"Трезвость счастье народа".
* * *
В парикмахерской:
- Лицо освежить?
- Ага. Обязательно. Откройте форточку.
* * *
Красноармеец в пригородном поезде, уступая место незнакомой старухе:
- Садись, мама!..
* * *
"Глупость - не головная боль, которая от порошка проходит".
Мих.Зощенко
* * *
Рассказывал С.Я.Маршак. В 1934 году он жил в санатории в Шварцвальде. Однажды за табльдотом появилась седая дама, которая вела за руку худенького мальчика-подростка. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что мальчику этому лет тридцать пять. Пастор. Психастеник. Мать привезла его лечиться. Однажды за ужином громко заплакал и, воздев глаза к потолку, воскликнул:
- Ich habe keine Frau und kein Mobel.*
______________
* У меня нет ни жены, ни мебели.
* * *
Из Детского Села возвращаются экскурсанты. Женщина жалуется:
- Все хорошо, только с питанием - возмутительно. Три часа на обед ушло.
Голос:
- Эвона - три часа! Елизавета Петровна Романова шесть часов подряд обедали!
* * *
Симпатичная заповедь Фридриха Ницше:{333}
"Падающего толкни".
Недаром этого мудреца взяли на вооружение фашисты.
* * *
Мальчиком я удивлялся, почему в Ярославской губернии картофельную запеканку называют "яблочником". Яблоками от нее не пахло. Недавно мне объяснила тетя Тэна: оказывается, это не только в Ярославле. У старообрядцев все картофельное называется яблочным. Это - от "земляного яблока" (и даже "чертова яблока"), как поначалу называли на Руси картофель.
* * *
Склон старой горы - серый, шероховатый, складчатый - как спина слона.
* * *
Радио на украинских (и вообще на южных) вокзалах. Какие-то обиженные немолодые женские голоса:
- ПовторАю! Поезд номер тридцать один бис... отбывает...
* * *
У парня на тыловой стороне кисти татуировка. Большими синими буквами: Никита.
Для чего это? Чтобы не потеряться, что ли?
* * *
Библиотекарша в санатории. Говорит "роман", "Хамлет". Ей под сорок. Подсела ко мне, когда я читал газету.
- Что пишут в хазете?
Я прочел ей заголовки телеграмм. На первой полосе - портрет Лермонтова.
- Ой, какой хорошенький! Сволочи буржуазия! Такого человека убили!
В заголовке юбилейная дата:
1814-1939
- Это сколько же ему лет?
Я говорю:
- Он родился сто двадцать пять лет назад.
- Ой как давно! Так он все равно бы не дожил.
- Конечно, не дожил бы.
- А может быть, и дожил... Вот сволочи!
Я спрашиваю: кто "сволочи"?
И она рассказывает мне совершенно фантастическую историю.
- Ведь он был кавказский пленник. За ним жандармерия охотилась. Взяли его в плен...
И еще такой же и подобной ерунды - с три короба.
* * *
Из разговора:
- А разве Персия с Англией межует?
* * *
Концерт в железноводской Пушкинской галерее. Две певицы в красных сарафанах поют "частушки":
- Нынче я была в кино
И купила эскимо...
- А какой-то гражданин
Вместе с палкой проглотил.
Зрительный зал буквально сотрясается от ликующего хохота.
* * *
Генерал Верзилин, в пятигорском доме которого произошла ссора Лермонтова с Мартыновым, однажды на вопрос, сколько у него детей, ответил:
- У моей жены две дочери и у меня две, а всего три... Только три грации, а не четыре...
Загадка на первый взгляд кажется очень трудной. Все, кому я задавал ее, начинали морщить лоб, сдвигали брови...
А ответ простой: у Верзилиных была одна общая дочь и у каждого по падчерице.
* * *
Господин, говорящий очень важным и многозначительным тоном:
- Я согласен с вами миллион раз.
И еще раз - уже в упоении:
- Я согласен с вами миллион раз!..
* * *
Мой сосед по палате Николай Афанасьевич Василенко. Родился в 1901 году в большом (8000 жителей) селе на Украине. Родители рано умерли. Имущество продали за 300 рублей. Назначили опекуна. Николай Афанасьевич учился в министерском училище. Брат - в ремесленной школе. Старший брат - в учительской семинарии в Крыму. Деньги лежали в банке. Революция. Кинулись в банк - денег нет.
Н.А. рано вступил в партию. Работал военруком. На город наступали махновцы. В городе человек семьдесят советских работников. Паника. Н.А. на колокольне - наблюдает. Видит, как тачанки с его товарищами уходят... Спускается с колокольни - навстречу по улице скачут человек тридцать махновцев. Он - в церковную сторожку. Там псаломщик проводит спевку хора.
- А ну, прячься. Становись сюда, пой.
Петь не стал, при нем наган и винтовка. Полез на чердак.
