Примерно то же самое говорили Мокееву в редакции, но это лишь подлило масла в огонь. Луизин папа заявил, что теперь он напишет жалобу в областной отдел народного образования и в областную газету, напишет о том, как в Иленске зажимают критику.
К счастью, товарища Мокеева привлекли к ответственности за какие-то злоупотребления служебным положением, и он забыл о своей войне против директора школы.
Эта история основательно потрепала нервы обоим педагогам. Как ни противно было товарищу Лыкову, но ему пришлось вызвать их к себе и попросить хотя бы для проформы написать объяснительные записки. Редактору газеты пришлось направить в школу одного из сотрудников, и тот беседовал с директором и преподавателем труда, с другими педагогами и учениками.
Но этим дело не кончилось. Слух о научном подвиге Хмелева и Мокеевой быстро разнесся не только в школе, но и по всему городку. Пострадавший Хмелев несколько дней просидел дома, а Луиза в это время ходила задрав нос, окруженная всеобщим вниманием. Она давала интервью не только одноклассникам, но и ребятам из старших классов и даже взрослым. При этом она слегка привирала, утверждая, что Ленька ступил на угли без нее лишь потому, что сделал это, не досчитав до трех.
Но вот в школе распространился другой слух: о том, что отец Луизы пишет жалобы на директора. Этот слух подтвердился тем, что директора больше не видели сидящим на ступеньках. Избегал теперь крылечка и Федор Болиславович. И этому слуху окончательно поверили после визита в школу сотрудника газеты. Теперь даже стали поговаривать, что Акимычу и преподавателю труда грозит увольнение.
Луиза больше не ходила с задранным носом. Обычно розовая физиономия ее побледнела, и только возле глаз были красные круги.
Однажды после уроков в дверь директорского кабинета постучала молоденькая руководительница четвертого "Б" Раиса Петровна.
– Заходите! – послышался баритон Данилы Акимовича.
Учительница вошла.
– Данила Акимович, у меня к вам разговор. Директор привстал.
– Присаживайтесь, Раиса Петровна.
Учительница уже год проработала в школе, но все никак не могла отделаться от ощущения, что нормальный письменный стол слишком мал для могучего Данилы Акимовича, да и сама она – женщина стройная, спортивная, в присутствии директора казалась себе тщедушной и маленькой. Она села перед столом, поставив на колени портфель.
– Так какой разговор? – спросил директор, рисуя домик на клочке бумаги.
– Похоже, Данила Акимович, Мокеевой в классе объявили бойкот.
Директор отложил в сторону шариковую ручку. Он теперь пристально смотрел на учительницу большими голубыми глазами.
– Этого еще не хватало! – тихо заметил он. – А в каком смысле – бойкот?
Молодая учительница была явно взволнована, но говорила сдержанно, деловым тоном.
– Вчера я обратила внимание, что Мокеева сидит зареванная, а ее подруга Зырянова отсела от нее, сидит на месте больного Хмелева. Затем я обратила внимание, что в Мокееву кидают комочки бумаги... записки какие-то. Мокеева их читает и рвет. А сегодня повторилось снова: Мокеева опять одна, и в нее опять кидают...
– А вы замечаний им не делали?
– Вчера делала, а сегодня не стала. Я заметила, что Мокеева записок не поднимает, и захотела узнать, в чем тут дело. Когда все вышли из класса, я эти записки собрала. Вот, пожалуйста!
Учительница раскрыла портфель и выложила перед директором с десяток смятых записок. Данила Акимович стал читать одну за другой.
"Стукачка!" – гласила одна.
"Ябеда-колябеда!!!" – было написано в следующей.
"Ну, Мокееха, погоди!" (Восклицательные знаки занимали здесь полторы строки.)
Остальные записки были, примерно, такого же содержания. Директор погладил широкий подбородок. Учительница помолчала в нерешительности.
– Данила Акимович, вы извините, что я вмешиваюсь, но ведь всем известно, что у вас с этим Мокеевым неприятности.
– Ну, ну! – кивнул Данила Акимович.
– И вот я думаю, что в классе об этом узнали и расплачиваются с Луизой Мокеевой за действия ее отца.
– Похоже, – согласился директор.
– Я боюсь, что Мокеева показала отцу записки и он теперь будет говорить, что это под вашим влиянием они такое организовали.
– Мн-да! Час от часу... – Директор перечитал записки и снова посмотрел на учительницу. – Вы говорите, что вчера Мокеева записки рвала?
– Рвала.
– А сегодня их не поднимала?
– Не поднимала.
– Тогда выходит, что она отцу их не показывала. Учительница подумала, склонив голову набок.
– Данила Акимович, а ведь вы это очень логично! Вам бы следователем быть!
