Васильев Владимир Петрович
Педагогический арбуз
Владимир Петрович Васильев
ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
АРБУЗ
Маленькая повесть
Повесть "С тобой все ясно" рассказывает о коротком периоде жизни девятиклассника - от осени до весны. Но когда герою в начале повести пятнадцать "с хвостиком", а в конце - почти семнадцать, для него этот период огромен и очень ваисен. Ведь это возраст выбора, возраст раздумий и решений_ которые иной раз определяют всю последующую жизнь. В книгу включена и ранее публиковавшаяся повесть в. Васильева "Педагогический арбуз". Обе повести объединены общей темой возмужания подростка.
ЛИХА БЕДА НАЧАЛО
В год, когда я закончил десятилетку, особой моды на вузы не было. Половина моих однокашников укатила на целину и стройки Сибири. В городе остались немногие. Золотой медалист Коля Дальский вместе с мамой оплакивал свой провал в юридический. Мы ему не сочувствовали. Поплачь, Коля. Но думали: одним плохим судьей будет меньше. В пятом классе нам впервые объяснили, как называется нехороший мальчик, который думает только о себе. С тех пор прошло много времени, но Коля так и остался эгоистом.
Некоторые девчонки пошли на завод, одна - замуж, а две поступили в кулинарный техникум. Мне же надо было "кормить семью".
Когда я впервые услышал эти слова, мне стало очень весело. Я представил, что за столом сидят мама и Варька, а я подношу ложку с супом то одной, то Другой.
А вообще-то было не до смеха. Я ведь единственный мужчина в доме. Хозяин. Значит, надо кормить семью.
Что ж, все правильно.
Только где работать? В школе мне говорили, что я непоседа, но очень способный. Способный непоседа...
Гм! Но на что я способен? Как это узнать?
Времени размышлять не было, и я ухватился за первое, что пришло в голову: поехал вожатым в пионерский лагерь. У меня разряд по шахматам и футболу, пятерка (правда, единственная) по литературе. Кроме того, хорошая память.
Когда в райкоме комсомола спросили, имею ли опыт, я сразу вспомнил школу и сказал: "А как же!"
Это был печальный опыт. Я все обещал сводить своих пятиклассников в кино, но так и не собрался. А через две недели меня встретили дружным: "Дядя Гера врет без меры!" И так несколько раз.
НАЧАЛО - ЛИХА БЕДА
В первый лагерный день мы принимали детей. Воспитательница - девочек, я - мальчиков. Знакомство началось с того, что каждый из двадцати четырех мальчишек потрогал мои очки. Больше ничего интересного у вожатого не оказалось, и посыпались вопросы:
- А кино будет?
- А часто?
- А в трехдневный поход пойдем?
- А вы игры знаете?
- А сегодня на море пойдем?
Я отвечал: будет, часто, пойдем, знаю, обязательно.
Вечером я уложил их спать, только пообещав, что завтра же утром будет игра "По стрелам". Я охрип, зато понял, что двадцать четыре ручейка вместе шумят сильнее, чем една река. Мой вам поклон, дорогие мои реки!
Простите, что в бытность ручейком я журчлив был не в меру.
Утром я проснулся от звенящей тишины. В палатке никого не было. И вдруг снаружи радостно прозвенело:
- Встал!
Повторилось все вчерашнее. Вопросы падали один за другим, громоздились в громадную гору.
- Так как же с игрой? - был брошен наконец последний вопрос. Но пока они орали, я все обдумал.
- Когда я говорю, все молчат. Это первое. К старшим на "вы" обращаются - второе. И по имени-отчеству: Герасим Борисович.
- Герасим Борисович, а когда же "По стрелам"?
- Сказано: после завтрака.
Выяснилось, что еще сорок минут до подъема. Когда все снова улеглись, я популярно объяснил, что такое лагерный режим и почему его надо выполнять. А после завтрака пошел с мальчишками в ущелье играть. В самый разгар игры прибежала девочка из первого отряда и, запыхавшись, крикнула:
- Ваш сидит на скале!
Я не сразу понял, о чем она.
- Ну и пусть сидит. Не захотел идти с нами - пусть отсиживается.
Девочка отдышалась и затараторила:
- Да вы в своем уме! Он же висит между небом и землей. Прилип к скале и висит. Он же сорваться может!
Лагерь стоял на горе и обрывался к морю двухсотметровой скалой. Нас предупреждали, что место это опасное, детям туда ходить нельзя.
Через минуту я был уже на скале. Там собралось все начальство лагеря. Женщина в белом халате всхлипывала. Я перешагнул через заборчик и глянул вниз. Гдето на дне пропасти с тугим плеском глухо била волна.
Преодолевая головокружение, вцепившись в белую от буйного солнца траву, я глянул еще раз. Метрах в пятнадцати подо мной на крошечном уступе прижался к скале мальчишка. Я даже не знал его имени. Впрочем, в ту минуту я, наверное, и свое-то вспомнил бы с трудом.