Лестницу псаломщик убрал.
- Сижу не шелохнусь, слышу, копыта цокают. Приподнял черепицу, смотрю, подъезжают к сторожке. Слышу, заходят в сторожку, говорят чего-то, ругаются. Ну, думаю, кончено. С жизнью, одним словом, прощаюсь. Думаю - буду стрелять. А последнюю пулю - сюда вот. Между прочим, трясет всего...
Потом все замерло. Н.А. просидел на чердаке пять часов. Позже выяснилось, что в село ворвался лишь небольшой махновский разъезд. Их отогнали...
* * *
Другой мой сосед по комнате - Иван Васильевич Р. Неисправимое животное, карьерист, циник, человек ни во что не верящий и ни о чем не думающий чисто. Охотник до баб. Тупица. Ему двадцать девять лет. Шесть лет в армии. Старшина, заведует вещевым складом. Женат. Двое детей.
- Два пацана, - сказал он мне, - одной четыре года, другой еще двух нет.
- Какие же, - я говорю, - пацаны. Обе девочки?
Смеется.
- А я их все равно всех пацанами зову.
В санатории обольщает подавальщиц и сиделок. Говорит об этом грязно и пасмурно.
Перед сном читает - одну и ту же книгу: "Кавказские поэмы" Лермонтова. Когда спрашиваешь, что он читает, - прищелкивает языком и говорит:
- Нет, здорово это!..
"Кавказские поэмы" читает уже 23 дня. Прочитав полстраницы, крепко засыпает.
Много поет. Песни какие-то дурацкие, слышанные им в госпитале, где он лежал на излечении (у него камни в почках).
На обеих руках - наколки, татуировка. Я спрашиваю, когда он сделал их.
- А-а, не говори! Ваккурат мне двенадцать лет было. По дурости сделал. А вот теперь не знаю, как быть, как их вывести. Ты не знаешь? Одна еще ничего, а вот на левой - прямо опасная.
- А что там?
Показывает:
- КИМ.
- Ну, так что же? Что тут опасного?
- Мало ли что в жизни случится. В плен попадешь или что... Так еще можно отвертеться, а тут, глядишь, под расстрел попадешь.
Симпатичный товарищ!..
* * *
Из песен Ивана Вас. Р.:
Падиспанчик - хорошенький танчик;
Его можно всегда станцевать...
И сразу же, перебивая себя, затягивает:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...
* * *
Оглушительно икает и говорит:
- Какая-то сволочь поминат.
* * *
Он же. Раз десять на дню:
- Так они и жили. Спали врозь, а дети были.
* * *
Из автобиографических рассказов И.В. Соблазнил девушку. Обещал жениться.
"Дома она белье грязное спрятала, говорит: "Маме покажу, когда запишемся, у нас такой обычай".
На другое утро надо в загс идти. А мне на кой он ляд этот загс.
Я до гастронома дошел, печенья купил, конфеток хорошеньких, прихожу, говорю:
- У тебя метрическая выписка здесь есть?
- Нет.
- И у меня нет. А без метрической выписки не регистрируют.
Она - в слезы"...
Между прочим, говорит сильно окая. Он - нижегородец. Николай Афанасьевич, слушая его, морщится, слегка даже постанывает, как от зубной боли.
* * *
Рентгеновский кабинет в санатории. Над входом красный фонарь, когда он горит - вход в кабинет закрыт, там совершается таинство. Больные сидят в коридоре на лавочке, думают о своих язвах, спайках и тому подобном, вздыхают, робеют, не могут даже переговариваться... Наконец кого-нибудь вызывают. Он входит в темную комнату и первые две-три минуты ничего не видит, идет наугад, растопырив руки, - туда, где у красного абажура сидят за столом какие-то белые (вернее, розовые) халаты. Через пару минут он уже слегка освоился, уже сидит на клеенчатом диване и торопливо расстегивает пуговицы на рубашке.
Рентгенолог - полный, немолодой уже человек (почему-то думаешь, что он был в свое время полковым врачом) - записывает результаты очередного просвечивания. Записывает по памяти, каждую фразу отчетливо произносит вслух, а его помощник, молодой человек с изможденным лицом (тут вспоминаешь, что рентген убивает гормоны, делает молодых стариками), этот несчастный пишет под диктовку копию рентгенограммы. Свет - розовый, слабый, как в лаборатории фотолюбителя. Но - алхимики в белых халатах привыкли.
Раздетый до пояса очередной больной поднимается на маленький эшафотик, перелезает через какие-то железные штуки и оказывается в огромной металлической кассете. Не то гильотина, не то гектографический пресс. В руку ему молоденькая сестричка сует граненый стакан с белой густой кашей. Выключается свет. Стрекочет аппарат. Рентгенолог сидит, широко расставив ноги, на низеньком табурете - перед экраном, на котором появляются смутные очертания человеческого нутра.
