— Хмм, — произнёс Квиллер без всякого видимого энтузиазма. Затем приподнял обычную на вид вещицу из зеленого стекла. — А это что такое?
— То, что называют стеклом времён депрессии.
Прямоугольный подносик зелёного стекла пробудил в нём смутные воспоминания. В его детстве такой подносик стоял на материнском комоде. Мать говаривала: «Джеймси, ты ведь хороший мальчик, принеси мне очки с подносика для шпилек у меня на комоде». Он никогда не видывал на подносике шпилек, но отчётливо помнил узор, выдавленный на стекле.
— Сколько вы за него просите? — спросил он.
— Двадцать пять долларов. У меня есть сервиз для ланча с таким же узором — и я уступлю его вам по очень сходной цене, если вы возьмете весь комплект.
— А сколько вы просите за маски?
— Триста. Вы как-то связаны с театром?
— Я журналист, но интересуюсь драмой. Я здесь, чтобы описать кое-какие особенности островной жизни. А как идет ваш бизнес?
— Поглазеть сюда приходят многие, но сейчас пока не сезон. Знатоки ещё не прибыли.
С показной небрежностью Квиллер обронил:
— Пожалуй, позвольте-ка мне поглядеть эти маски поближе.
Она вынула из витрины Комедию, и его удивило, какая она легкая (а ведь казалась тяжелой) и какая мягкая на ощупь (а казалась твердой). Он боялся сделать невольное замечание или измениться в лице.
— Если они вам и в самом деле нравятся, — сказала продавщица, — я сделаю вам небольшую скидку.
— Что ж… Позвольте мне подумать… Можно спросить, что занесло вас на остров?
— Ах да. У меня лавка во Флориде. Мои клиенты летом летят на север, вот и я лечу на север.
— Хорошо вас понимаю. — Выдержав паузу, он спросил: — Какова же максимальная скидка, которую вы можете сделать?
— Для вас — два семьдесят пять, потому что вы, по-моему, разбираетесь.
Он колебался.
— А сколько вы возьмёте за подносик зелёного стекла?
— Пятнадцать.
Он колебался.
Тогда Нуазетта сказала:
— Если вы возьмете маски, стеклянный подносик я вам отдам даром.
— Соблазнительное предложение, — сказал он.
— К тому же есть вероятность, что вы вернётесь и возьмете сервиз для ланча.
— Что ж… — неохотно выдавил он. — Чеки вы принимаете?
— Если вы предъявите, например, водительские права.
— На кого мне выписать чек к оплате?
— На «Антиквариат Нуазетты».
— Нуазетта — это вы?
— Таково моё имя.
Она завернула маски и подносик в парчовую бумагу и положила их в изящный пакет.
— Вы с вашей лавкой, — сказал он, уходя, — прекрасный материал для моей газеты на материке — «Всякая всячина». Сможем мы провести интервью?
— Ах! Сожалею, но я не люблю персональной рекламы. Благодарю и приношу извинения.
— Что ж, всё верно. Я понимаю. У вас есть визитная карточка?
— Увы, нет. Я заказала несколько карточек, но они ещё не прибыли. Не знаю, чем объясняется задержка.
Поднимаясь по Дороге Западного побережья, Квиллер частенько касался своих усов: его интерес к Нуазетге перерос в подозрение. Ассортимент у неё скудный, клиентов мало, если не сказать никого, цены, кажется, высоковаты, хотя… что он знал о ценах? Он знал, что ему нравится, вот и всё, а эти маски ему нравились.
В небе над Дорогой Западного побережья загорался эффектный закат. Даже гостиница «Домино» в розовом отблеске выглядела менее отталкивающей, а все качели на крыльце были заняты качавшимися в ожидании красочного шоу зрителями. Деревянные двухместные качели музыкально, но не в тон поскрипывали на цепях. Когда Квиллер пересекал крыльцо гостиницы, чтобы повидать Лори, ему нежно улыбнулись две седовласые женщины, а Хардинги помахали ему рукой.
— Как пообедал? — спросила Лори.
— Великолепно! Съел гумбо с креветками, зашёл в антикварную лавку и купил подносик для карандашей тебе на конторку — стекло времён депрессии, примерно тысяча девятьсот тридцатый.
— Вот спасибо! Моя бабушка такие когда-то собирала.
— А ещё я купил пару масок и хотел бы повесить их на стене у себя в гостиной, если это разрешается.
— Конечно, — отозвалась она. — Этим старым стенам две лишние дырки вреда не принесут. Я дам молоток и пару гвоздей. А каково всё-таки в коттедже кошкам?
— По-моему, они — жертвы артистического шока. — Он галантно избежал упоминания о чехлах, которые своей расцветкой и запахом беспокоили всех троих.
— Кошки чувствуют, когда окружены водой, — с уверенностью сказала Лори, — но они к чему угодно дня за три привыкают.
