на темно-зеленое сумрачное море, покрытое, насколько хватало глаз, белыми шапками бурунов. Зеленое море, белый песок, красноватые водоросли... Пейзаж, словно нарочно созданный для катастроф.

Ну, а потом она, конечно, узнала, что произошла ошибка.

Она поселилась в этом ужасном доме, на этом ужасном берегу без всякой на то причины. Ее бабушка жила вовсе не здесь. Так вот бывает в этой жизни.

Но к тому времени Филифьонка уже успела написать всем родственникам о своем переезде и поэтому решила, что не стоит менять место жительства.

Родственники могли бы подумать, что она слишком легкомысленна.

Итак, Филифьонка закрыла за собой дверь и попыталась придать своему жилищу уютный, обжитой вид, что оказалось не так-то просто. Потолки в доме были такими высокими, что по вечерам в комнатах царил полумрак. Огромные окна смотрели так мрачно, что никакие кружевные занавески в мире не могли бы придать им приветливое выражение. Подобные окна предназначены не для того, чтобы смотреть на улицу, а для того лишь, чтобы заглядывать в дом, а этого Филифьонка не любила. Она пыталась создать уют хотя бы в гостиной, но уюта не получалось. Во всех деталях обстановки чувствовалось что-то неестественное, что-то тревожное. Стулья так и льнули к столу, диван в испуге прижался к стенке, а свет настольной лампы казался таким же робким и сиротливым, как свет карманного фонарика в темном лесу.

Как и у всех филифьонок, у нее было множество красивых безделушек. Маленькие зеркальца и фотографии родственников в рамках из бархата, фарфоровые котята и хемули, аккуратно расставленные на вязаных салфеточках, скатерки, расшитые шелковыми нитками, маленькие вазочки и очаровательные чайнички в форме разных зверушек - словом, все, что украшает быт и делает жизнь чуточку веселей и приятней.

Но все любимые ее вещицы казались чужими и какими-то неуместными в этом мрачном доме у моря. Она переставляла их со стола на комод, с комода на окно, но везде они оказывались не на месте.

Она снова расставила их на прежние места. И они стояли все так же отрешенно...

Филифьонка остановилась в дверях и оглянулась, словно искала поддержки у своих любимцев. Но они были так же беспомощны, как и сама Филифьонка. Она прошла на кухню и положила мыло и щетку на полочку над раковиной. Затем включила плитку под чайником и достала свои самые лучшие чашки, те, что с золотым ободком. Потом она сняла с полки блюдо с печеньем, быстренько сдула крошки по краям, а сверху положила еще несколько глазированных пирожных, припасенных специально для гостей.

Гафса пила чай без сливок, но Филифьонка все же достала бабушкин серебряный молочник в форме лодочки. Сахар она положила в маленькую плюшевую корзиночку с ручкой, украшенной жемчужинами.

Готовясь к чаепитию, она была абсолютно спокойна, все тревожные мысли на время оставили ее.

Жаль только, что на этом пустынном берегу негде взять приличных цветов. Те, что стояли у нее в вазочке, скорее напоминали обыкновенные колючки, противные, злые колючки, совсем не подходившие по цвету к ее гостиной. Филифьонка с досадой слегка оттолкнула от себя вазочку и направилась было к окну, чтобы посмотреть, не идет ли Гафса.

И тут вдруг подумала: "Нет, нет: я не стану ее высматривать, я дождусь, когда она постучит. Тогда я побегу и открою, и мы обе ужасно обрадуемся, и вот тогда уж мы наговоримся... А если я встану у окна, может случиться так, что ничего, кроме маяка, я не увижу. Или, может, увижу маленькую точечку, которая все приближается и приближается, а я не люблю, когда что-нибудь приближается, так неумолимо и... а еще хуже, если эта точка вдруг начнет уменьшаться, а потом и вовсе исчезнет..."

Филифьонка задрожала. "Что это со мной, - подумала она. - Нужно поговорить с Гафсой. Возможно, она не самый лучший собеседник, но ведь я больше никого не знаю..."

Раздался стук в дверь. Филифьонка бросилась в прихожую и, еще не успев открыть, принялась болтать без умолку.

- ...А какая чудесная погода, - кричала она. - И море, представляете... Такое синее, такое ласковое, и ни одной волны! Как вы себя чувствуете, да, да, вы прекрасно выглядите, знаете, я тут подумала... Но такая жизнь, ну, природа и прочее... Все образуется, не правда ли?

"Она несет еще большую околесицу, чем обычно", - подумала про себя Гафса, снимая перчатки (ведь она была настоящей дамой), а вслух сказала:

- Совершенно верно. Вы абсолютно правы, фру Филифьонка.

Они сели за стол, и Филифьонка была так рада собеседнице, что болтала всякую чепуху и проливала чай на скатерть.

Гафса похвалила и пирожные, и сахарницу, и все прочее, но про цветы, разумеется, ничего не сказала, так как была слишком хорошо воспитана. Ведь любому ясно, что эти колючки никак не гармонируют с чайным сервизом.

Через минуту-другую Филифьонка перестала нести чушь, и, поскольку Гафса ничего ей не отвечала, наступила полная тишина.

И тут вдруг погас луч солнца на скатерти.

Огромные окна заполнились тучами, и обе дамы услыхали, как над морем прошумел ветер, прошумел, словно что-то прошептал...

- Вы, кажется, постирали коврик? - вежливо поинтересовалась Гафса.

- Да, морская вода особенно хороша для стирки ковров, - отвечала Филифьонка. - Краска не растекается, и запах после этого такой свежий, такой бодрящий...