— Четвертый месяц нет писем, — сказала она, — может шлет, да не доходят. Весь сорок первый год писал, а потом перестал.
— Лихая година, хозяйка. Но только беспокоиться не надо. Почта работает, как мотор на моей машине. Я вот сам второй месяц писем не получаю, а в другой раз сразу три пойдут.
— И я так думаю, — согласилась Мария Никитична.
Федор ел медленно. Густо накладывая на хлеб консервы, он широко раскрывал рот и откусывал большие куски. Лицо у него было маленькое, нос прямой, а голос мягкий, приветливый.
Мария Никитична встала из-за стола и направилась к кровати.
— Ложитесь тут, — предложила она Федору, — а мы с Сеней на печи.
— Я машину не оставлю. Вот бы сена или соломы раздобыть и любо-дорого как высплюсь. Ночи-то ведь теплые.
— Мамка, мне можно с дядей Федей? — попросил Сеня.
— Конечно, мамаша позволит, — сказал шофер.
Вышли на улицу. Федор поднял Сеню и поставил на скат, а Сеня, ухватившись за борт, полез в кузов. Мария Никитична сходила за одеялом, потом принесла охапку сена. Федор разбросал сено и лег на спину, подложив руки под голову. Сеня, подражая водителю, лег тоже на спину и стал следить за звездами. Прищурит глаза — и у каждой звезды появляются дрожащие лучи. Черной стеной стоял неподвижно лес. Над оврагом, тянувшимся к ржаному полю, клубилась туманная дымка. На зареченской стороне лаяла собака..
— Дядя, — спросил Сеня, — вот вы все знаете. Скажите, когда война кончится?
— Должно быть скоро, сынок.
— А вы фашистов убивали?
— Не приходилось. Наша часть ремонтная, в боях не участвуем.
— Дядя Федя, еще я что хотел сказать, достаньте мне винтовку. Знаете, я тогда что натворю?
— Не могу. Каждый боец головой отвечает за оружие,
— Тогда патронов.
— А из чего стрелять будешь? — усмехнулся Федор.
— Сам смастерю ружье, — уверенно ответил Сеня.
— Ладно! Спи, утром поговорим.
Шофер погасил папиросу, бросил окурок за борт, повернулся на бок и уснул. Сеня еще долго лежал на спине, прислушивался к ночным шорохам, смотрел на звезды — мерцает звездочка, потом вдруг сорвется и полетит вниз, вспыхнув огненной дужкой.
Под утро Сеня проснулся от холода. Солнце еще не вставало, только край тучки окрасился на востоке ярким золотом. На крышах домов, на кустах и придорожной траве лежала роса. Радостно пели птицы. Шофер еще крепко спал. Поеживаясь, Сеня потихоньку вылез из машины и побежал в избу досыпать. Проснулся он, когда солнце уже ярко светило на ясном безоблачном небе. Бросился на улицу — машины нет.
— Мамка, а где дядя Федор? — спросил он с дрожью в голосе.
— Уехал.
— Патроны оставил?
— Какие там еще патроны? — удивилась Мария Никитична.
— Эх, обманщик, — рассердился Сеня, — пусть только другой раз приедет, я ему гвоздем шину проткну, будет знать как дурачить.
— Не стыдно тебе глупости говорить, — рассердилась Мария Никитична, — бессовестный ты, машина-то ведь Советской Армии.
Сеня смущенно умолк и вышел из дому.
Сеня сидел за столом, макал хлеб в молоко и все думал про дядю Федю. «Придет время, — рассуждал он, — доберусь до Кочек, тогда и патронов достану и даже ружье. Держитесь, Димка и Петька!»
За окном раздался свист: Фью! Фью! Фью! Пауза — и снова три раза:; фью-фью-фью. Условный знак — так Дима собирал отряд.
Сеня залпом допил молоко и поспешил на улицу. За плетнем стояли Дима с Петей. За ними в полном боевом порядке весь отряд: в первом ряду Ваня Косых — самый высокий из ребят. Волосы ежиком, руки проворные, цепкие. Рядом с Ваней Миша Бубенчиков, хилый, бледный от частых приступов малярии. После того как учительница Антонина Федоровна прочитала ребятам в школе рассказ Чехова «Мальчики», Бубенчикова стали звать «бледнолицый брат мой».
Антонина Федоровна, с ямочками на розовых щеках и строгими черными глазами, считалась лучшей учительницей в районе. Когда началась война, она неожиданно исчезла из села. Никому ничего не сказала, ни с кем не попрощалась. Через три месяца привезли из района газету «Зиамя коммуны». В газете писалось, что санитарка А. Ф. Белько под огнем противника вынесла тридцать раненых с поля боя и награждена за это орденом. Ребята гордились ею, даже письмо написали, сложили треугольником и указали адрес: «В редакцию газеты «Знамя коммуны». Переслать санитарной сестре орденоносцу Антонине Федоровне Белько».
