Потом он совсем замолчал, глядя на свой вытянутый палец.
И тут заговорила Медж.
— А собака? — сказала она. — О собаке-то вы не думаете?
Скифф Миллер недоуменно взглянул на нее.
— Ну, скажите, разве вы подумали о ней? — повторила Медж.
— Не понимаю, к чему вы клоните.
— А ведь она, может быть, тоже имеет некоторое право выбирать, — продолжала Медж. — Может быть, у неё тоже есть свои привязанности и свои желания. Вы с этим не считаетесь. Вы не даете ей выбрать самой. Вам и в голову не пришло, что, может быть, Калифорния нравится ей больше Аляски. Вы считаетесь только с тем, что вам самому хочется. Вы с ней обращаетесь так, будто это мешок картофеля или охапка сена, а не живое существо.
Миллеру эта точка зрения была, по-видимому, внове. Он с сосредоточенным видом стал обдумывать так неожиданно вставший перед ним вопрос. Медж сейчас же постаралась воспользоваться его нерешительностью.
— Если вы в самом деле её любите, то её счастье должно быть и вашим счастьем, — настаивала она.
Скифф Миллер продолжал размышлять про себя, а Медж бросила торжествующий взгляд на мужа и прочла в его глазах горячее одобрение.
— То есть вы что же это думаете? — неожиданно спросил пришелец из Клондайка.
Теперь Медж, в свою очередь, поглядела на него с полным недоумением.
— Что вы хотите сказать? — спросила она.
— Так вы что ж, думаете, что Бурому захочется остаться здесь, в Калифорнии?
Она уверенно кивнула в ответ:
— Убеждена в этом.
Скифф Миллер снова принялся рассуждать сам с собой, на этот раз уже вслух. Время от времени он испытующе поглядывал на предмет своих размышлений.
— Он был работяга, каких мало. Сколько он для меня трудился! Никогда не отлынивал от работы. И ещё тем он был хорош, что умел сколотить свежую упряжку так, что она работала на первый сорт. А уж голова у него! Всё понимает, только что не говорит. Что ни скажешь ему, всё поймет. Вот посмотрите-ка на него сейчас: он прекрасно понимает, что мы говорим о нём.
Пёс лежал у ног Скиффа Миллера, опустив голову на лапы, настороженно подняв уши и быстро переводя внимательный взгляд с одного из говоривших на другого.
— Он ещё может поработать. Как следует может поработать. И не один год. И ведь я люблю его, крепко люблю, чёрт возьми!
После этого Скифф Миллер ещё раза два раскрыл рот, но так и закрыл его, ничего не сказав. Наконец он выговорил:
— Вот что. Я вам сейчас скажу, что я сделаю. Ваши слова, мэм, действительно имеют… как бы это сказать… некоторый смысл. Пёс потрудился на своем веку, много потрудился. Может быть, он и впрямь заработал себе спокойное житьё и теперь имеет полное право выбирать. Во всяком случае, мы ему дадим решить самому. Как он сам захочет, так пусть и будет. Вы оставайтесь и сидите здесь, как сидели, а я распрощаюсь с вами и пойду, как ни в чем не бывало. Ежели он захочет, может остаться с вами. А захочет, может идти со мной. Я его звать не буду. Но и вы тоже не зовите.
Вдруг он подозрительно глянул на Медж и добавил:
— Только уж, чур, играть по-честному! Не уговаривать его, когда я спиной повернусь…
— Мы будем играть честно… — начала было Медж.
Но Скифф Миллер прервал её уверения:
— Знаю я эти женские повадки! Сердце у женщин мягкое, и стоит его задеть, они способны любую карту передёрнуть, на любую хитрость пойти и врать будут, как черти… Прошу прощения, мэм, я ведь это вообще насчёт женского пола говорю.
— Не знаю, как и благодарить вас… — начала дрожащим голосом Медж.
— Ещё неизвестно, есть ли вам за что меня благодарить, — отрезал Миллер. — Ведь Бурый ещё не решил. Я думаю, вы не станете возражать, если я пойду медленно. Это ведь будет только справедливо, потому что через каких-нибудь сто шагов меня уже не будет видно.
Медж согласилась.
— Обещаю вам честно, — добавила она, — мы ничего не будем делать, чтобы повлиять на него.
— Ну, так теперь, значит, я ухожу, — сказал Скифф Миллер тоном человека, который уже распрощался и уходит.
Уловив перемену в его голосе, Волк быстро поднял голову и стремительно вскочил на ноги, когда увидел, что Медж и Миллер, прощаясь, пожимают друг другу руки. Он поднялся на задние лапы и, упёршись передними в Медж, стал лизать руку Скиффа Миллера. Когда же Скифф протянул руку Уолту, Волк снова повторил то же самое: уперся передними лапами в Уолта и лизал руки им обоим.
