Впрочем, не папа, а Алеша.
Папа - это совсем другая личность. Это нечто жалкое, комичное, чудаковатое и даже загадочное. Образ его постепенно выкристаллизовывается. Сидим, играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в окно и:
- Папа идет!
- Откуда он?
- Пришел он. Вот - уже пришел! На полу сидит.
Папа - маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.
- Уже ушел!
И через полминуты:
- Опять идет!
Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:
- Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!
И папа опять надолго пропадает.
В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.
* * *
Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась - повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.
- Завяжи!
- Как надо сказать?
- Пожалуйста, завяжи.
Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:
- У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?
- Что-о? Пальток?
Смеется.
- Паль-ток!
- Пальто?
- Нет, вот это.
Тычет себя в темечко.
Я говорю:
- Голова?
- Вот это!
- Ах, волосы?!
- Вот это!!!
- Ах, бантик?
- Паль-то-о-о-ок!..
Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:
- Это тетя Неля.
Потом говорит:
- И тетя Минзамал.
Еще подумала:
- И тетя Ляля. И тетя Нина...
Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.
* * *
Из Ленинграда я привез на днях книгу "Annabella und Ladislaus". Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:
- Кто это?
Она отвечает:
- Ладислаус.
Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:
- Помню!
Или:
- Помнишь?
Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала - и со мной, и с мамой - эту пеструю книжицу.
Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.
Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова "Аннабелла", "Ладислаус", "сторож", "Дед Мороз", "фонарь", "кукольный дом", "санки" и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов - хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)
* * *
Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку.
И в присутствии Маши сказал Элико:
- Получил письмо от твоей землячки.
- Какая моя землячка?
- Нет, Машина землячка, - вмешалась Маша-мама.
- А я и говорю - Машина.
- Нет, мамина! - запуталась Машка.
* * *
Все эти дни прихварывала, сидела на диете.
Сегодня с диеты снимаем. Утром, ласкаясь к матери, она спросила:
- Мамочка, ты мне дашь, что обещала?
- Что я тебе обещала?
- Ты дашь?
- Ну, дам. А что я тебе обещала?
- Маленький кусочек хлеба.
Изголодалась бедняга.
* * *
Нашла в песке гривенник и все утро носится, шумит вокруг этого клада. Строит планы, что она купит на эти сокровища:
- Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет...
14.09.59.
Спрашиваю:
- Ты сегодня гимнастикой занималась?
- Да, - говорит, - занималась.
И вдруг узнаю - не занималась. Огорчился, а потом понял, что так соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее - игра, то есть то же вранье.
Отучать ее сейчас от такой лжи трудно. Да и нужно ли? Добро бы не приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!
* * *
После обеда была у меня. Я лежал с газетой, а она взгромоздилась в кресло у письменного стола и заявила:
- Я ляботаю.
Сидит, "пишет". Я уже не папа, а сын ее - Алеша. Я говорю:
- Мама, не закрывай дверь!
(Это я пародирую Машины вечерние возгласы, обращенные к маме или к тому, кто находится в это время в столовой.)
- Спи, Алеша!! - говорит она очень строго.
Я начинаю хныкать:
- Открой дверь!..
- Нет! Не открою. Я ее вот так!
Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!
Я говорю:
- На ключ?!!
- Да, на ключ. Я ляботаю. Чернилами пишу. Не мешай мне. Скоро книгу тебе буду читать...
Внезапно взглядывает в окно.
- Папа! Папа тоже хочет ляботать.
Я говорю:
- Ну, пусти его.
(Между прочим, в такой игре-импровизации сюжет развивается как в сновидении: в нем если и есть логика, то своя, немного сумасшедшая.)
Машка вдруг замечает в углу на полу две портативные пишущие машинки.
- Это чейные чемоданы?
- Какие чемоданы? Где?
- Папин и твой?
Я говорю:
- Ну, написала рассказ? Читай, пожалуйста.
Она берет воображаемую рукопись, держит ее на двух ладошках, очень близко от своего носика, и - "читает". Бормочет что-то. Внезапно опускает рукопись, строго взглядывает на меня.
- Алеша, кто тебя трогает сзади? Тебя папа трогает сзади. У папы грязные ногти.
Потом говорит:
- Алешенька, посади меня, как ты сидел.
Каким-то чудом, как бывает тоже только в сновидениях, я понимаю, о чем она говорит: просит посадить ее так, как сидел я, когда читал недавно ей и маме свой рассказ... А сидел я в кресле, лицом к кровати.
Сажаю автора лицом к читателю. Автор начинает читать:
- Одна деичка... ее звали Пусинька... один раз пошла в лесок...
Дальше начинается невнятное бормотанье, и у слушателя возникает грустное предположение: не таким ли невнятным бульканьем звучит и для Маши мое авторское чтение?!
Через две минуты заявляет:
- Я второй рассказ буду читать.
И вдруг бежит к окну и радостно вскрикивает:
- Папочка!!!
Я говорю:
- Давай его сюда!
Она подает мне - не очень бережно - маленького папу, я кладу его на кровать рядом с собой.
Она кричит:
- Еще папа!!!
Я беру второго папу.
- Еще!
- Третий папа. Четвертый папа...
Машка увлеклась. Папы летят как дрова или арбузы. Я не успеваю считать:
- Двадцатый папа... двадцать первый папа... двадцать второй папа...
Она кричит:
- А у меня еще сколько папочек!..
* * *
В десятом часу мама пошла провожать тетю Лялю. Машка еще не спала. Меня попросили покараулить ее. Я взял книгу, бумагу, вечное перо и сел в столовой за обеденный стол. Она попыталась было устроить небольшой цирк: вылезла из-под одеяла, встала, подошла к изножью, пыталась заглянуть в столовую и заговорить со мной. Я решительным образом заявил, что если она тотчас не ляжет, я закрою дверь и уйду.
Легла, только попросила:
- Покрой меня.
Я укрыл ее одеялом, поцеловал, вернулся в столовую и - жду. Знаю, что не выдержит, заговорит. Но - о чем?
- Алеша!
Я молчу.
- Алешенька!
- Ну, что?
- Ты помнишь, мы на улице потеряли листик?
- Какой листик?
- Листик на улице потеряли! Помнишь?
Я не помню, но огорчать ее не хочу. Говорю:
- Ну, помню. Ну и что?
- Мы потом пойдем и найдем этот листик?
- Хорошо, мамочка. Пойдем и найдем.
15.9.59.
Я сказал Маше, что видел индюшку, и она, захлебываясь, не договаривая, сообщила маме:
- Папа... папа... ин-дюш-ка...
А мама сострила:
- Папа - индюшка?
- Да нет! (Даже рукой взмахнула.) Папа видел индюшку!..
Неуместный смех, юмор не вовремя раздражают, вызывают досаду. Это не один раз я замечал.
* * *
А сама острит на каждом шагу, где только можно.
Обувается. Я пытаюсь объяснить ей, что такое правая и что такое левая сторона. Говорю:
- Какой рукой ты кушаешь - это правая.
Беспечно, почти не думая:
- Я ногой ем.
А может быть, и логика есть в этом ответе. Ведь речь шла о правой ноге, на которую надо было правильно надеть сандалик. Так при чем же тут правая рука?
* * *
Поздно вечером, кончив работу, предложил Машке пойти в магазин и купить арбуз.
- Настоящий?
- Да. Настоящий.
Ликование было резко пресечено мамой.
- Что? Куда?? Что вы задумали?! Фантазеры! В девятом часу!
