Потом Сергей Алексеевич очутился в кабинете, на стенах которого висели плакаты времен гражданской войны. Перед ним, расставив ноги в новеньких сапогах, в широких красных галифе и френче, стоял друг его детства Шаблов, по прозвищу Васька-банщик.
"А что вы вчера делали в церкви? - закричал Васька-банщик. Отвечайте!"
"Васька, ты что? - удивился он. - Я отца хоронил".
"Как разговариваете! - кричал Васька. - Вы куда пришли? Забыли?.. Голос Васьки приобрел сверхъестественную силу. - Командир атеистической Красной Армии не имеет права ходить в церковь".
"Выходит, "мертвым гнить, а живым жить"?! - спросил он. - Эх, ты!.." повернулся и пошел к дверям. Но, по мере того как он шел, двери все отдалялись и отдалялись, и кабинет Васьки-банщика стал бесконечным. И тогда он побежал. Он бежал и бежал и вдруг стал уменьшаться в росте и наконец превратился в мальчишку. И тут же увидел своего отца. В каждой руке отец держал по новенькой галоше на малиновой подкладке: он был, легонько пьян и смотрелся в галоши, как в зеркало.
"Теперь куплю тебе буквы с вензелями, и будешь ходить в галошах при вензелях, как господин директор или путейский инженер. - Отец смеялся, и его бороденка мелко дрожала. - Барином тебя сделаю. - Начал крутить перед его носом галошами и пританцовывал: - Барыня, ба-ры-ня... Судары-ня, ба-ры-ня!.."
"Комроты Князев, смир-р-р-но!" - услышал он крик Васьки-банщика, хотел притвориться, что это относится не к нему, но быстро-быстро стал расти и превратился в комроты Князева.
"Кругом! - донеслось до него. - Шагом м-м-марш! Ать-два... Выше ногу... Носок оттяни..."
Он возвращался к Ваське-банщику, четко печатая шаг, расправив плечи, вынув раненую руку из перевязи, вытянув руки по швам. И тут он увидел, что Васька-банщик держит его галоши. "Отдай, отдай!" Выхватил у него галоши, крепко прижал к груди и бросился наутек. Бежал до тех пор, пока не оказался у собственной комнаты. Осторожно приоткрыл дверь и в образовавшуюся щель увидел Лусию. Она сидела в напряженной позе на их диване, на этом широком кожаном диване, одетая в светлый костюм, который был на ней в тот последний день. На голове шапка-ушанка.
"Что стоишь в дверях? - спросила она, не повернув головы. - Входи, раз пришел".
Он робко вошел в комнату. Вид у него был жалкий и виноватый: он в пижаме, с завязанным горлом и почему-то босой.
"Ты хоть галоши надел бы", - сказала она.
Он попытался надеть галоши, но они были малы.
"Я виноват перед тобой", - сказал он.
"А где Витька?" - спросила Лусия.
"Там", - Сергей Алексеевич кивнул на дверь.
"Позови его..."
Бесшумно ступая, он подошел к двери: за дверью стоял Коля.
"Ко-ля, - тихонько позвал он, - Ко-оль", - чтобы она, Лусия, не услышала имени мальчика, и ввел его в комнату.
Лусия бросилась навстречу Коле, обняла его. Ушанка слетела у нее с головы и покатилась к босым ногам Сергея Алексеевича."
"Здравствуй, Витя, - шептала Лусия. - Дорогой мой!"
А Сергей Алексеевич зашел за ее спину и приложил палец к губам, прося Колю о молчании.
Где-то затрещал движок, Сергей Алексеевич вздрогнул и проснулся. У стола Коля разгружал авоську с продуктами.
- Коля! - окликнул Сергей Алексеевич.
Мальчик поднял голову.
- Что там трещит, не знаешь?
- Отбойный молоток, - сказал Коля.
- Совсем как автомат, - заметил Сергей Алексеевич. - На войне мне часто снилось, что я плыву по тихой, мирной реке, а сейчас снится война.
Он вспомнил свой сон про отца и вспомнил, как его в действительности хоронили. Это было сразу после гражданской войны. Он только что вернулся с польского фронта и приехал в родной город в командировку. И умер отец. Его вызвал военный комендант, этот самый Васька-банщик, и запретил идти на похороны, потому что отец был верующим и его будут отпевать. А это, мол, подрыв авторитета командира Красной Армии и потеря революционной бдительности. Но все же он пошел на похороны в гражданском платье с чужого плеча, как вор. Он прятал глаза от людей и поднимал воротник пальто, боялся встретить знакомых. И теперь, через столько лет, ему было стыдно той своей трусости.
- А тебе, наверное, ничего не снится. - И с завистью добавил: - Спишь без задних ног?
- Мне? - переспросил Коля, и вдруг у него вырвалось: - Сегодня приснился сон... Будто у меня отец не родной, - он чуть не захлебнулся и не заплакал от этих слов, - а от меня скрывают.
Сергей Алексеевич впервые поднял глаза: слишком странными показались ему слова мальчика.
- Чего только не приснится, - сказал он. - Ну, а дальше-то что?