Кто-то взял меня за руку и потащил назад. Это был шофер лагеря дядя Вася.
- Помоги, сынок. - В руках его я увидел старый, выпачканный дегтем канат.
- Выдержит?
- Не первый раз тягаем. Года три назад одного почти со дна вынули. И что их тянет в эту пропасть, пропади она пропадом!..
Все кончилось благополучно. Спасенный долго растирал слезы по щекам, потом объяснил:
- Я хотел... с той стороны... зайти, с тыла, чтобы не заметили. Сами же говорили: "военная хитрость"...
Начальник лагеря объявил мне строгий выговор.
В другое время я мог бы обидеться и уехать, а тут почему-то не хотелось.
Я СТАРАЮСЬ ПОУМНЕТЬ
В эту ночь я был занят серьезным делом: перестраивал свою жизнь.
"Ну нет, дудки! - думал я. Дальше в страстном внутреннем монологе появились голоса знакомых и близких. - Теперь ты будешь умней. Этого жаждут все окружающие. А они желают тебе добра. Они уверены, что ты откажешься от мальчишеского безрассудства, которое уже привело на край обрыва. Твоя святая обязанность - стать взрослым".
Но взрослеть было трудно. Я вдруг поймал себя на том, что вгрызаюсь в зеленый абрикос, отобранный днем у Иголочкина. Из темноты выплыло любопытноразочарованное лицо: "А что вы с ним будете делать?" - "Встану ночью и съем", - ответил я тогда, и все засмеялись.
Детство не уходило.
Еще вчера моим девизом были слова любимого поэта:
Надеюсь,
верую,
во веки не придет
ко мне позорное
благоразумие.
Сегодня благоразумие не казалось таким уж позорным, а вот не шло. В палатке было бело от простыней.
Я прошел по рядам и накрыл мальчишек одеялами.
Один сладко чмокнул губами: "Спасибо, мамочка!"
"Ну что ты, не стоит!" - подумал я, лег и потянул на себя постылую байку. Я лежал в палатке под храп и вскрики мальчишечьей половины своего отряда и с горечью чувствовал, что недалеко ушел от их интересов и увлечений. Когда я видел у Строгова пращу или лук, у меня текли слюнки.
ЧЕМОДАН И НАС ДВОЕ
Трамвайные дверцы, судорожно чихнув, разлетались на каждой остановке. Кондукторша просила "передних" передать плату, а "задних" проходить в вагон.
Я был в "середине", той самой, на которую просьбы продвинуться вперед никак не действуют. Здесь меньше толкают. Может быть, выражение "золотая середина" родилось в трамвае?
- Граждане, кому еще? - взывала кондукторша. - Здесь кто не имеет? Здесь? Так, молодой человек, чемодан и вас двое...
"Молодой человек" был я. С кем же это меня сдвоили? Кроме того, могу я посмотреть, чей багаж буду оплачивать?!
Оглянулся.
Так я впервые увидел Зою.
- Вы местный? - спросила она.
- Да, из Министерства путей просвещения.
- О, так мы коллеги. Вас не затруднит, сударь, сказать, когда будет железнодорожный вокзал?
- Что вы, сударыня! Это мое любимое занятие - объявлять железнодорожные вокзалы!
Мне стало хорошо и весело. Может быть, поэтому вокзал мы все-таки проехали. Девушка не рассердилась, только потешно развела руками.
- Этак я не попаду в свой лагерь. Стоило ли ехать из Рязани, чтобы застрять в ста километрах от моря?
- А вам в какой лагерь? - спросил я, беря ее чемодан.
Гром среди ясного неба - детские шуточки в сравнении с тем, что я услышал. Она ехала в мой лагерь!
- Только пойдемте скорее, - торопила она, - через двадцать минут мой поезд.
Я стал соображать. Автобус мой шел на семь минут позже, но отсюда же, с площади. Билет уже лежал в кармане.
- Кем вы будете в лагере?
- О, это тайна!
- Которую нетрудно разгадать, - сказал я, ставя чемодан возле ее вагона. - Вожатая? Воспитательница? Старшая вожатая? Опять нет? Может, начальница?
Ну, не повар же!
Она смеялась: нет, нет, нет!
- Вы еще молоды, сударь, отгадывать тайны. Кстати, сколько вам лет?
- Еще нет тридцати.
- А есть?
- Восемнадцать.
Громкоговоритель проговорил что-то громкое - только опытный пассажир мог догадаться, что поезд отходит.
- Ну вот мы и расстаемся, - сказала она, протягивая мне руку. Спасибо, сударь. Вы славный.
- А вы... вы не уедете насовсем? - Я сам растерялся от своего вопроса. Тепловоз дал гудок. - Что, если я ваш чемодан привезу? Хотя, простите... Я же могу оказаться и жуликом... Но я... Я не сказал вам, что мы едем в один лагерь. Оставьте мне что-нибудь ваше...
