Валентин Берестов - Светлые силы

- Я знаю четырнадцать букв! - Я - уже шестнадцать! А я - двадцать!

Тут подъехал на велосипеде улыбающийся мальчишка.

- А ты, Вася, - обратились грамотейки к велосипедисту, - сколько букв запомнил? Одну? Две?

Держась за руль, мальчишка гордо провозгласил: - Эх, вы! Четырнадцать! Двадцать! Я знаю тысячу букв! Даже не сосчитать, сколько я знаю букв!

Пожилая женщина, бывшая учительница, работавшая с моим двоюродном братом Шурой, преподавателем биологии, пригласила нас с Натальей Ивановной в дом. Не помню, сколько дверей во сколько квартир вело со двора, две, три, может, и все четыре. Из зала выгородили и эту клетушку с комнаткой и кухней. За столом - приветливый слепой дедушка в зеленых очках. В моем детстве у маленьких детей дедушек не было. Слышались голоса из соседних выгородок. Ничего общего с тем домом, где родился Дима. Кстати, он популярный в области агроном, Бывшая учительница совсем по-свойски спросила: "- Ну, как Дим Димыч? "

Пили кофе, беседовали, В детстве я про кофе только читал. Мама наливала почти такого же цвета овсяное толокно. И говорила, что оно очень полезно. Еще более полезным, но почему-то лишь для детей (хитрые взрослые его не пили) считался рыбий жир, Чуть зазевался за игрушками или за книгой, и тебе в рот уже вливают пахучее, противное зелье. Нынешние малыши не знают этого мученья. Я даже боялся слово "полезно". Значит, будет что-то ужасное, в лучшем случае - невкусное.

И все же, став взрослым, я посещал дома, похожие на кулагинский дом моего детства. Так, например, чувствовал себя как дома в музее Короленко в Полтаве. Или в Пскове, в доме легального марксиста Струве. Дом сохранил прежний вид потому, что там когда-то побывал Ленин. У Струве были две маленькие дочки. Они расхаживали по зале, заложив руки за спину. и подражали обоим марксистам, легальному и нелегальному. "Каутский!" - с вызовом произносила одна. "Бернштейн!" - ехидно отвечала другая. (Вот с чего иной раз начинаются революции и перевороты). Может, при советской власти эти комнаты тоже успели разбить на клетушки и лишь память о вожде революции позволила вновь навести здесь дореволюционный уют.

Теперь я понимаю, что раннее детство ухитрился, в сущности, прожить в старой России. А в детском саду и в доме Добровой началась новая.

1968, 1990, 1996