- Проснулся. - Тоска совсем одолела Колю, и ему нестерпимо захотелось все рассказать Сергею Алексеевичу, чтобы легче стало, и он готов был уже открыться, но вместо этого сказал обычные слова: - Одного лекарства не достал. Вот рецепт.
- Оставь себе, - сказал Сергей Алексеевич. - При случае возьмешь. - Он заметил в кармане Колиной рубахи конверт. - Это что, письмо от родителей?
- Фотограф прислал. - Коля протянул Сергею Алексеевичу конверт.
- Ну-ка, ну-ка! - Он вытащил фотографию из конверта.
Одно дело представлять себе, что вместо Коли на камне сидел Витька, а другое дело - фотография, и на ней действительно Витька... Сергей Алексеевич забыл о Коле и когда наконец опомнился, то мальчика уже не было в комнате. У Сергея Алексеевича мелькнуло в голове, что получилось как-то неудобно, и мальчишка вроде был чем-то расстроен, а он даже его не расспросил.
ТЕЛЕГРАММА С ОПОЗДАНИЕМ
А тем временем Коля торопливо собирал вещи. "Я им в тягость, - думал Коля. - Они и на Севере поэтому болтались, чтобы отделаться от меня. Уеду куда-нибудь и поступлю на работу. Или лучше попрошу Сергея Алексеевича, чтобы он устроил меня в Суворовское училище". С этой мыслью он взял в одну руку чемодан, в другую - клетку с кенаром и направился к двери. У него теперь было одно-единственное желание - побыстрее отсюда убежать, чтобы никого не видеть: ни тети Кати, ни Юрки. Быстрее, быстрее! Все хорошее, что было в нем к родителям, куда-то улетучилось, и теперь им владела только обида. На столе лежала телеграмма, он сначала в лихорадке даже не заметил ее.
И тут пришел Юрка.
- Колька, - крикнул он, притворяясь, что между ними ничего не произошло, - телеграмма! - и помахал бумажкой над головой.
Но телеграмма была ему не нужна, она прибыла с опозданием.
- Ты куда? - Юрка загородил Коле дорогу.
- Куда надо. - Он держался из последних сил.
- Совсем псих. Телеграмма же!
- Возьми ее себе на память, - сказал Коля. - А ну, пусти!
Юрка, отталкивая его от двери, открыл телеграмму и прочел:
- "Будем завтра. Целуем. Твои папа-мама".
- Пусти! - крикнул Коля в отчаянии.
Юрка отступил, и Коля выскочил на улицу.
...Сергей Алексеевич сразу понял, что случилась какая-то неприятность. Коля вошел в дверь без стука, с чемоданчиком и клеткой.
- Что с тобой? - Он подошел к Коле, и тот вдруг уткнулся ему в грудь и заплакал, как маленький. - Ну, ну, - сказал Сергей Алексеевич. - Ты ведь не девчонка. - Взял у него чемоданчик и клетку и усадил на стул. Рассказывай... Рассказывай. Сразу легче станет.
- Я вам говорил про сон. Что у меня отец не родной. Так это правда. Юрка сказал.
- Только и всего? - сказал Сергей Алексеевич. - И ты из-за этого так раскис! Что значит не родной? Он тебя любит, считает своим сыном...
- Ничего он меня не любит, - сказал Коля. - Иначе не врал бы.
- Ну, и куда же ты собрался? - спросил Сергей Алексеевич.
- В интернат... куда же... - сказал Коля. - Если не откажете, то я хотел бы в Москву, в Суворовское. Напишете письмо?
- Напишу. Давай только так. Завтра поговоришь с ними - и в дорогу.
- Нет, - сказал Коля.
- Он же тебя любит, как родного, - сказал Сергей Алексеевич. - Я уверен.
Но не так-то легко было пробиться к сердцу и разуму Коли и убедить его. Он ожесточился и не хотел ничего слышать.
- Мне их жалость не нужна. - Коля встал. - Напишете письмо?
- Напишу, напишу. Вот сейчас допьем чай, и напишу, - сказал Сергей Алексеевич. - Или вот что... Завтра уедем вместе.
- Правда? - радостно спросил Коля.
- Правда. - Сергей Алексеевич подумал, что совсем неплохо, что Коля будет учиться в Москве. Он сможет навещать его, и все будет прекрасно. Но в следующий момент он вспомнил о его родителях, и ему стало стыдно. Тихо, собираясь с мыслями, как правильнее поступить, добавил: - А все-таки ты похож на Витьку... Он тоже не любил, когда его жалели... Только он был веселый... - Вспышка радости, возникшая от возможности увезти Колю в Москву, прошла, и теперь он весь растворился в желании помочь мальчику. - А ты нос повесил. А у Витьки жизнь была трудной, без матери рос.
- А Лусия? - спросил Коля. Он был по-прежнему возбужден, но предложение Сергея Алексеевича уехать вместе слегка взбодрило его.
Сергей Алексеевич промолчал: так неожиданно они подобрались к Лусии. Неужели настал и этот час? А зачем, собственно, ему отвечать на Колин вопрос? Лучше промолчать. Но слова уже рвались из него.
