- Кем, кем? - удивился Андрей.
- Глухой, что ли? Цветоводом.
- Гераньки, значит, всякие рассаживать, - хохотнул Андрей.
- Ты не смейся, это уж кому что по душе.
- Да я в шутку. Конечно, красивая работа - цветы.
- Понимаешь, у нас учительница в школе есть, Антонина Дмитриевна. Старенькая уже. В младших классах преподает. А живет рядом со мной. Ну, поверишь, - всплеснула Наташа руками, - дома у нее прямо райский сад. И чего только нет! Весь дом заставлен. Одних роз сколько.
- А розы в доме растут?
- Еще какие... "Кремноза", "бель лионез", а еще есть такая роза - "ля франс". Розовая. А запах... Посидишь возле нее, потом все спрашивают, какими духами надушилась.
- А у тебя дома есть?
- Роз нету. Так кое-что. Ставить, понимаешь, негде. Тесновато у нас. А с цветами, как с малыми детьми. Температура чтоб была подходящая. Вот кактусы у меня хорошие. Даже Антонина Дмитриевна хвалит.
- Кактусы? - удивился Андрей. - Это ежи такие?
- Сам ты еж. Ничего не понимаешь, значит, молчи. И доедай давай, нечего оставлять.
Опорожнив банку, Андрей забросил ее подальше в кусты, улегся на спину.
- Давай еще что-нибудь расскажи про свои кактусы.
- Ну тебя! Пойду окунусь, от огня, что ли, жарко стало, - поднялась Наташа.
Она неловко бултыхнулась в воду, ойкнула и, поплескавшись, вылезла на берег.
Андрей смотрел, как она шла к нему, осторожно ступая, боясь уколоться. Только сейчас он заметил, какие у нее красивые длинные ноги, и грудь, высокая, с трудом стянутая черным купальником.
Андрею захотелось подняться навстречу, и целовать, видеть совсем рядом ее глаза и еле заметные веснушки.
Наташа села рядом. Андрей ворочался, стараясь удобнее положить голову на обрубок дерева, но шея затекла и кололи затылок какие-то щепки. Так он мучился, пока Наташа не пододвинулась ближе и, приподняв его голову, не положила ее себе на колени. Андрей замер, прикрыл глаза.
- А я баюшки-баю, - негромко пропела Наташа и засмеялась.
- Спи, тебе сегодня ночью работать... Лесоруб.
Гладкая кожа бедра была прохладна, а сверху смотрели глаза, синие, как лента, что схватывала Наташины волосы.
Горячая волна нежности поднялась в Андрее. Он протянул руку, тронул Наташины волосы и проговорил:
- И какой умный человечина придумал тебе такое подходящее имя? На-та-ша. На-таша, - он засмеялся.
А она шутливо щелкнула его по лбу. И подняла голову, насторожившись. Кто-то шел по дороге и свистел. Шаги слышались все ближе и ближе. Андрей хотел подняться, но Наташа положила ему на лоб ладонь, удерживая.
- Здравствуйте, - раздалось рядом. - Идиллия... На берегу пустынных волн...
Андрей повернул голову: рядом стоял Валерий Никитич.
- Позвольте погреться у огонька?
- Грейтесь.
Прораб неторопливо разделся: у него было мускулистое темное тело. Пока он плавал, Андрей лежал молча. Настроение портилось. Он видел, что Наташе неприятно присутствие Валерия Никитича, но чем он мог помочь ей. Подойти к прорабу и напрямик сказать "уйди" было бы мальчишеством.
Валерий Никитич выбрался из воды, присел возле костра, подставляя огню поочередно то грудь, то спину, потом спросил:
- Что с ногой-то, Наташа? Сильно пропорола?
- Ерунда.
- Сходи к ним в медпункт.
- Вот еще, с царапиной...
- Ну-ка покажи.
- Не надо, - поджала ноги Наташа и посмотрела на Андрея.
Валерий Никитич сокрушенно покачал головой, потом вынул из сумки бутылку вина, банку тушенки, два огурца.
- Хлеба одолжишь, хозяйка?
- Берите.
- Выпьем, - предложил Валерий Никитич. - За знакомство. Тебя, кажется, Андреем зовут.
- Да.
- А меня можно просто... Китычем. Они меня так окрестили, - кивнул он на Наташу. - Давай?
- Нет. У нас же сухой закон.
- Вино тоже сухое.
- Не буду.
- Ну, гляди. А ты, Наташа, тоже по студенческим порядкам начинаешь жить? Или еще по нашим?
- Я по своим, - поднялась Наташа и, сняв с куста сырое еще белье, уложила его в сумку. - Пошли, Андрей.
- Пойдем.
Андрею было неприятно так демонстративно убегать от человека, который, в общем-то, ничего плохого ему не делал. Он даже понравился Андрею сегодня утром. Да и сейчас вел себя неназойливо. "Почему она так боится Китыча? подумал Андрей: - Может быть, у нее что-то было с ним. Ведь она здесь уже два месяца. А он парень неплохой".
