Держать полотенце, когда брат умывается, придя домой с работы, было почетной обязанностью и священным правом Нюшки. Она стояла чуточку в стороне у лоханки, пад которой согнулся умывающийся Капка. А мылся он совсем как отец: шумно отплевывался, дул, фыркал и яростно тер шею.
- Ой, только не брызни смотри! Ты только смотри не брызгайся! - сказала Нюшка, ежась и замирая.
Она знала, что сейчас Капка сполоснет руки и непременно обдаст ее холодными, щекотными брызгами. И, конечно, Капка брызнул, и Нюшка, деланно визжа, бросив на руки брату полотенце, стала размазывать воду по лицу, заботливо вытирать рубашонку.
- Ну тебя... Всю избрызгал! Какой ты, Капка, баловной!
Потом Капка вынул из кармана тщательно завернутые в газету две черносливины.
- На, Нюша, это у нас в столовке компот давали. Одна моя, а другая Шурки Васенина - он чернослив все равно не ест, дурной такой.
- А Рима мне сегодня колобушечку медовую купила. И тебе одну оставила.
Колобушки из очищенных семечек подсолнуха, зажаренных на меду, были любимейшим лакомством затон-ских ребят. У Капки даже глаза разгорелись.
- А Рима-то ела сама? - спросил он, глотая набежавшую слюну.
- Ела, ела, правда ела! - заторопилась Нюшка, помня, что старшая сестра наказывала ей именно так ответить Капке.
А сама она глаз не сводила с зернистого шарика, который лежал на блюдечке, отливая медовым золотом.
- Капа... дай куснуть разочек...
- Нюшка, мне чего-то неохота, ешь все, - сказал Капка.
Нюша зажала рот обеими руками и замотала головой.
- М!.. М!.. Ешь сам, - промычала она в ладошку, отталкивая другой рукой брата.
Сошлись на том, что разделили колобушку пополам. Капка сел за стол, где Рима оставила для него хлеб, несколько запеченных в мундире картофелин, половину селедки. Все это было заботливо укрыто обрывком газеты "Ударник Затонска".
- Почта сегодня не приходила? - спросил Капка, глядя в сторону.
- Нет, не приходила.
Капка незаметно вздохнул. Пятый месяц нет писем от отца. Плохо дело. Усталость, которую Капка прежде не ощущал, теперь вдруг разом легла на плечи, пригнула голову к столу.
- Капа, а мама скоро наша приедет?
- Скоро.
- А отчего она все не едет и не едет?
- Нюшка, ты бы спать легла лучше, чем человеку мешать. Видишь, кажется, человек кушает, а ты "тыр-тыр-тыр"...
Нюшка, положив локти на стол, прижавшись щекой к руке, смотрела боком и снизу, как он ест, крепкими пальцами облупливая картошку и тыкая ее в солонку. Нюша любила смотреть, как брат колет дрова, как он умывается, как ест. Она могла часами глядеть вот так. Все это было очень интересно. Капка ел молча, старательно разжевывая, собирая крошки со стола в ладонь и отправляя их в рот. Так едят тяжело наработавшиеся за день люди, хорошо знающие, как достается человеку хлеб. Усталость понемножку отваливалась. И Капке уже хотелось рассказать об училище, о работе в Затоне, о мастере Корнее Павловиче, о дураке Ходуле. Нужно же поделиться с кем-нибудь тем, что заполняло целый день и от чего никак не выпростать головы. Рассказать старшей сестре - эта не поймет как надо. Валерке и Тимсону следует говорить не так. С ними приходится говорить кратко и как о самом обыкновенном - подумаешь, мол, всё пустяки, - чтобы они чувствовали, каков человек Капка Бутырев. А ведь хочется иногда по душам и все как есть выложить. Вот был бы отец дома или Арсений Петрович, эти бы всё поняли как надо. А Нюшка хоть и мало что смыслила, но очень уж хорошо слушала, а главное, всему верила сразу.
- Вот у нас сегодня в инструментальном номер был! Есть один, Терентьев фамилия. Мишка. Двадцать седьмого года рождения.
- Ой, двадцать уже седьмого? - восторгалась Нюшка.
- Да... Шестнадцатый год пошел. И вот он вчера, понимаешь, четыре с половиной нормы выгнал.
- А!.. с половиной! - умилялась маленькая.
- Ну что, я тебе врать буду?
- А откуда он выгнал? - осмелев, решилась наконец спросить ничего не понимавшая, но жадно слушавшая брата Нюшка.
- Э, рассказывай тебе! - махнул рукой Капка. - Иди спать лучше.
Нюшка уже зевала вовсю и терла глаза. Капка уложил ее на кровать, где она обычно спала с Римой, прикрыл стеганым одеялом. Нюшка уцепилась за брата обеими руками:
- Ты только не уходи. Как буду спать, тогда только иди, ладно?
- Ладно, ты спи скорей. А то мне еще надо тети Глашин примус починить.
Капка, сам зевая, сел на краю постели.
- Капка, а правда, если змею разрубить, то половинки опять сползутся? Мне Маруська сказала. Наврала, наверно, да?
- Слушай больше!
