Плохо пришлось бы бедному Митьке, но в эту минуту…
— Тьфу!
Мастер Золотые Руки плюнул на уголек. Уголек зашипел и погас. Кощей пошатнулся, задрожал. Лана его разжалась, он упал на колени, вздохнул и издох.
В этом, разумеется, не было ничего особенного. Все случилось именно так, как предсказывала песенка, которую пел Трубочист.
Всех удивило совсем другое. Только что погас уголек, как Мастер Золотые Руки почувствовал, что цепи сами собой упали с него и полетели по дымоходу обратно в Кощеев дворец. Очень странно! Во всяком случае, он был теперь совершенно свободен.
Галка встретила их на крыше и, торжественно хлопая крыльями, поздравила Митьку и Машу. Потом она предложила им посмотреть вниз — очень интересно!
Весь город был ярко освещен, и даже на тюрьме горели разноцветные фонарики — синие, красные и голубые!
— Это значит, что наш Карл свободен, — сказала Старая Галка.
Веселые голоса доносились снизу, и, хотя крыша была высоко над землей, все-таки можно было разглядеть, что у каждого прохожего была в руках газета. Разумеется, с такой высоты трудно было ее прочесть, но зато легко догадаться, что в ней помещены стихи, потому что эти стихи распевали на всех перекрестках:
Пять рыцарей бесстрашных,
Отважных пять сердец,
Вы шею Кощею
Свернули наконец!
— Это поют о нас! — сказала Старая Галка.
Мы славим тех, кто смело
Пробрался во дворец
И отнял у Кощея
Закованный ларец.
Да здравствует наш Мастер!
Но Мастер наш пропал,
Хоть мы и обыскали
Таинственный подвал.
Товарищ, если знаешь
Ты что-нибудь о нем,
Стучись смелее в первый,
Второй и третий дом!
— Ау! Я здесь! Иду! — закричал Мастер Золотые Руки.
На прощание он обнял Машу, а Мите сказал, что он — настоящий мужчина.
С крыши на крышу поднимались они — и вот уже пропали внизу огни, и только один красный фонарик светил им дольше других. На каждой крыше сидел трубочист с метлой, мешком и складной ложкой. Они тоже распевали стихи, помещенные в газете, — но на свой лад. Вот как начинались теперь эти стихи:
Весь в саже, черный, как сапог,
Зато душою чист.
Нам будет скучно без тебя,
Веселый Трубочист!
— Очевидно, без меня не могут обойтись, — сказал Веселый Трубочист. — Что ж! Придется вернуться. Впрочем, вы и без меня найдете дорогу. Вперед и выше — самый верный путь!
Машу он не стал обнимать, чтобы не запачкать сажей. Зато Митьку он расцеловал в обе щеки. Он подарил ему на память свою ложку, а Маше — метлу, чтобы она могла сама чистить трубы, когда выйдет замуж.
Потом он крикнул в отдушину:
— Эге! Иду!
И ушел.
Все выше и выше поднимались они, и вот вдалеке уже показались звезды. Это были звезды родной страны, отливавшие оранжевым светом…
Черные и веселые, ребята вылезли, наконец, на крышу самого высокого здания. Что за чудеса! Летний сад лежал перед ними, как на карте, со всеми своими деревьями и лужайками.
— А вот и мама! — крикнула Маша.
Вы можете не поверить, что с такой высоты она узнала маму!
Но попробуйте хоть денек посидеть в Кощеевой стране, да в Кощеевом дворце, и вы с любой высоты узнаете маму!
Да, это была она! Очень грустная, она сидела на той самой скамейке, на которой в последний раз сидела и рисовала Маша.
— Мама, ура! — крикнул Митька…
Пожалуй, не стоит рассказывать, как они спустились к ней и как она плакала и смеялась. Это не шутка: потерять сразу всех детей, а потом вдруг найти — и тоже всех сразу.
Маша тоже всплакнула. Все-таки она была девочка, этого нельзя забывать!
Митька, понятно, не плакал, но высморкался — такие мальчики, как он, никогда не плачут.
Да, об этом не стоит рассказывать. Лучше спросите меня, куда делась Галка?
Оказывается, она проводила детей до самого Летнего сада.
Митька звал ее с собой, но она грустно покачала головой и отказалась.
— А Галчонок? — сказала она и подала детям лапку…
Вот и все!
Говорят, Веселый Трубочист поступил в институт и стал инженером-строителем, а Мастер Золотые Руки стал известным человеком в бывшей Кощеевой стране.
Я слышал также, что по выходным дням они приходят друг к другу в гости и вспоминают всю эту историю — ту, что вы прочитали. Что ж, может быть, и так! Чего не бывает в сказках.