— Коко учинил варварскую расправу над твоим стенным календарем, — уведомил Квиллер, — но я куплю тебе новый и повешу так, чтобы он не достал. Изорван весь июнь, и теперь… — Он резко умолк: у него задергались корни усов. — Кстати, кто мои ближайшие соседи по «Очковому двору»?
— В «Трёх очках» у нас мистер и миссис Хардинг, милейшая пожилая парочка. «Пять очков» нанимает на весь сезон Джун Холибартон с материка. Уверена, ты её знаешь.
— И в самом деле знаю, — твёрдо ответил он. — А кто-нибудь жил в «Четырёх очках» перед тем, как мы прибыли?
— Джун фактически пользовалась им два первых уик-энда, но попросилась переехать в конец дорожки. Боялась, что её музыка потревожит Хардингов. Очень любезно с её стороны… Ты пойдешь на крыльцо полюбоваться закатом, Квилл?
— У меня есть дела поважнее, — отрезал он, торопясь к выходу.
Когда Квиллер вернулся, сиамцы всё ещё бойкотировали чехлы. Вместо того чтобы развалиться на подушках кресел или на кровати, они неловко ежились то на комоде, то на письменном, кухонном и обеденном столах.
— О'кей, ребята! — распорядился он. — Выметайтесь! Ставим опыт!
Он выгнал их на крыльцо, пока сдирал чехлы, драпри и покрывала. И окна открыл, чтобы развеять навязчивые воспоминания о Джун Холибартон, пропитанные её навязчивым парфюмом и табачным перегаром. Да знали ли эти Бамба, что она заядлая курильщица? Верно, не знали. Он временно сложил снятые чехлы в стенном шкафу спальни.
То, что осталось после изгнания ирисов и роз, оказалось настолько же унылым, насколько кричащим было прежнее убранство: голые сворачивающиеся жалюзи на окнах, бесцветное одеяло на кровати и изрядно поношенная обивка из кожзаменителя на диване и креслах. Он почувствовал, что будет виноват перед сиамцами, оставляя их запертыми в такой безжизненной обстановке.
— Как насчёт почитать? — спросил он их. Он растянулся в шезлонге, довольно удобном, если не считать одной ломаной пружины в сиденье. Пока он читал им из «Уолдена», Юм-Юм забралась к нему на колени, а Коко взгромоздился на ручку шезлонга. Он прочёл им про диких мышей возле Уолденского пруда, про битву муравьев и про кота, который каждую зиму удирал гулять сам по себе. Их скоро убаюкал его умиротворяющий голос, пушистые животики стали вздыматься в мягком ритме.
То была их первая ночь на острове — ночь мёртвой тишины. Даже в деревенском Мусвилле можно расслышать гудение колес на дальней автостраде. На острове же царило нерушимое молчание. Ветер был спокоен, в соседнем лесу не шелестела листва, озеро беззвучно лизало берег.
Внезапно в самый глухой час ночи Квиллера вырвали из сна безумные, демонические взвизги и завывания. Он сел, не соображая, где находится. Нащупав ночной столик, пришёл в себя. Кошки! Где они? Он сполз с кровати, нашёл выключатель и обнаружил, что сиамцы проснулись и готовы к сражению — выгнули спины, распушили хвосты, шипели и рычали на дверь.
Он бросился с фонариком к крыльцу и навёл его на водоворот свирепых созданий, издававших адские хриплые крики. Он бегом вернулся на кухню, наполнил водой кастрюлю и выплеснул её в заднюю дверь. Последовал взрыв богохульства, а потом демоны скрылись в ночи. Сиамцы были потрясены, ему пришлось оставить дверь спальни открытой, и остаток ночи он провёл в виде человеческой начинки сандвича — между двумя теплыми тельцами.
Одеваясь на следующее утро к завтраку, он думал: «А какого чёрта?! Зачем бы нам тут оставаться? Я как-нибудь извинюсь. Мы вернёмся на материк».
— Ик-ик-ик, — донёсся из соседней комнаты прерывистый протест, словно Коко знал, о чем подумал Квиллер.
— За или против вы голосуете, молодой человек?
— Ик-ик-ик! — ответ звучал явно отрицательно.
— Ну, если ты можешь это выдержать, так, пожалуй, смогу выдержать и я.
Избегая стенного шкафа с его ароматическим свертком чехлов и всего остального, Квиллер вытащил из ящика комода и надел шорты, галстук и отправился в гостиницу, поигрывая молотком, словно тяжелоатлет. Две позолоченные маски он повесил над диваном, меж двумя туристскими проспектами, и по контрасту с их изяществом неуклюжая безрадостная обстановка стала выглядеть ещё нелепее.
В Солнечном зале он вежливо кивнул другим гостям и занял столик в углу, где и нашёл карточку, на которой Лори от руки написала:
