2
Назавтра воскресенье. Утром костел.
Жюстен достает из шкафа праздничные штаны, чуть длиннее коленок, рубашку навыпуск. Костюм сшила мама, и Жюстен с опаской замечает, что штаны становятся все короче. Как быть, когда он еще вырастет?
Отец одевается тоже празднично, повязывает на шею вместо галстука сиреневый платок. Так принято. Мужчины вместо галстука носят в праздники небольшой цветной платок. Это красиво.
Отец с благоговением посещает костел. Воскресного нехмурого отца Жюстен особенно, почему-то с жалостью, любит.
В костеле у них два постоянных места. Раньше было три. Они садятся на деревянные кресла. Отец кладет на колени молитвенник. Он не умеет читать, тем более по-латыни, но молитвенник держит на виду, чтобы отметить важность происходящего действия. Жюстен не понимает молитвы, которые произносит кюре. У него своя молитва. Он шепчет ее про себя по воскресеньям в костеле: "Господи, сделай, чтобы мамочке было хорошо в раю на небе, чтобы она не скучала о нас и не кашляла".
Помолившись, Жюстен предается размышлениям. Оказывается, приехали в Лонжюмо не только мадам Инесса и Андрэ, но какая-то Зина Мазанова с матерью и братом Мишелем. Мысль о прибытии в Лонжюмо сразу нескольких парижан не дает Жюстену покоя. Он пытается поделиться с отцом, но тот равнодушно в ответ:
- Каждый живет своим разумением. У нас слишком много своих забот, чтобы заниматься чужими.
Жюстена беспокоят чужие заботы. Конечно, прежде всего он покажет Андрэ и Зине милую Иветту. Взглянули бы вы на нее, какая она милая! Понятно, не ровня Сене - та широкая, полна лодок и яхт с красными и голубыми парусами, в Сену забредают даже морские суда. Нет, Иветта не собирается тягаться с Сеной.
Над Иветтой трепещут крылышками стрекозы и разноцветные бабочки. А то иногда, Жюстен видел своими глазами, из леса выпорхнет белка и по кустам, с ветки на ветку - напиться чистой водою Иветты. Иветта ясная. Рыба ходит в ней стаями. За два часа можно наловить половину котелка.
Еще есть у Жюстена желание поймать скворца и приручить, чтобы он спал у него на груди под рубашкой.
Жюстен научит его говорить или хотя бы произносить несколько слов. И покажет людям. Люди поразятся. На этом можно заработать немного денег, может быть, даже порядочно. Нет, не хочется зарабатывать деньги на веселом скворушке. Лучше в летние каникулы Жюстен подрядится чистить дорожки в саду заводчика. У хозяина завода небольшая усадьба, но гонор его душит: хочет, чтобы все у него было как у настоящих господ.
Внезапно, посреди мечтаний, Жюстен уснул. Наверное, его усыпил монотонный голос кюре и скучный желтоватый свет свечей, которыми уставлен алтарь. Он уснул ненадолго. Разбудило небесное пение, возносящееся под гулкие своды костела. Пел хор монахинь. Их монастырь расположился недалеко от Лонжюмо. Монахини приходят на службы в костел и поют печально и нежно о человеческих надеждах и горестях.
Отец говорит о пении монахинь:
- Единственная моя услада в жизни.
Потом он отправляется стряпать праздничный обед из конины. А Жюстен? Знал бы он, что проворонил, пока пребывал на службе в костеле! После вчерашнего произошло новое событие. В Лонжюмо приехали еще двое чужих людей. Чудеса, да и только! По внешности похожи на французских рабочих, лишь одежда немного другая.
Приезжие и верно были рабочими, но не французскими, а русскими, из разных городов, с фабрик и заводов России. Как они добирались? Зачем?
Зачем - узнается после, а добирались с большими трудностями, таясь от полиции, шпиков и чужих любопытствующих глаз, под угрозой угодить при переходе границы в тюрьму. Каждому есть что вспомнить о путях-дорогах во Францию.
Вот Иван Степанович Белостоцкий. Статный, плечистый токарь Путиловского завода в столице России Петербурге. Искусный токарь, умелец. Полон энергии, все на свете ему интересно.
- Гляди, Иван, другого доходного, как на Путиловском, места не сыщешь, - пугал мастер, когда токарь объявил, что увольняется.
- В случае к вам на доходное место и вернусь, ежели примете, отшутился Иван. Теперь в Лонжюмо он не Иван, а Владимир и должен к своему новому имени прочно привыкнуть.
Непросто готовились Иван - Владимир Белостоцкий - и его товарищ к поездке во Францию! Прежде надо получить, конечно, тайно, в Петербургском партийном комитете мандат - направление, крохотную, но большой важности бумагу - и зашить в подкладку пиджака или в пояс брюк, да так, чтобы не зашуршала, если жандарм устроит обыск и станет ощупывать. Попотели мужички, пока осилили непривычное занятие - конспирация требовала даже от жен партийные мандаты держать в секрете. Приехали в Польшу. Польша тогда входила в состав Российской империи. Небольшое селение жалось к реденькому лесочку недалеко от германской границы. То был первый пункт маршрута, указанного нашим путиловцам. Уф! Пока еще не полная чужбина.
В дверь одного из домишек они постучали... Отворил поляк с длинными, едва не по грудь, усами. Не очень приветливый. Нашим друзьям приветы не требуются. Нужно дело. Сказали пароль, он ответил паролем. Путиловцы рассчитывали тотчас двинуться в дальнейшую дорогу. Не тут-то было!
- Будете у меня в каморке ждать, пока дам знак, - распорядился усатый поляк. - Може, сутки, може, двое. К окнам не подходить, не показываться. Чтобы ни слуху ни духу. Если случайно забредет сосед, молчком ширк за печь.
...Они просидели у поляка в тесной каморке двое суток. Видимо, хозяин несемейный, никого в домишке не было. И его нет: покажется на минуту и исчезнет. Скучно, тревожно.
На столе оставлен хлеб, вареный картофель в мундире, бутылка подсолнечного масла, луковица. Не жирно, но с голода не умрешь.
На третью ночь поляк явился, позвал их. В непроглядной черноте безмолвной ночи они шли селением. Изредка гавкнет пес в одном дворе. В другом, третьем подхватит собачий хор и умолкнет.
Селение осталось позади, открылось поле.
Еще минут десять ходу.
- Стоп! - приказал поляк.
Перед ними довольно узкая канава со стоячей, дурно пахнущей водой. Возле - землянка солдата-пограничника.
- Граница, - коротко бросил поляк.
"Ну и граница", - посмеялся про себя Иван. Но в темноте на той стороне маячила фигура человека с винтовкой за плечом.
- Переберетесь - влево тропа, дальше проезжая дорога, - объяснял поляк. - Выведет к станции. Сядете в ихний поезд, в разговоры не пускайтесь, поскольку на заграничном языке не умеете. Привлекать внимание не следует.
Что же дальше стал делать провожатый?
Прокричал что-то на ту сторону не на польском, на немецком, путиловцам непонятное. Там отозвались.
Поляк переговорил с нашим пограничником, тот снял шинель, постелил на боковину канавы, дал Белостоцкому палку.
- На, чтоб не поскользнуться. Шагай. Следы оставлять на земле нельзя. Завтра пограничная охрана будет проверять. Затем и шинель используем, чтоб следов не оставлять. До свиданья.
Белостоцкий перебрался за границу, в Германию. Странно. Перешагнул канаву, и ты уже не дома. Все чужое кругом. Какой-то чужой, не по-нашему одетый человек стоит невдалеке, смотрит. Пока не трогает...
Белостоцкий бросил палку обратно, на свой берег. Товарищ, подхватил и таким же способом переправился за границу.
Усатый поляк через канаву сказал германскому человеку за границей:
- Вина и табака у этих нет, не обыскивай. А что у них в башках, руками не прощупаешь.
"Знакомы, держат связь", - понял Белостоцкий.
И они пошагали с товарищем на ближайшую немецкую станцию.
3
- Прибывает народец, - удовлетворенно потирая руки, сказал Владимир Ильич, когда паровичок группами и поодиночке привез в Лонжюмо восемнадцать русских рабочих.
Всех прибывающих из России они с Надеждой Константиновной уже встречали в своей маленькой квартирке на улице Мари-Роз, куда рабочие заявлялись тотчас по приезде в столицу Франции.
Небольшая тихая улица Мари-Роз в южном районе Парижа. Авто, кабриолеты да и пешеходы здесь редки. Поблизости старый парк Монсури. Иногда Ульяновы приходили подышать его свежестью, отдохнуть в тени величаво-стройных платанов, порадоваться веселой зелени газона.
Квартирка Ленина, тщательно прибранная руками жены Надежды Константиновны и ее матери Елизаветы Васильевны, на третьем этаже четырехэтажного дома No 4. Обстановка простая, если не сказать - бедная: кресел, зеркал, картин нет. Узкие железные кровати в спальне. В другой комнате некрашеный стол, заваленный письмами, газетами, книгами, русскими, французскими, немецкими, английскими. Столовая и приемная для гостей в уютной, идеально чистой кухоньке. Гостей бывает много, гости особые. Обывательских разговоров в кухне и вообще в доме Ульяновых не слыхать. Говорят о тяжелой доле рабочего люда, о политических событиях в мире и раньше всего в России. О будущей революции и работе для ее подготовки. В квартире на улице Мари-Роз - штаб подготовки революционной работы. Организатор, вдохновитель ее - Ленин.
