так вообще бывает?
— Никогда не думал.
Он хотел добавить что-нибудь еще, но понял, что и без того слишком много было брошено бесполезного и пустого. Ему вдруг представилось, что вся жизнь существует только ради таких коротких дней, которые проживаешь в ожидании похожих следующих, и все ищешь какой-то знак или послание, а все происходит неожиданно, обрушивается прямо на голову и заставляет истерично расхохотаться. Оказывается, склеить старую дружбу можно расплавленным сыром. Открыть в себе художника способен каждый, кто хоть раз увидит глазами ночное небо. Можно… молчать, и в то же время говорить этой тишиной бесконечно много, миллионы выдуманных историй о несуществующих на самом деле людях и событиях; рисовать красками лишь потому, что хочется; признаваться в своих чувствах и не бояться быть отвергнутыми.
Можно жить каждый день, наслаждаться им, наполнять сердце, чтобы потом распечатывать старые карточки и не жалеть о простых глупостях. «Кто-то сокрушается, что вовремя не сказал что-то важное и судьбоносное; другой удивляется, почему потерял молодость за книгами, не разу не проведя бессонную ночь в компании действительно хороших людей; моя мама говорила, что никогда не видела лесных ландышей… Я жалею только, что не все успеют это понять в самый нужный момент, забыть о правилах и по-настоящему улыбнуться собственной жизни. Мне нравятся люди, с которыми я чувствую себя счастливым. Нравится нежиться в объятиях памяти, а не давиться слезами и воспоминаниями. Нравится отдаваться моменту, растворяться в нем без остатка и осознавать, что другого такого не будет никогда, как бы я не желал повернуть назад время и что бы не делал.
Мне нравится дышать свежестью ночи, есть любимую еду и болтать без устали о пустяках, шатаясь на нетвердых ногах под куполом кромешной темноты.
Мне нравится жить, правда, и я хочу рассказать об этом всему миру, только бы кто послушал».
Глава 34
Люди придумали праздники, чтобы на время забыть о насущных проблемах и гложущих их заботах. Они как бы окунаются в сделанный собственными руками мир, который неизменно рассыпется на следующий день, оставив внутри приятное чувство чего-то светлого и радостного. Окружают себя искусственным счастьем, чтобы возвращаться в привычный серый мир было не так тяжело и печально, а после каждый человек вновь тешит себя мыслью о следующем торжестве и держится за нее, как за спасительную веревку в закипающих морских волнах. Тогда к чему это все?
С самого раннего утра весь дом Робертсонов был на ногах, и то же можно сказать о каждом доме в охваченном суетой городе. Люди звонили, разбрасывали в морозный воздух сотни поздравлений и пожеланий, чтобы этими только словами можно было довольствоваться до следующего Рождества или хотя бы Пасхи; закупали продукты для будущих столов, и, скорее всего, Бостон лишился доброй трети всех имеющихся запасов продовольствия — с витрин в считанные часы исчезали грозди спелых бананов, румяные яблоки и целые коробки солнечных апельсинов, в сумки бережными руками укладывались яйца, бутылки молока, творог, специи и приправы, на спины мужчин взгромождались целые сетки свежего мяса, из больших тряпичных пакетов выглядывали любопытные головы уже ощипанных гусей, индеек, а из некоторых даже виднелись поросячьи копытца… Маленькие дети плелись вслед за родителями и осторожно придерживали обеими ручками сладкие кульки разноцветных сухофруктов и шоколад, а кто-то гордо нес покрытый взбитыми сливками торт, а другие пробегали мимо с коробками имбирного печенья или рассыпчатыми кексами. Будто весь город разом решил устроить пир — к полудню прилавки опустели, и жители также исчезли с некогда шумных и оживленных улиц, закрывшись в своих чудных замках и колдуя над волшебными блюдами.
Если сейчас выйти на улицу и, узнав о том, что Рождества больше не существует на всей планете, закричать во весь голос такую новость, тебя посчитают сумасшедшим. Даже пусть это и однозначная правда, а не чья-то глупая шутка, люди продолжат во что-то верить, однако, будут сидеть за столами с чуть более поникшими лицами.
То же забвение опустилось и на семейство Робертсонов, которые начали шумные приготовления еще ранним утром — казалось, будто каждый охвачен лихорадкой и теперь мечется, не в силах избавиться от жара и зуда. Праздничный стол готовился с таким размахом, как если бы вся улица собралась присутствовать за ужином и пробовать каждое из приготовленных заботливыми хозяйками блюд; Элиот благополучно уехал за шампанским и лимонадом для девочек (грушевый вкус чего-то торжественного и светлого), а Джанетт и Хлоя суетились над продуктовыми пакетами, словно две колдуньи над своими сундуками с сокровищами.
Рэйчел с самого начала этого дня относилась к таким приготовлениям с некоторым сомнением и осторожностью. Ей казалось, будто поддельная суета и веселость давят на грудь, вжимают что есть силы в землю и не дают сдвинуться с места; превращают девчоку в воображаемого заложника и заставляют есть индейку, славить Господа и распаковывать подарки, передариваемые из года в год каждый раз другими руками. Однажды, в далеком детстве (о котором каждый ребенок говорит с такой важность в голосе, будто прожил целых пятьдесят лет вместо десяти и готов поделиться с миром древнейшей историей) в гости к Робертсонам приехала подруга Джанетт, Эшли Вилсон — она приезжала к кому-нибудь на святой праздник, чтобы не беспокоиться об угощениях и хорошей компании, но и ее саму всегда ждали с нескрываемой радостью. Эшли могла без зазрения совести отпустить непристойную шутку, сказать глупость, и только после короткого замечания осознать суть сказанного; однако, ее всем сердцем любили и ждали, ведь кто еще не скупится на хорошее вино к накрытому столу и бесчисленные роскошные подарки хозяевам. Сама она пережила тяжелый развод (и вспоминала об этом с доброй, но грустной улыбкой на постоянно сухих и потрескавшихся на морозе губах), смогла удержать двух близнецов под материнской крышей и больше никогда с ними не расставалась, таская деток в гости и на прогулки с близкими подругами.
Рэйчел они не нравились — точнее, в ее юной душе извечная любовь к каждому живому существу на планете начала медленно угасать, уступая место любопытству и наблюдательности. Эти же двое иногда были с ней ласковы и добры, а порой подстраивали злобные шутки, ведь известно, что старшим позволено все и везде — они могли с чувством гладить ее голове, а затем поджечь кончик волоса и броситься прочь, крича на бегу, что «Рэй горит, мамочка, Рэй горит, как живое пугало!». Потому она начала бояться их. Правда ведь, что человека пугает все плохое и непонятное, и он скрывается в коридорах собственной души, залечивает
