больше всего сейчас Василисе хотелось перестать оправдываться, но она не могла. — Мы Даринку в обиду не дадим. Нешто я не ведьма? Я уже и к бабке Ведане сходила, кой-чего она мне порассказывала. Так что ни о чём не беспокойся и просто спи. Настанет новый день — тогда поговорим.
Чувство вины сжимало горло, не давало вздохнуть полной грудью. Девушке всё казалось, что Ванюшка сейчас по глазам прочитает и поймёт, что его подло обманывают. Но ложь во спасение — это совсем не то же самое, что ложь ради корысти. Парня ждали хорошие сны не только этой ночью, но ещё и в две последующие, потому что сон-травы Василиса не пожалела, щедрой рукой отсыпав пригоршни три из летних запасов.
А когда Ванька проспится да снова откроет свои глаза ясные незабудковые, всё уже так или иначе решится с Кощеевым сватовством. И ножиком размахивать будет поздно. Она старалась не думать о том, что на это скажет бабка Ведана, когда прознает про сонное зелье… уж наверняка по головке не погладит…
Уходя, Василиса помахала Ванюшке рукой и от чистого сердца пожелала спокойной ночи.
Уже после заката работница Марьяна затеяла печь пироги, и всю избу заполнил сладкий хлебный дух. У Василисы аж слюнки потекли, а, казалось бы, она только недавно поужинала да ещё и Даринкину кашу съела — у младшенькой от слёз да с устатку кусок в горло не лез и ложка не шла.
— Где ж это видано, чтобы на ночь глядя печь растапливать, — ворчала Марьяна, хмуря едва заметные белёсые брови. — Спать пора. Только дурные люди ночами по улицам шастают.
— Твоя правда, Марьянушка, — Неждан Афанасьевич надел чистую рубаху, причесал седые волосы и бороду, начистил до блеска сапоги: он выглядел празднично, но был очень бледен, как полотно. — Ждём мы и недобрых гостей, и недобрых вестей. Видала, небось, какая темень в деревне нынче? Ни огонька, ни лампадки какой… Едва солнце зашло, все по домам разбежались, двери на засовы позапирали и сидят, трясутся, молятся…
— А чё им ещё в Навью ночь делать-то? — хмыкнула Марьяна. — Не в бирюльки же играть. Время тёмное, неспокойное — всякой злобной нечисти по нраву. Вот мне надысь рассказывали, как кузнец по кладбищу шёл и под горочкой вурдалака встретил, а тот ему и говорит…
— Ой, Марьян, ну хоть сейчас не надо про вурдалаков, — тоненько взмолилась Даринка. — И без них тошно.
Василиса была согласна с сестрой: их работница была страсть как охоча до леденящих душу историй, знала их сотни, а рассказывала так вдохновенно, что даже у самых храбрых поджилки тряслись и бражка мимо усов текла. Но нынче оно явно не ко времени было. Если об ужасах в навью ночь говорить, не ровен час их и накликаешь.
Марьяна, вздохнув, отряхнула руки от муки.
— Да я это, просто развлечь вас хотела. А то сидите мрачные, как будто на собственных похоронах. Не раненько ли горевать начали? Может, ещё не придёт этот ваш Кощей, чтоб ему пусто было, супостату костлявому!
Стоило ей это сказать, как с улицы донеслись конский топ и громкое ржание. Ворота с треском распахнулись, створки сорвало с петель, жалобно затрещали доски. В мгновение ока поднялся колдовской ураган, в небесах засверкали синие молнии, а ветви садовых яблонь неистово заколотились в окно, будто умоляя впустить их и укрыть от злой непогоды.
Даринка, пронзительно взвизгнув, упала на карачки и полезла под стол, но Василиса обхватила её за талию, потянула на себя и, закрыв рот рукой, скомандовала:
— А ну-ка стоять! Айда наверх! Там Златка уже сажи из трубы наковыряла и мешковину из сарая притащила на платье. Пока папенька дорогих гостей встречать да потчевать будет, мы принарядим нашу дорогую невестушку. Кощей в восторге будет, уж я обещаю!
Глава четвёртая. Красота — страшная сила
Даринку всю трясло. Она то и дело порывалась закрыть лицо руками и разрыдаться, но Василиса щёлкала её по носу, на корню пресекая все попытки раскиснуть.
— А ну, рёва-корова, не реви, слышишь? А то вся сажа стечёт вместе со слезами. Зря я, что ли, старалась, тебя размалёвывала? Ты в зеркало-то посмотрись! Тебя сейчас не то что Кощей, а даже батюшка родной — и тот не узнает, испужается…
— Тогда не хочу смотреться, — всхлипнула Даринка. — Ой, ты чего это делаешь?
Василиса как раз распустила ленту и принялась расплетать косы сестры, высунув от усердия кончик языка.
— Как это «чего»? Причёску невесты, конечно, — она взлохматила рукой густые каштановые волосы (ох, и завидно: ей бы самой такие!).
— Но я их потом не расчешу-у-у, — заныла Даринка, но Василиса в ответ грубо шикнула на неё:
— Цыц! Я помогу. Потом. Когда всё это закончится и Кощей уйдёт. Эй, что там у нас внизу творится? — она обернулась к застывшей в дверях Злате.
Старшая сестрица в снаряжении невесты участия не принимала: вместо этого отправилась посидеть на лестницу, послушать чужие разговоры и сейчас как раз вернулась, запыхавшаяся, с новостями.
— Он приехал, девочки! И Жаб этот лупоглазый вместе с ним. Оба расфуфыренные, как на праздничек: в шелках, в мехах, в жемчугах. Батюшка их за стол усадил, пирогами потчует, бражку налил, только Кощей не ест, не пьёт, только талдычит, мол, где же его невестушка, краса ненаглядная, лебедь белая…
Даринка ахнула, закрыв рот рукой. На ладошке остался отпечаток перемазанных в саже губ.
— А батя на это что?
— Говорит, мол, наряжается: это ж бабы, их завсегда долго ждать приходится. Зато чем дольше ждёшь, тем сильней потом радость встречи. Кощей зубами скрипит, вертится на лавке, как будто бы шило у него в седалище воткнуто, но пока терпит и только когтями так по столешнице «клац-клац».
Василиса невольно поёжилась, а у Даринки глаза расширились на пол-лица.
— У него
