Михайловна. – А ещё пионер!
Это тут причем?
Но возражать не стала, села, даже попыталась сделать вид, что интересуюсь ходом собрания. Активисты предлагали пойти в художественный музей или устроить в классе демонстрацию документальных фильмов, на худой конец найти бабушку, которой просто необходимо шефство! Одноклассники тоскливо вздыхали – они, как и я, находили все это ужасно скучным.
Вот почему бы не предложить что-то, действительно, интересное? Например, мультики вместо документальных фильмов или планетарий. В художественный музей мы и так каждое полугодие ходим, а с прошлого раза там ничего не изменилось. Да и в округе нет ни одной порядочной бабушки! Все они какие-то слишком бойкие для своего возраста.
Я вздохнула. Как же скучно! И вообще… все теперь не так…
– А давайте! – вдруг восклицаю я.
Людмила Михайловна сердито зыркнула на меня, но я уже вскочила.
– Давайте! – повторила я. – Пусть каждый расскажет о своем любимом актере или певце. Или ещё о ком.
Класс загалдел.
– Ну, хорошо! Хорошо! – прикрикнула учительница. – Раз вы так хотите, то пусть! Левадная, ты первая.
Ну, воот! всегда так!
* * *
После уроков кинулась в сквер у оперного театра. К счастью, не смотря на зиму, несколько неформалов неуверенно топтались у скамеек.
– Привет, Жека! – крикнули они мне.
– Привет! А где Кирюха?
– А зачем тебе Кирюха? В невесты набиваешься? – засмеялись.
Я честно ответила.
– Ишь ты! – заулыбались неформалы. – Маленькая, а туда же! Будет тебе. Сделаем.
– Только мне быстро надо.
– Ишь ты! – опять заулыбались неформалы. – Быстро ей. Ладно, послезавтра будет. Ты приходи.
– Приду, – ответила я и пошла домой.
В назначенный день я, абсолютно гордая собой, пришла в сквер, и Кирюха-Ларчик торжественно вручил мне кассету. Ещё через несколько дней я – всё ещё очень гордая собой – пришла в школу.
Магнитофон в классе был, его заранее принес Колька. На перемене я с техникой даже немного поэкспериментировала. Запись, как мне показалось, звучала прекрасно!
Собственно говоря, не отсутствие посторонних шумов для меня было важным, а сам факт! Альбом был новым, песни мне нравились, и это был мой первый классный час, который я подготовила абсолютно самостоятельно!
Звездный час настал.
Я вышла к доске, встала в позу и громко сказала:
– Позвольте представить вам современного певца, он же автор, он же музыкант!..
– Левадная, не обезьянничай! – вздохнула учительница. – Как зовут твоего героя?
– Виктор Цой.
– Хорошо, – ответила учительница.
Как выяснилось, кто такой Виктор Цой она не знала…
* * *
Я стояла в укромном закутке на первом этаже, том самом, где еще вроде бы не так давно, стояли мы – пятеро! – вместе, и ревела. Рядом топтался Горюша и бормотал:
– Может, мамка не заругает. А ты дневник не показывай.
– А как не показывать, если родителей в школу вызвалии!
– Ну, может, не заругают, – бубнил своё Горюша. – Подумаешь! Великое дело. В школу вызвали. У меня мамку, знаешь, как часто вызывают?
Я кивала головой, но все равно ревела. Себя было жалко. И кассету. Кассету, наверное, было жальче. Её мне Кирюха записал, она хорошая!
Я отвернулась и, прижавшись лбом к стене, заревела пуще прежнего.
– Чего ревешь, дитё? – внезапно услышала я голос Лёньки.
– А ты чего пришел! – разъярился Горюша. – Вали отсюдова!
– Нааадо жее! – потянул Лёнька. – Какой отважный!
– Щас как дам!
Я повернулась. Рядом с Лёнькой стояла Кеха – они оба с любопытством разглядывали Горюшу. Я всхлипнула.
– Не реви. Вон красная уже вся. – Кеха достала из кармана платок, вытерла мне лицо. – Что случилось-то?
– Родителей в школу вызвали.
– Да ну! – удивился Лёнька. – И за что тебе такая честь? Да ты садись! В ногах правды нет.
Мы все сели, и я рассказала, про классный час, про Цоя, про «двойку» за поведение.
Ленька рассмеялся, обнял меня.
– Эх, Жека, Жека! Маленькая ты еще! Наверное, поэтому такая смелая.
– Да! смелая! А дома, знаешь, как влетит! – захлюпала я. – И кассету жалко. Мне её Кирюха записал. Говорит, альбом новый.
– А ты дневник спрячь, – сказала Кеха. – Вроде как потеряла.
– А вдруг училка домой позвонит?
– Не позвонит! Тут такие дела, брат, что сейчас не до тебя будет.
На «брата» я не обиделась – лишь округлила глаза и спросила:
– Какие дела?
– Директрису нашу снимают, и Пантелейщина на пенсию уходит.
– Да ну! – воскликнула я, не поверив.
– А вот так! – Кеха почему-то вздохнула. – Из-за юбки. Пантелейщина Лариске Калашниковой порезала юбку, ну её мамаша и накатала жалобу куда следует. В общем, снимают директрису. И Пантелейщину. За произвол. – Кеха еще раз вздохнула. – Глупо как-то!
– Правильно! – буркнул Лёнька. – Когда Пантелейщина тебя мордой в раковину тыкала – это вроде как не произвол был, а сейчас юбку порезала – так произвол! Во времена пошли!
– А разве это плохо? – не поняла я. – Ну что фашистка уходит?
– Ты не понимаешь! – Кеха сжала острые кулачки. – Она меня с первого класса чморит. Родители мои – терпи! Вот я и терпела. А тут! Из-за юбки! Из-за какой-то дурацкой юбки! Это несправедливо! Несправедливо!!
Мы замолчали.
А я подумала, это здорово – ну что фашистка уходит. И директриса тоже. И что это хорошо вот так сидеть – всем вместе. Вчетвером.
– Лёнь! – Я потянула его за рукав. – А Юрка когда вернется?
– Он не вернется.
– Почему?
Кеха как-то нехорошо всхлипнула.
– Видишь, Жека, – Лёнька снова обнял меня, – он никогда не вернется, понимаешь?
– Нет, – честно призналась я. – Он в армии остался, да?
– Он там остался, Жека. Наверное, он был среди последних, кого туда отправили.
– Куда это – туда? – не понимала я.
– В Афганистан, – нехорошим, не своим голосом сказала Кеха.
– А где это? А что это? – допытывалась я, но Лёнька и Кеха молчали, а Горюша вдруг сказал:
– Там война.
– Настоящая? – ахнула я.
– А ты откуда знаешь? – удивились Лёнька и Кеха.
– У меня батя того… – Горюша вытер нос кулаком. – Ну, там… в общем…
– Но сейчас же нет войны! Сейчас мирное время!
– Мирное… – согласился Лёнька. – Только Юрку убили по-настоящему…
Он помолчал немного и внезапно сказал:
– Сейчас такое время, Жека… Эх, Жека! Понимаешь, сейчас время такое! Такое! Что просто ухх! Знаешь, много-много лет тому назад один человек построил огромную статую. Дорогущую. Всю из золота, серебра. А ноги сделал из глины. И однажды эта статуя рухнула. Она должна была рухнуть! Понимаешь?
Я кивнула. Чего не понять-то! Если ноги сделать из чего попало, то однажды статуя рухнет.
– И вот мы сейчас! – Лёнька одной рукой обнял меня, а другой – Горюшу. – Мы одно поколение. Понимаете? Одно!
Мы молчали в