— Да, сказать по правде, невесело обернулась для меня эта прогулочка, — заметил Скифф Миллер и медленно пошёл прочь по тропинке.
Он успел отойти шагов на двадцать. Волк, не двигаясь, глядел ему вслед, напряженно застыв, словно ждал, что, человек вот-вот повернется и пойдёт обратно. Вдруг он с глухим жалобным визгом стремительно бросился за Миллером, нагнал его, любовно и бережно схватил за руку и мягко попытался остановить.
Увидев, что это ему не удаётся, Волк бросился обратно к сидевшему на пне Уолту Ирвину, схватил его за рукав и тоже безуспешно пытался увлечь его вслед за удаляющимся человеком.
Смятение Волка явно возрастало. Ему хотелось быть и там и здесь, в двух местах одновременно, и с прежним своим хозяином и с новым, а расстояние между ними неуклонно увеличивалось. Он в возбуждении метался, делая короткие нервные скачки, бросаясь то к одному, то к другому в мучительной нерешительности, не зная, что ему делать, желая быть с обоими и не будучи в состоянии выбрать. Он отрывисто и пронзительно взвизгивал, дышал часто и бурно. Вдруг он уселся, поднял нос кверху, и пасть его начала судорожно открываться и закрываться, с каждым разом разеваясь всё шире. Одновременно судорога стала всё сильнее сводить ему глотку. Пришли в действие и его голосовые связки. Сначала почти ничего не было слышно — казалось, просто дыхание с шумом вырывается из его груди, а затем раздался низкий грудной звук, самый низкий, какой когда-либо приходилось слышать человеческому уху. Всё это было своеобразной подготовкой к вою.
Но в тот самый момент, когда он, казалось, вот-вот должен был завыть во всю глотку, широко раскрытая пасть захлопнулась, судороги прекратились, и пёс долгим, пристальным взглядом посмотрел вслед уходящему человеку. Потом повернул голову и таким же пристальным взглядом поглядел на Уолта. Этот молящий взгляд остался без ответа. Пёс не дождался ни слова, ни знака, ему ничем не намекнули, не подсказали, как поступить.
Он опять поглядел вперёд и, увидев, что его старый хозяин приближается к повороту тропинки, снова пришёл в смятение. Он с визгом вскочил на ноги и вдруг, словно осенённый внезапной мыслью, устремился к Медж. Теперь, когда оба хозяина от него отступились, вся надежда была на неё. Он уткнулся мордой в колени хозяйке, стал тыкаться носом ей в руку — это был его обычный приём, когда он чего-нибудь просил. Затем он попятился и, шаловливо изгибая всё туловище, стал подскакивать и топтаться на месте, скребя передними лапами по земле, стараясь всем своим телом, от молящих глаз и прижатых к спине ушей до умильно помахивающего хвоста, выразить то, чем он был полон, ту мысль, которую он не мог высказать словами.
Но и это он вскоре бросил. Холодность этих людей, которые до сих пор никогда не относились к нему холодно, подавляла его. Он не мог добиться от них никакого отклика, никакой помощи. Они не замечали его. Они точно умерли.
Он повернулся и молча поглядел вслед уходящему хозяину. Скифф Миллер уже дошёл до поворота. Ещё секунда — и он скроется из глаз. Но он ни разу не оглянулся. Он грузно шагал вперёд, спокойно, неторопливо, точно ему не было ровно никакого дела до того, что происходит за его спиной.
Вот он свернул на повороте и исчез из виду. Волк ждал долгую минуту молча, не двигаясь, словно обратившись в камень, но камень, одухотворенный желанием и нетерпением. Один раз он залаял коротким, отрывистым лаем и опять подождал. Затем повернулся и мелкой рысцой побежал к Уолту Ирвину. Он обнюхал его руку и растянулся у его ног, глядя на опустевшую тропинку.
Маленький ручеек, сбегавший с покрытого мохом камня, вдруг словно стал журчать звончей и громче. И ничего больше не было слышно, кроме пения полевых жаворонков. Большие жёлтые бабочки беззвучно проносились в солнечном свете и исчезали в сонной тени. Медж ликующим взглядом поглядела на мужа.
Через несколько минут Волк встал. В движениях его чувствовались теперь спокойствие и уверенность. Он не взглянул ни на мужчину, ни на женщину; глаза его были устремлены на тропинку. Он принял решение. И они поняли это; поняли также и то, что для них самих испытание только началось.
Он сразу побежал крупной рысью, и губы Медж уже округлились, чтобы вернуть его ласковым окликом, — ей так хотелось позвать его! Но ласковый оклик замер у неё на губах. Она невольно поглядела на мужа и встретилась с его суровым, предостерегающим взглядом. Губы её сомкнулись, она тихонько вздохнула.