Во втором ряду стоял маленький, толстенький Толя Шаповалов, такой же драчун, как и Зубарев, за ним Минька Котиков с желтыми, как солома, волосами.
— Идешь? — спросил Дима.
Сеня молчал. Тянуло к ребятам, но решил сперва упрямиться.
— Пулеметчиком пойду, — сказал он, прислонившись к плетню.
— Заладил одно и то же. Почему ты, а не Петька?
— Потому, что я сегодня на машине спал с шофером.
— Врешь, — не стерпел Петя, — врешь.
— Не вру, — обиделся Сеня.
— Врешь ты, Чашечка, — сказал Дима, — откуда машина, что за машина?
— А вот и правда, честное ленинское. Ехал шофер из Кочек. Дядей Федей зовут, у него мотор испортился, мы с ним по воду ходили, радиатор заливали. Дядя Федя у нас ужинал, банку от консервов мне оставил. Мы с ним в машине спали, обещал патроны привезти.
Дима подмигнул Сене, дескать, я тебя понимаю. Но Сеня не сдавался.
— Ну и ладно, а сейчас давай играть. Бери свое ружье!
Сеня покорился. Он поднял с земли палку, заменявшую ружье, и стал рядом с Минькой. Подбежали еще Андрейка Дынников и Степа Завалишин.
Никто, кроме Димы, не мог командовать. У него это получалось серьезно, он никогда не сбивался и умело затягивал на ударных звуках:
— Сми-и-и-рно! Слушай мою команду! С песней ша-а-гом арш!
Сначала не стройно, а потом все лучше звучали голоса. Суровый мотив песни огласил овраг:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой грозною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная —
Священная война.
По влажному от росы склону оврага ребята спустились на дно его и поползли. Заметив впереди большой чертополох, Дима закричал:
— Шашки на-го-ло! В ата-а-ку!
— Ребята повскакали на ноги и бросились с криком на куст. Свистели в воздухе палки, рассыпались во все стороны сбитые травинки.
— Пойдем на речку, — предложил Степа Завалишин.
Ребята выбрались из оврага и гурьбой направились к воде. Дима шел между Петей и Сеней.
— Ну расскажи, Чашечка, как ты ночью спал на печи с дядей Федей? — ехидно предложил Дима.
— Не на печи, а в машине. Вот когда патроны получу, я свой отряд сформирую…
Что-то серьезное уловил Дима в Сениных словах и решил изменить тон. Не хотелось с ним ссориться. С Петей он дружил потому, что жили рядом в Заречье, до войны в школу ходили вместе и домой один без другого не возвращались. Дружба же с Сеней началась с того дня, как Антонина Федоровна однажды оставила их вдвоем после уроков и сказала: «Ты, Чашкин, возьми шефство над Куниным. Он отстает в занятиях. Ты ему будешь помогать». Сеня оправдал надежды учительницы. Через месяц Дима стал хорошим учеником, но уроки он по-прежнему готовил вместе с Чашкиным.
— Чашечка, давай играть в настоящую войну, — предложил Дима.
— Какую?
— Вот какую. Я, Петька, Андрейка и Ваня — партизаны, а ты, Миша, Степка, Толя и Минька — фашисты. Ты — их командир.
— Ишь какой, — закричали в один голос Сеня, Степа й Минька, — сами партизаны, а мы — фашисты. Не выйдет! Уж если хочешь делить на два отряда, то мы будем чапаевцами.
— Придумали, — рассердился Дима, — как это партизаны против чапаевцев?
— Знаете что, — предложил Минька, — давайте как на маневрах. Помните, Антонина Федоровна рассказывала. Вы — «синие», а мы — «красные».
— Нет, мы — «красные», а вы — «синие», — перебил Дима.
— Пусть будет так, — согласился Сеня.
Ребята замолчали.
— А дальше будет так, — продолжал Дима, — вы будете на этом берегу, а мы, зареченские, на том. У нас кобура у вас котелок. По сигналу бросимся все в воду. Мы должны захватить ваш котелок и тогда он станет нашим трофеем, а вы нашу кобуру.
— Димка, — вмешался Ваня Косых, — у них больше на одного.
— А мы сделаем так. Бубенчику в воду лазать нельзя, он будет судьей и честно скажет, кто выиграл. Хочешь, Миша?
— Ладно, — согласился Бубенчиков.
На том и порешили. Кобура и котелок были единственным «вооружением» отряда. Брезентовую, изодранную по краям кобуру Дима нашел на дороге месяц назад, пришил к ней кусочек кожи и надел на тонкий ремень, которым он подпоясывал штаны. Что и говорить — все завидовали ему. А котелком называли банку из-под консервов, которую притащил Степа Завалишин. Банка была из желтой жести, с яркой этикеткой, на которой красовались красные помидоры. Степа пробил в банке две дырки и привязал веревочкой к поясу. О банке он так и говорил: «Моя походная кухня».
