Сперва мне показалось, что я остался в машине один. Но через некоторое время почувствовал, что кто-то дышит мне в затылок. Я на мгновенье обернулся: за моей спиной сидела девочка. Я не сразу узнал Саманту: при вспышке молнии ее лицо казалось неземным, серебристым, фосфоресцирующим. Как мы очутились вдвоем в попавшем в беду самолетике? Чувство тревоги переполняло меня. Теперь это был не страх за себя, а нечто более глубокое: беспокойство за девочку.
- Ты не боишься? - спросил я Саманту и не услышал собственного голоса.
- Скоро мы прилетим, - отозвалась девочка, но ее голоса я тоже не услышал, в моем представлении она должна была ответить так.
- Мы уже близко, - утешил я свою спутницу.
Этот шквал с дождем размыл все границы стихий, и разобрать, далеко или близко, было сложно.
- Я потерплю, хотя мне надоела эта болтанка, - донеслось до меня с заднего сидения. И я понял, что Саманта не боится. Она вообще была бесстрашной девочкой.
А может быть, и я зря беспокоюсь? Ведь это Театр, мой Театр, только и всего. И самолет поэтому не падает в волны и не задевает крылом сосны, растущие на холме. Это - Театр!
Но мой Театр тем и отличается от обычного, что в нем, расталкивая локтями помрежей, на сцену врывается жизнь со своими законами, со своей неотвратимостью. И никакой великий Станиславский ничего не может сделать: Театр живет по другим законам, по моей системе, а не по системе великого реформатора.
Я устал от этой мучительной правды. Я не знал, где выход. Самолет то стремительно мчался, то замирал на месте. И шум двигателя заглушал рев бури.
"Саманта... Саманта... Саманта... - шептал я, - почему ты не дышишь мне в затылок?"
И вдруг знакомый голос:
- Эй, не спи! У тебя в руках штурвал самолета! Мы можем гробануться.
Я открыл глаза. Светило солнце. Макушки деревьев проплывали под крылом, а стволы были тоненькими, как спички.
- Что тебе, интересно, снилось?
Что мне снилось? Разве я спал?
Мне снился полет. Скрылись дали земные.
Удобное кресло. Ремни привязные.
И солнце, и облако - все под рукой.
В глазах стюардессы небесный покой.
Мне снился полет. Вдруг ударило в спину.
Мгновенно огнем охватило машину.
Сосед обезумел: хочу умереть!
А я все равно продолжаю лететь.
Мне снился полет, бесконечный и краткий.
И понял я вдруг, что не будет посадки.
Но жить все равно я безумно хочу.
И я вверх ногами, но все же лечу.
Мне снился полет, а когда я проснулся,
То благополучно на землю вернулся.
К окну подошел - меня бросило в пот:
И здесь продолжался безумный полет.
Самолет летел низко, чуть ли не касаясь крон деревьев. От ветра с залива машину слегка покачивало. Пьеро и Арлекин притихли. Не знали, как расценить мой странный сон.
- Я не согласен лететь вверх ногами, - сказал Арлекин, - хотя во сне не имеет значения, как лететь. Ведь это был сон?
- Случается, что жизнь похожа на сон, а сон похож на жизнь. В природе много странного, - философски заметил я, мне оставалось только философствовать.
- В твоем Театре тоже не так просто разобраться, - пробурчал Пьеро. У меня от этого сна дурное предчувствие.
- Может быть, опустим занавес и - конец мистерии, - предложил Арлекин.
Я оглянулся - на меня в упор отчужденно смотрели две маски, одна улыбалась, другая хмурилась, вот и выбирай, к чему склониться. Я сказал им:
- Мистерия продолжается помимо нашей воли. Мы сами выбрали роли в этом спектакле.
- Но мы не уговаривались отправляться в путь с пилотом, который в первый раз держит в руках штурвал и может в любую минуту полететь вверх ногами?
- Мы можем вывалиться, - испугался Пьеро.
- Там есть привязные ремни, - бросил через плечо мой сосед, хозяин самолета Джой, и принял из моих рук штурвал. - Идем на посадку.
Маски успокоились.
И снова перемена декораций и... настроения. Где-то близко зазвучала веселая песенка про эти места, она как бы выкристаллизовалась из общего настроения. В моем Театре и такое возможно.
Над крышами Манчестера,
Над солнечным бугром,
Как будто из винчестера
Палит весенний гром.
Все зелено от озими.
Туман в траву прилег
И парус поднял в озере
Свой белый уголок.
Веселая скакалочка,
Как радуга, взлетай.
Веселая считалочка,
Кому водить, считай!
Самолет коснулся земли и побежал вразвалочку по не очень ровной полосе маленького аэродрома. И мы выпрыгнули прямо в траву.