Чувство, похожее на ревность, овладевало Андреем. Новые и новые мысли, догадки приходили в голову. Они не могли получить подтверждения или быть отвергнутыми - он не знал ничего, - но все же с каждой минутой казались все более и более правдоподобными.
И то, что Наташа откровенно боялась встреч с Китычем, и то, что шла она сейчас молча и, как казалось Андрею, виновато опустив глаза, и слова Китыча, и то, как предлагал он ей вино, - все наталкивало Андрея на подозрения. "Ну, конечно, - думал он, - приехал новый, свеженький. Вот и бросилась девочка, а теперь не знает, как от прежнего кавалера отвязаться". И он смотрел уже на Наташу неприязненно, все в ней казалось ему лживым, неестественным. "Расплылся, - зло смеялся над собой Андрей, - расчувствовался. Как же... ленточка синяя, сарафанчик синий, глаза... тоже синие".
- Я знаю, о чем ты думаешь, - прервала его мысли Наташа. - Ты думаешь... Думаешь, я с ним гуляла? Да?
- Ты очень умная девушка, Наташа. Ты даже мысли умеешь читать.
Наташа вздрогнула, остановилась, губы сложились в горькую усмешку, а в глазах лежала обида, сожаление и даже, кажется, презрение. Голос дрожал.
- Не оправдывайся. Зачем оправдываться? Все ясно. - Она тряхнула головой. Синяя лента выпала из волос и скользнула на землю.
По "лежневке", догоняя их, грохотал АТС, он шел от станции и остановился возле Андрея и Наташи.
- Поедете?
Наташа молча подошла к кабине и открыла дверцу. Андрей шагнул к тягачу, но в последний момент вспомнил, нагнулся, поднял ленту.
- Садись, что ли! - крикнули из кузова.
Подтянувшись, он перевалился через борт и встал возле кабины.
Тягач загрохотал, рванулся вперед. Помятое черное ведро гулко ударилось о заднюю стенку кузова.
Пыльное облако вставало позади, подходило близко, почти до половины кузова, когда тягач притормаживал, но до Андрея достать не могло. Оно накрыло его только у конторы, когда, ткнувшись в тротуар, АТС заглох.
Андрей опустился на землю и остановился в нерешительности: уходить или подождать Наташу? Решил подождать. Но, выпрыгнув из кабины, Наташа, не повернув к нему головы, прошла в контору. Распущенные волосы гладко падали к плечам, и потому лицо было непривычно узким и холодным.
8
Солнце село. Мало-помалу съеживался, прижимаясь к горизонту, его отблеск. Прозрачное и высокое небо мутнело, словно кто-то старательно дышал на его холодную чистую поверхность. Громче стали тарахтеть движки пил, и бензиновый дым лежал над землей теплым пахучим облаком. Комариное облако густело, становилось злее. Тонкий заунывный звон досаждал не менее укусов.
- Помнишь, тайгу с вышки смотрели, - остановил Андрей Славика. - Оттуда слышно какое-то гудение. Я понять не мог отчего. Теперь понял. Это комары.
- Не иначе, - вздохнул Славик.
Но работалось хорошо. Близилась полночь, из тайги наносило сыростью, и не известно отчего мокла одежда: от нее ли, или от пота. Останавливаясь, Андрей чувствовал, как неприятный холодок трогает спину и грудь, и снова брался за топор.
Вся сегодняшняя непривычная обстановка, казалось, должна была удручать и изматывать Андрея больше обычной дневной работы: непрочный свет, волглая одежда, неистовое комарье и то странное состояние, знакомое всякому человеку, физически работавшему ночью, когда руки и ноги, и все тело, двигаясь на первый взгляд с обычной сноровкой, становятся не совсем послушными, подчиняясь мозгу не вдруг, а с задержкой. И человека убаюкивает ритм даже самой яростной работы: все происходящее вокруг отдаляется, становится нереальным, и кажется ему, что уже не он сам управляет своим телом, а движется оно помимо него, подчиняясь какой-то навязчивой воле, а он не в силах ни ускорить, ни замедлить свои движения, ни остановиться.
Андрею вдруг почудилось, что он видит себя со стороны.
Чистая сумеречная светлая ночь. Поваленные деревья. Кучи веток. Высокие ровные дровяные штабеля. Узкие тела обделанного леса. И среди людей, одетых в одинаковые зеленые энцефалитки, он, Андрей. Он видел лицо, ненадежно прикрытое накомарником, потное, искусанное, припухшее; и прищуренные, чтобы лучше видеть, ввалившиеся глаза; и руки, намозоленные, изъеденные гнусом в том месте, где между рукавицами и рукавами остается просвет.
И не жалость к этому уставшему человеку испытывал Андрей, а смотрел на него с гордостью. Да. Он не боялся сейчас этого громкого слова, тем более что сказано оно было не вслух.
Ведь не однажды Андрей завидовал таким людям. Читал о них в книгах завидовал, видел в кино - и откровенно завидовал их настоящей мужской силе и необычным, несколько таинственным незнакомым местам, где бывали они, где работали.
