Борис Житков
•
ЧТО БЫВАЛО
(рассказы)
Ехала мать в город с малыми ребятами в бричке. Вот въехали они уже в улицу, вдруг лошади чего-то испугались и понесли.
Кучер со всей силы вожжи натянул, совсем назад отвалился — ничего лошади не чуют, несут во весь опор, вот-вот бричка перевернётся.
Мать детей обхватила и кричит:
— Ой, держите, держите!
А прохожие в стороны шарахаются, к домам жмутся и сами кричат:
— Держите! Держите!
Навстречу возчик с возом сена.
Испугался возчик, скорей в сторону, чуть свой воз не опрокинул и кричит: «Держите! Держите!» А бричка несётся, лошади скачут как бешеные. Вот-вот бричка разломается, и все полетят на каменную мостовую со всего разлёта.
Вдруг из-за угла выехал красный командир на лошади. А бричка прямо на него несётся. Понял командир, в чём дело. Ничего не крикнул, а повернул своего коня и стал бричке наперерез.
Все глядели, ждали, что ускачет командир, как близко подлетят бешеные лошади! А командир стоит, и конь под ним не шелохнётся. Вот уж совсем налетает бричка — вдруг лошади опомнились и стали. Чуть-чуть до командира не доехали.
А командир толкнул коня ногой и поехал дальше.
Жила девочка Настя со своей мамой. Раз Насте подарили в горшочке цветок. Настя принесла домой и поставила на окно.
— Фу, какой гадкий цветок! — сказала мама. — Листья у него точно языки, да ещё с колючками. Наверное, ядовитый. Я его и поливать не стану.
Настя сказала:
— Я сама буду поливать. Может быть, у него цветки будут красивые.
Цветок вырос большой-большой, а цвести и не думал.
— Его надо выбросить, — сказала мама, — от него ни красы, ни радости.
Когда Настя заболела, она очень боялась, что мама выбросит цветок или не будет поливать и он засохнет.
Мама позвала к Насте доктора и сказала:
— Посмотрите, доктор, у меня девочка всё хворает и вот совсем слегла.
Доктор осмотрел Настю и сказал:
— Если б вы достали листья одного растения. Они как надутые и с шипами.
— Мамочка! — закричала Настя. — Это мой цветок. Вот он!
Доктор взглянул и сказал:
— Он самый. От него листья варите, и пусть Настя пьёт. И она поправится.
— А я его выбросить хотела, — сказала мама.
Мама стала Насте давать эти листья, и скоро Настя встала с постели.
— Вот, — сказала Настя, — я его берегла, мой цветочек, и он меня зато сберёг.
И с тех пор мама развела много таких цветов и всегда давала Насте пить из них лекарство.
Один мальчик всё хотел узнать, плавает ли мыло. Вот раз пришёл он на кухню. А на кухне стояло ведро, полное воды, а рядом новый кусок мыла. Оглянулся мальчик, видит: никого нет. Взял мыло, положил в воду и пустил. Мыло — юрк! И под воду. Испугался мальчик, что мыло утопил. Убежал из кухни и никому не сказал.
Все спать легли, и нового мыла никто не хватился.
Наутро мать стала самовар ставить. Видит: воды уж мало в ведре. Выплеснула всё в самовар да скорей по воду, чтоб самовар долить.
Вот сели все за стол, чтобы чай пить. Принесла мать самовар на стол. Кипит самовар. Все глядят — что за чудо! Из-под крышки пузыри пузырятся, и всё больше и больше. Глядь — и весь самовар в пене.
Вдруг мальчик заплакал и закричал:
— Я думал — оно плавает! — И рассказал, как всё было.
— Ах, — сказала мама, — это, значит, я с мылом воду в самовар выплеснула да свежей потом долила.
Отец сказал мальчику:
— Ты бы лучше в тарелке попробовал, чем в ведре его топить. А плакать нечего. Мне вот теперь без чаю на работу идти, а видишь — я не плачу.
Отец потрепал сынишку по плечу и пошёл на работу.
Три брата шли в горах по дороге. Они шли вниз. Был вечер, и внизу они уже видели, как засветилось окно в их доме.
Вдруг собрались тучи, стало сразу темно, грянул гром, и полил дождь. Дождь был такой сильный, что по дороге вниз потекла вода, как в речке. Старший сказал:
— Стойте, вот тут скала, она нас немного прикроет от дождя.
Все трое присели под скалой и стали ждать.
Младшему, Ахмету, надоело сидеть, он сказал:
— Я пойду. Чего трусить? До дому недалеко. Не хочу я здесь с вами мокнуть. Поужинаю и в сухой постели переночую.
— Не ходи — пропадёшь, — сказал старший.
— Я не трус, — сказал Ахмет и вышел из-под скалы.
Он смело зашагал по дороге — вода ему нипочём.
А вода уж ворочала камни и катила их вниз за собой. Камни догоняли и с разгону били Ахмета по ногам. Он пустился бежать.