А теперь - так развивается действие - представьте себе девочку, бегущую по утреннему лужку. Высокая трава, как собака, трется о ее ногу. Каштановые, пахнущие солнцем волосы разметались от бега, спадают на лицо, и девочка встряхивает головой, чтобы отбросить их назад. Большие глаза наполнены небом, длинные реснички вздрагивают, как веточки. От частого дыхания рот полуоткрыт, два верхних зубика чуть крупнее остальных. Веснушки как след солнца. Майка с пеликаном на груди. На коленках ссадины едва зажили, покрылись корочкой, как сургучом... Она постоянно в движении, в игре. И с ее губ срывается считалочка:
А у нас в штате Мэн
Жил веселый джентльмен:
Он ужасно любил крокодилов
И на ферме своей разводил их.
А ему крокодил
Как-то раз не угодил:
Он состроил хозяину рожу
И хозяин содрал с него кожу.
- Тебе водить! - воскликнула Саманта и ткнула пальцем в грудь Пьеро.
- А я и не играл, - растерянно сказал Пьеро.
- Ты с неба свалился?
- Не сваливался я... приземлился.
- Ладно! - Саманта махнула рукой. - Только не хмурься. А то от выражения твоего лица, как от зеленого яблока, во рту становится кисло.
- Это не я... это маска такая, - оправдывался Пьеро, но Саманта уже не слушала его. Она подошла к Арлекину и спросила:
- Ты знаешь петушиное слово? Не знаешь. А известно ли тебе, как поет английский петух?
- Петух со знанием английского языка? Скажешь тоже!
- Разве петухи во всем мире поют не одинаково? - спросил Пьеро.
- В том-то и дело, что по-разному. Наш петух поет по-английски: кок-э-дудл... кок-э-дудл!..
Пьеро и Арлекин переглянулись и вслед за Самантой повторили: Кок-э-дудл! Кок-э-дудл!
- А французский петух поет иначе: ко-ко-рику... ко-ко-рику!..
И два друга тут же изобразили пение французского петуха:
- Ко-ко-рику! Ко-ко-рику!
- А шведский петух, - продолжала девочка, - поет по-шведски: у-ке-ли-ку... у-ке-ли-ку!..
Арлекин и Пьеро произнесли шведское петушиное слово:
- У-ке-ли-ку! У-ке-ли-ку!
- А как поет русский петух, вы, конечно, знаете?
И тут же все трое запели: ку-ка-ре-ку! И им отозвалось эхо. И весь мир заполнился петушиным пением, словно на земле жили одни петухи и каждый пел на своем языке. И долго еще не умолкал разноязыкий петушиный оркестр. Но вот он затих. Настроение изменилось. На голове у Саманты появился венок из кувшинок.
- Сейчас мы разыграем спектакль. Я буду Офелией. А вы будете... Вы так и останетесь - Пьеро и Арлекин. Согласны?
- Офелия, Офелия, сестричка! - воскликнул Арлекин.
И тут вступила Саманта:
Надет венок, распущена косичка.
На сцене омут, словно на картинке.
Вода синеет, плавают кувшинки.
- Офелия, Офелия, сестричка, - воскликнул Пьеро.
- Офелия, Офелия, девчонка! - продолжил Арлекин.
И снова Саманта:
Прощай любовь, родимая сторонка.
Но в темном зале замер мой спаситель
В джинсовой куртке неприметный зритель.
Офелия, Офелия, девчонка!
- Офелия, Офелия, подруга!
На свете нету преданнее друга,
И мне не даст он утонуть в пучине.
Он вынесет меня в цветах и в тине.
- Офелия, Офелия, подруга!
- Офелия, Офелия, русалка!
Вдруг целой школе станет тебя жалко.
И мой спаситель вдруг сорвется с места.
Чтоб ждать меня у школьного подъезда.
- Офелия, Офелия, русалка.
Как в мире все взаимосвязано! Время и пространство, которые на первый взгляд кажутся далекими и несовместимыми, вдруг сходятся лицом к лицу. Люди, жившие в разные времена, становятся друзьями. Родственные души находят друг друга в разных уголках света.
Мой Театр - место таких встреч. Люди разных эпох могут встретиться только здесь. Назначайте свидания в моем Театре!
Так случилось, что на ступеньках Самантиного дома встретились все героини моей мистерии.
Саманта сидела на крыльце, когда перед домом появилась девочка в платке и ватнике. Больше всего Саманту удивило, что у незнакомки была странная обувь, похожая на ноги слона. У девочки было бледное изможденное лицо и запавшие глаза, полные тоски.
Девочка произнесла странную фразу:
- А куропатка съедает в день всего 22 грамма!
- Ты что, наблюдаешь за куропатками? - поинтересовалась Саманта.
- Я завидую куропаткам. 22 грамма им хватает. А мне сто грамм хлеба мало.
- Я дам тебе сколько хочешь хлеба! - воскликнула Саманта.
Неожиданную гостью она приняла за бродяжку.
- Спасибо. Теперь уже не надо. Блокаду прорвали. Война кончилась, ответила девочка.
