вдох и не смог — только глотал в диком испуге воздух, как выброшенная из воды рыба, и бешено озирался по сторонам в поисках помощи. Исчезла прекрасная иллюзия небесного простора, и Джек снова оказался на земле, посреди сухого пустыря, один, умирающий от причуд своего же непослушного тела. Постепенно начинали неметь ноги, а голова темнеть и кружиться из-за нехватки спасительного кислорода; парень чувствовал, как умирает на этой пустоши, медленно и мучительно, потому что не может больше вдохнуть чудесного ванильного пара… Вдалеке послышались тихие шаги, словно босые ноги осторожно крадутся к распластанному на иссохшей траве телу, и знакомый до дрожи голос, который тихо сказал:
— Почему ты не можешь дышать, Джек? Это же так легко! Взять и пропустить в свою грудь немного воздуха, затем еще чуть-чуть и еще… Проще простого! Быть может тебе этого всего лишь не хочется…
Парень попытался игнорировать застывшие в голове слова и снова сделать очередную попытку, но ничего не вышло — ком встал прямо посреди горла, и Дауни вот-вот должен был вздрогнуть в последний раз и закрыть глаза в самом страшном и неизлечимом сне. Однако, этого не случилось. Он по-прежнему ощущал в голове легкий шум, а на языке солоноватый привкус крови, но грудь больше не заходилась в судорогах, а пальцы не тянулись истерично ко рту и носу.
Эта призрачная Рэйчел заметила ужас на лице друга и, перебросив на правое плечо копну распущенных рыжих волос, которые тут же заструились огненными волнами из-за едва заметных порывов степного ветра, объяснила с несколько грустной улыбкой:
— Тебе это больше не нужно, Джейкен. Воздух. Всего лишь неважная мелочь, подчиняющая себе человека, а ты теперь навсегда свободен. Разве не прекрасно?
— Но ты ведь… Ты…
— А что я? — весело спросила она и намеренно сделала глубокий вдох, как будто собиралась надолго задержать дыхание. — Понимаешь, есть люди, которые могут спокойно дышать — некоторые называют таких счастливцами, другие проклятыми на мучения. Отчасти, это правда: когда тебя пробирает ужасный кашель, так, что хочется выплюнуть легкие в очередном приступе, ненавидишь свой дар и завидуешь тем, другим, которые лишены подобной боли и живут, ничего вовсе не чувствуя. Но это редкость, хоть цена за нее неплохая. Ты начинаешь понимать это, когда больше не можешь почувствовать запахов любимой выпечки или благоухающих цветов, древесной коры, или, стоя вот так посреди поля, чудное веяние пыльного ветра и аромата свежеиспеченного хлеба… Вам это не нужно, потому вы тоже чуть-чуть несчастны. Человек сам решает, чего он хочет — дышать или нет, радоваться и испытывать иногда страдания или оставаться ко всему бесчувственным. Поэтому я дышу. И, знаешь… это прекрасно.
Джек отвернулся от юной Робертсон и начал напряженно считать про себя, стараясь с каждым новым десятком сделать хотя бы одно слабое колыхание грудной клеткой. Поначалу это давалось крайне тяжело, от усилий на лбу выступил пот и стал безжалостно заливать красные от слез и отчаяния глаза, затем короткие рваные выдохи все же вынуждали парня не прекращать и по-прежнему бороться. На сотой секунде он смог полноценно вздохнуть и истерично закричать. На пятой сотне Дауни уже орал что есть сил и никак не мог вдоволь наглотаться чистого воздуха. Но перед ним уже никого не было.
— Джек?! Джек, ты в порядке?
Брюнет обернулся на крик, все еще знакомый, но уже несколько другой, будто прежде говорили в своеобразный стеклянный купол, а теперь убрали от губ помеху. Робертсон взволнованно уставилась на его лицо, протягивая руку к юношескому плечу и вместе с тем сбивчиво поясняя:
— Просто у тебя было такое странное выражение… Как будто тебе нечем дышать, и ты вот-вот грохнешься в обморок. Да, точно так. Я понимаю, что дыма было много, но ты уже несколько минут не можешь прийти в себя, а только бубнишь под нос хриплым шепотом: «Дышать дышать дышать…»
— Погоди, что за дым? — оборвал ее парень на полуслове, не прекращая облегченно оглядываться по сторонам.
— Выхлопы. Мимо нас проехал автомобиль, и водитель слишком резко выжал газ — это было самое настоящее облако, не поверишь! Как будто в одну секунду все вокруг стало угольно-черным, у меня до сих пор на ладонях остались сероватые разводы, вот, смотри!
И, действительно, вся молочного цвета кожа Рэйчел, вплоть от подушечек пальцев до линии пока еще не проступивших вен, была покрыта какой-то серой пылью, как если бы девочка сунула руки в мешок с золой. Джек все смотрел на это и никак не мог понять, что с ним произошло, и почему именно сейчас, когда и без того сложный разговор должен был подойти к концу. Эта непонятная, но приятная забота… изумила его, заставила на некоторое время забыть суть заданного вопроса, а потому он опомнился только, когда уже одной ногой встал на знакомый выступ крыльца.
— Я правда не жалею, Рэй, — признался он не то рыжеволосой подруге, не то самому себе. — И все помню — каждую незначительную мелочь. Только… тебе это не нужно, понимаешь? Проблемы и переживания — они мешают тебе жить полноценной жизнью. И ты замечательный человек по своей сути, но… самые лучшие всегда заслуживают более прекрасного, нежели остальные, такова их природа. И мне не следует стоять на твоем пути к тому идеалу, который ты вынашиваешь в своей голове — мыслям о замечательном мире и всеобщем счастье, поэтому… Мне это не нужно, Рэйчел Робертсон. И тебе тоже, просто пока ты не можешь понять таких вещей. Прости.
Он выдал все, о чем думал, и скрылся за спасительной дверью, словно ничего и не произошло вовсе. А Рэйчел долго еще стояла напротив чужого ей дома, рассматривая окна и думая о чем-то странном и немного ее пугающем, не замечая выкриков раздраженных пешеходов, бредущих по слякоти улицы.
«Лучшие заслуживают лучшего — забавно, вот только это все скользкая ложь, придуманная теми, кто не хочет разбираться с чужими проблемами и желает отвязаться от ненужных людей. Ты лучший, и я тебя не достоин. Ты лучший, поэтому должен оставаться один, размешивая свое одиночество чайной ложечкой в огромном стакане теплого чая. Почему-то такие люди всегда вынуждены страдать и оставаться наедине с собой слишком долго, чтобы сделать самые неправильные выводы в своей жизни».
Робертсон развернулась и побрела в обратную сторону без какой-либо цели, и теперь уже красочные витрины не так сильно привлекали ее внимание. Она словно хотела сдаться, отказаться от чего-то некогда важного, и уже стояла перед пришедшими к воображаемому доктору людьми и говорила каждому: «Я не