- А ты можешь в руки змею взять?
- А с какой радости ее брать?
- Ну нет, ты только, Капка, скажи: возьмешь или сбоишься?
- Надо будет, так и возьму. Спи ты!
Нюшке стало ужасно хорошо от безграничного уважения к брату. С ним, когда и темно, не страшно. Вот он, рядом, всех сильнее и самый смелый. Он ничего не боится. Он прямо руками может схватить змею. Нюшка открыла один глаз, убедилась, что Капка еще сидит на краю постели, в, успокоенная, заснула.
Капка еще с полчасика повозился над примусом тети Глаши, а потом задул коптилку и улегся на своей койке. Нюшка сквозь сон почувствовала, что брата уже нет рядом. Она села, прислушалась. В комнате было темно и жутко, громко стучали ходики на стене. Нюшка легла плашмя поперек постели, свесила ноги, поболтала ими в темноте, пока не нащупала пол, и, осторожно ступая босыми пятками, добралась до Капки. Она вскарабкалась на его койку, подвалилась тихонько, пристроилась под бочок. Капка громко и мерно дышал. Она тоже стала громко вбирать в себя воздух, тогда же, когда и он, чтобы дышать вместе. Сперва у нее это не вышло, она не дотянула, сорвалась, захлебнулась воздухом, а потом приноровилась, задышав громко и старательно в один лад со старшим братом, и вскоре уснула.
Через час вернулась из кино Рима. Витя Сташук проводил ее до угла их улицы. На первый раз этого было вполне достаточно, да, кроме того, увольнительная дана была юнгам только до десяти часов. Расставаясь, Сташук заботливо спросил:
- А вы, Рима, тут с курса не собьетесь? Смотрите, местность ведь у вас сильно пересеченная, можно и ноги поломать. Вы вот возьмите зажигалку, в случае чего посветить можно.
И как ни отнекивалась Рима, бравый юнга поймал ее за руку, почти насильно разжал пальцы и втиснул в ладонь теплую, согревшуюся в его руке зажигалку подарок назойливого Ходули.
"Господи, и что это за привычка у них у всех зажигалки дарить?" - подумала про себя Рима.
Придя домой, она наскоро поела и осторожно перенесла Нюшу на свою кровать. Капка не проснулся. Он спал, свесив с койки руку. Рима подняла ее и положила поверх одеяла. Рука у Капки была грубая, залубеневшая от работы, не по-мальчишьему большая, широкопалая, совсем жак у отца, Капка спал в майке-безрукавке, и у локтя, над самым сгибом, Рима заметила крохотный, нанесенный не то кислотой, не то краской значок: лук и стрела, чем-то обвитая... Больше ничего не смогла рассмотреть Рима при слабом свете коптилки. Но она стала припоминать, что видела нечто похожее совсем недавно.Ну конечно, этот же значок был нарисован на том смешном и непонятном письме, которое какие-то мальчишки прислали юнгам! Неужели это Капкиных рук дело? Рима почувствовала себя взрослой, куда старше, чем брат, который воображает себя дома хозяином, а сам еще дурит с мальчишками. Она наклонилась над братом. Спит. Устал, наверно. Им здорово сейчас достается. Он ничего парень, только уж больно научился командовать. А так ничего, другие мальчишки хуже. Хулиганят. А он ничего. Тяжело ему, верно, работать. Вон, не отмылся даже как следует. И дышит трудно. Устал. Рима села на свою постель, уронила голову. Трудно без отца. Может быть, еще напишет. У Лиды Бельской отец полтора года пропадал, а потом отыскался. А вот мать уж никогда не вернется. Плохо, пусто, ох, как худо без мамы! Сейчас бы спросила: "Ну, Римочка, что в кино показывали? Из какой жизни? Домой одна шла? Небось провожал кто. Ах, красавица ты моя!.." И она бы рассказала маме, что картина была из жизни летчиков, очень видовая, а провожал ее до угла их улицы молодой военный моряк, юнга из-под Ленинграда, вежливый и ловкий... А сейчас и рассказать некому. Она сердито посмотрела на Капку. Завалился спозаранок! Дождаться не мог. Ей вдруг сделалось 'очень грустно, одиноко и стало жалко себя. Она зарылась головой в подушку.
Нюшка открыла один глаз и сказала ей шепотом, тепло дыша в самое ухо: Рима, ты пришла! А я уже сплю.
А вожак затонских синегорцев, бригадир с Судоремонтного, спал, уткнувшись подбитым глазом в подушку, отбросив в сторону крепкую, плохо отмытую руку, где у локтя над самым сгибом темнел таинственный знак.
ГЛАВА 14
Встреча на переезде
Утром, когда Капка уходил в Затон, он увидел, что Рима растапливает печь знакомой зажигалкой.
- Римка, опять!
- Чего ты?.. Это мне флотский подарил. Юнга. Эх, вот ребята так ребята! Сто очков вам! А вы им всякие записочки посылаете... Он мне показал. Уж мы с ним смеялись-смеялись! Я думала сперва, что девчонки какие-нибудь набиваются, а оказывается, ты. Еще бригадир, "Я... я"! А сам как маленький.