Он хотел разглядеть впереди огонёк в доме, но дождь так лил, что ничего впереди не было видно.
«Не вернуться ли?» — подумал Ахмет. Но стыдно стало: похвастал — теперь засмеют его братья.
Тут сверкнула молния, и ударил такой гром, будто все горы треснули и повалились. Когда молния осветила, Ахмет не узнал, где он.
«Ой, кажется, я заблудился», — подумал Ахмет и испугался.
Ноги ему избило камнями, и он пошёл тише.
Он совсем тихонько ступал и боялся оступиться. Вдруг снова ударила молния, и Ахмет увидал, что прямо перед ним обрыв и чёрная пропасть.
Ахмет так и сел на землю от страха.
«Вот, — подумал Ахмет, — если б я ступил ещё шаг, я сорвался бы вниз и разбился б насмерть».
Теперь ему страшно стало и назад идти. А вдруг опять там обрыв и пропасть.
Он сидел на мокрой земле, и сверху лил на него холодный дождь.
Ахмет только думал:
«Хорошо, что я ещё один шаг не ступил: пропал бы я совсем».
А когда настало утро и прошла гроза, братья нашли Ахмета. Он сидел на краю пропасти и весь закоченел от холода.
Братья ему ничего не сказали, а подняли и повели домой.
Мама пошла на рынок, а мне сказала:
— Запрись на крючок и никого не пускай, а то, гляди, воры-разбойники придут.
Я не заперся, а как мама ушла, я взял мочалку, натрепал и подвязался вышло, как борода.
Потом из печки уголь достал и себе усы под носом намазал. На голову я папину майку надел. Посмотрел в зеркало и вижу, что я стал очень страшный.
Тогда я поставил в сенях табурет. Перед табуретом поставил валенки, сам я надел папин тулуп, в руку я взял топор и влез на табурет.
Долго я ждал, вдруг слышу: мама идёт. Подёргала дверь, дверь и открылась. Как увидала, что такой большой да с топором, так и стала в дверях.
Я поднял руку с топором и сказал:
— Я разбойник.
Вдруг мама засмеялась и говорит:
— Не разбойник ты вовсе, а Сашка. — И столкнула меня с табуретки. — Фу, как перепугал!
А это она потому узнала, что у меня голос тонкий. Потом сказала, чтоб не смел больше, — всё-таки, значит, испугалась.
Один старик шёл ночью через лёд. И уж совсем подходил к берегу, как вдруг лёд подломился, и старик упал в воду. А у берега стоял пароход, и с парохода шла железная цепь в воду к якорю.
Старик добрался до цепи и стал по ней лезть. Вылез немного, устал и стал кричать: «Спасите!»
Матрос на пароходе услыхал, поглядел, — а на якорной цепи кто-то прицепился и кричит.
Матрос не стал долго думать, нашёл верёвку, схватил конец в зубы и полез по цепи вниз спасать старика.
— На, — говорит матрос, — верёвку, обвяжись, дедушка, я тебя вытяну.
А дедушка говорит:
— Нельзя меня тянуть: у меня борода к железу примёрзла.
Матрос достал нож.
— Отрежь, — говорит, — дед, бороду.
— Нет, — говорит дед. — Как же мне без бороды?
— Не до весны же ты на бороде висеть будешь, — сказал матрос, отхватил ножом бороду, обвязал старика и вытянул его на верёвке.
Потом матрос привёл его в тёплую каюту и говорит:
— Раздевайся, дедушка, да ложись в постель, а я тебе чаю согрею.
— Какой чай, — говорит дед, — коли без бороды я теперь. — И заплакал.
— Смешной ты, дед, — сказал матрос. — Чуть было совсем ты не пропал, а чего бороды жалеть, коли она вырастет.
Стащил с себя старик мокрую одёжу и лёг в тёплую постель.
А наутро сказал матросу:
— Твоя правда: вырастет борода, а без тебя бы я пропал.
Я шёл по берегу и смотрел, как плотники строят пристань. Большущие брёвна плавали в воде плотно одно к одному. Их доставали из воды и забивали в дно, так что из воды торчал целый забор из брёвен. Вдруг мне показалось, что там, где плавали сваи, что-то мелькнуло. Я не знал что, а побежал туда. Я не спускал глаз с этого места и бежал со всей силы.
А сбоку я увидал краем глаза: как раз туда бежит телеграфист. Бежит со всех ног и держится за живот. У него на поясе была сумка с телеграммами, и он боялся, что они выпадут.
Телеграфист тоже смотрел в то место, куда глядел и я. Земля там осыпью спускалась к воде, а на воде плавали сваи — плотно, как плот. Телеграфист мне ни слова не сказал, а только ткнул пальцем, укрепился ногами на осыпи и протянул руку. Я тоже ни слова не сказал, а взял крепко телеграфиста за руку, а сам лёг на сваи и просунул руку между ними — в том самом месте, куда мы оба глядели, не сводя глаз.