Вениамин Каверин
Много хороших людей и один Завистник
Таня отправляется в аптеку «Голубые Шары»
Машинистка Треста Зеленых Насаждений стояла у окна, и вдруг — дзынь! — золотое колечко разбило стекло и, звеня, покатилось под кровать. Это было колечко, которое она потеряла — или думала, что потеряла, — двадцать лет назад, в день своей свадьбы.
Зубному врачу Кукольного Театра ночью захотелось пить. Он встал и увидел в графине с водой все золотые зубы, когда-либо пропадавшие из его кабинета.
Директор Магазина Купальных Халатов вернулся из отпуска и нашел на письменном столе золотые очки, которые были украдены у него в те времена, когда он еще не был директором Магазина Купальных Халатов. Они лежали, поблескивая, на прежнем месте — между пепельницей и ножом для бумаги.
В течение добрых двух дней весь город только и говорил об этой загадке. На каждом углу можно было услышать:
— Серебряный подстаканник?..
— Ах, значит, они возвращают не только золотые, но и серебряные вещи?
— Представьте, да! И даже медные, если они были начищены зубным порошком до блеска.
— Поразительно!
— Представьте себе! И в той самой коробочке, из которой она пропала!
— Вздор! Люди не станут добровольно возвращать драгоценные вещи.
— Ну, а кто же тогда?
— Птицы. Профессор Пеночкин утверждает, что это именно птицы, причем не галки, как это доказывает профессор Мамлюгин, а сороки, или так называемые сороки-воровки…
Эта история началась в тот вечер, когда Таня Заботкина сидела на корточках подле двери и слушала, о чем говорят мама и доктор Мячик. У папы было больное сердце — это она знала и прежде. Но она не знала, что его может спасти только чудо. Так сказал Главный Городской Врач, а ему нельзя не верить, потому что он Главный и Городской и никогда не ошибается — по крайней мере, так утверждали его пациенты.
— И все-таки, — сказал доктор Мячик, — на вашем месте я попробовал бы заглянуть в аптеку «Голубые Шары».
Доктор был старенький, в больших зеленых очках; на его толстом носу была бородавка, он трогал ее и говорил: «Дурная привычка».
— Ах, Петр Степаныч! — с горечью ответила мама.
— Как угодно. На всякий случай я оставлю рецепт. Аптека на пятой улице Медвежьей Горы.
И он ушел, грустно потрогав перед зеркалом в передней свою бородавку.
Папа давно уснул, и мама уснула, а Таня все думала и думала: «Что это за аптека „Голубые Шары“?».
И когда в доме стало так тихо, что даже слышно было, как вздохнула и почесала за ухом кошка, Таня взяла рецепт и отправилась в аптеку «Голубые Шары».
Впервые в жизни она шла по улице ночью. На улицах было не очень темно, скорее темновато. Нужно было пройти весь город — вот это было уже страшно, или скорее, страшновато. Тане всегда казалось, что даже самое трудное не так уже трудно, если назвать его трудноватым.
Вот и пятая улица Медвежьей Горы. Только что прошел дождь, и парадные подъезды блестели, точно кто-то нарисовал их тушью на черной глянцевитой бумаге. У одного из них, с распахнутой настежь дверью, был даже такой вид, как будто он говорил: «Заходите, пожалуйста, а там посмотрим». Но именно над этим подъездом горели в окнах большие голубые шары. На одном было написано: «Добро пожаловать», а на другом: «в нашу аптеку».
Маленький длинноносый седой человек в потертом зеленом пиджаке стоял за прилавком.
«Аптекарь», — подумала Таня.
— Нет, Лекарь-Аптекарь, — живо возразил человек.
— Извините. Могу я заказать у вас это лекарство?
— Нет, не можете.
— Почему?
— Потому что до первого июня чудесами распоряжается Старший Советник по лекарственным травам. Если он разрешит, я приготовлю это лекарство.
Он ушел, и Таня осталась одна.
Вот так аптека! На полочках стояли бутылки — большие, маленькие и самые маленькие, в которых едва могла поместиться слеза. Фарфоровые белочки, присев на задние лапки, притаились между бутылками. Это тоже были бутылки, но для самых редких лекарств. На матовом стекле вдоль прилавка вспыхивала и гасла надпись: «Антиподлин». Пока Таня раздумывала, что значит это странное слово, дверь открылась, и толстый мальчик, пугливо оглядываясь, вошел в аптеку. Это был Петька, тот самый, с которым она познакомилась в пионерском лагере в прошлом году. Но Петька был не похож на себя, вот в чем дело! Воротник его курточки был поднят, а кепка надвинута до самых ушей.