Директору польстило такое замечание. Он усмехнулся, склонил русую с проседью голову набок и опять стал рисовать на бумажке домики.
– Теперь, Раиса Петровна, давайте думать, как нам девку выручить, спасти от этой травли. Вы этих писак заметили, кто записки бросал?
– Только некоторых.
– Ну, и кто да кто?
Загибая пальцы на руках, учительница медленно перечислила фамилии, а Данила Акимович записал их на бумажке рядом с домиками.
В списке оказалось шесть мальчишек и две девочки.
– Тут, значит, писак восемь, а записок одиннадцать, – сказал директор. Остальных не упомнили?
– Не упомнила. – Учительница улыбнулась. Ей захотелось показать директору, что из нее тоже может получиться следователь. – Данила Акимович, остальных знаете как можно выявить? Я отберу тетради по русскому и сравню почерки в тетрадях с почерками в записках.
Теперь директор вместо домиков стал чертить какие-то цифры.
– Их у вас тридцать шесть человек, а записок одиннадцать. Помножьте тридцать шесть тетрадей на одиннадцать записок. Вы своим анализом до седых волос будете заниматься. И еще: в таком возрасте почерк не установился. В тетради парень так напишет, а в записке – этак.
Поговорили еще несколько минут, и директор принял такое решение: ни он, ни Раиса Петровна со своим классом беседовать не будут. Просто учительница завтра прикажет восьми "писакам" явиться к Даниле Акимовичу после уроков.
Назавтра, после того, как прозвенел последний звонок, в дверь кабинета робко постучали. Восемь "писак" гуськом вошли. Последней в кабинет заглянула Раиса Петровна, но не вошла и тут же закрыла дверь. Директор понял, что она конвоировала своих питомцев до его кабинета.
Угрюмые "писаки" столпились кучкой поодаль от директорского стола. Было заметно, что каждый не прочь спрятаться за других, но устраивать толкотню никто не решается. Довольно долго все молчали, потом кто-то догадался сказать:
– Здравствуйте, Данила Акимович!
– Здравствуйте, здравствуйте! – негромко и спокойно ответил директор. – Вы подойдите сюда поближе и станьте вот тут около меня.
Писаки молча придвинулись к столу и стали около него полукольцом.
Данила Акимович был издерган действиями Мокеева, расстроен травлей Луизы, и все же он не удержался от того, чтобы немного поиграть с ребятами, произвести на них впечатление. Он вынул из ящика все одиннадцать записок и стал аккуратно раскладывать их на столе. "Писаки" молчали. Они и раньше подозревали, зачем их пригласили сюда, но теперь окончательно убедились зачем. Директор взял наугад одну из записок своими крупными пальцами и стал поводить ею из стороны в сторону, показывая ее текст ребятам. Он поворачивал ее медленно, словно светя ею как фонариком на каждое лицо. Почти все смотрели на записку довольно равнодушно, и только Оганесян вдруг стал чесать нос над правой ноздрей и разглядывать настенный календарь, висевший слева от стола.
– Оганесян, – сказал Данила Акимович, – ведь это ты написал!
Оганесян поднял плечи почти до самых ушей.
– Данила Акимович! Ну вот честное слово!.. Ну вот никогда в жизни такого не писал. Директор отложил записку в сторону.
– Ну, что ж! Честному слову надо верить. А мне показалось, что это ты писал. – Он взял другую записку и продемонстрировал ее ребятам.
Круглолицая, почти совсем беловолосая Нюша Морозова стала быстро краснеть. Буквально за несколько секунд и лицо ее, и уши, и шея сделались малиновыми.
– Ты писала?
Нюша спрятала глаза под локоть и заплакала.
– Ничего я не писала! Ничего я такого не писала! Ничего я не писала! запищала она.
– Ладно! Присядь, успокойся!
Всхлипывая, Нюша села на один из стульев около стены, а директор взял следующую записку. Теперь его подозрение пало на смазливого блондинчика Игоря Цветова. Тот глаз от записки не отвел, но стал слишком часто моргать.
– Ты писал?
– И не думал, – спокойно ответил Игорь и заморгал еще чаще.
Данила Акимович показал еще семь записок. Двое "писак" хоть и отрицали свое авторство, но тем или иным способом выдали себя, а вот маленькая, как второклашка. Тома Зырянова и толстый Иван Иванов нисколько не изменились в лице. А с последней запиской получилось следующее: директор заметил, что эвенка Гришу Иннокентьева очень забавляет вся эта процедура. Он все время щурил в улыбке и без того узкие глаза, скалил большие зубы и временами даже слегка приплясывал от возбуждения. При этом он то и дело поглядывал на крайнюю слева от него бумажку. Когда директор взял ее, Гриша стал потирать ладони, словно предвкушая большое удовольствие.
