Глава ХVIII. В ЗОНЕ ИГЛ.
Только тут заметили ребята, что они отплыли очень далеко от берега. Жуть безбрежного одиночества прокралась к ним в души. Огни порта и города были, казалось, уже не многим ближе, чем горизонт, за которым скрылся корабль. Громады гор вставали там, на оставленном берегу, да и они выглядели теперь уже далекими и не столь огромными, как прежде. И оттуда, с гор, вдруг порывами задуло, понесло сыростью, мраком и холодом. Ветер был резкий и сильный, и с каждым мгновением все чернее становилось небо, все выше, тяжелее гряды зыби. Когда Тоня разворачивала лодку носом к берегу, их чуть не положило совсем на борт. Волна захлестнула шлюпку, и ребята разом промокли. На дне шлюпки заплескало. - Вот попали мы с тобой, Дэлька, - сказала Тоня. - Давай обратно, громадь, подсобляй. Ох, втянула я тебя в дело гиблое... Нет, брось громадить, лучше я одна. Давай руками, ладонями черпай воду, а то затопит нас. И король обеими руками принялся выплескивать, загребая ладонями со дна лодки, воду. Но ее набиралось все больше и больше. И волны теперь уже не колыхались по-слоновьи, а, как огромные злые псы, мурзились, рычали, выгибали хребет, припадали на передние лапы, отползая немного, чтобы снова кинуться, захлебываясь в ярости и пене, клыкастые, лютые в своем зияющем оскале. Волны катили навстречу от берега и отгоняли маленькую шлюпку с ребятами все дальше и дальше в море. Неслись над головой сползшие с гор стремительные тучи и наваливались всей своей тяжестью на луну, которая пыталась подняться над горизонтом и выбраться из всей этой страшной катавасии. Ветер ломил черной стеной, слепил, законопачивал тьмой все окрест, всвистываясь в ноздри и уши, туго забиваясь в рот... Приходилось каждый раз отворачиваться, чтобы хоть немножко перевести дыхание. Потом от берега, заслонив его собой, понеслась стена ливня. Молниеподобные колючки струй, засверкавшие в отблесках выглянувшей луны, прорезали темень. - У-это, иголыки!.. Иголыки мерихьянго! - закричал в ужасе король. Ему показалось, что это те самые иголки, которые запущены в космос и хищно опоясали землю, теперь низвергаются прямо на их лодку. От их уколов все тело начинало жгуче зудеть. - А солнца уже не будет никогда! - проговорил он тоскливо. - Чего?! - прокричала сквозь ветер и темноту Тоня. - Я говорю, - что есть силы крикнул король, - солнца, у-это, не будет! Утро не будет. Темно всегда будет. - Помолчи ты, Дэлька... В самом деле, городишь... Перестань. Черпай, черпай воду лучше. Но у короля уже не было сил выплескивать коченевшими руками воду. Еще когда-то на побережье Джунгахоры он схватил желтую тропическую малярию, она чуть не убила его в раннем детстве и нет-нет да и напоминала о себе. И вот сейчас, видно, у него начинался приступ. Ему казалось, что тысячи иголок впиваются в его тело. Это кололи его иглы мерихьянго, злые иглы, опоясавшие мир и отгородившие от него луну, солнце, людей... А Тоня, выбиваясь уже из сил, кашляя, сдувая залеплявшую лицо воду, продолжала грести, изредка поглядывая через плечо, не стал ли хоть немножко ближе берег. Но он оставался таким же далеким. И когда казалось, что уже нет больше сил двинуть веслом, оттуда, со стороны берега, вдруг ударил в морскую мутную темень длинный и упругий луч. Он качнулся в одну сторону, махнул в другую, пошарил вдали между гребнями высвеченных им волн, метнулся рывком в полнеба обратно, пал на море совсем рядом с лодкой. Еще мгновение - все на шлюпке вспыхнуло нестерпимым голубым, льдистым сиянием. Засверкавшие иглы ливня стали, казалось, хрустальными и, раскалываясь, посыпались в разные стороны, словно отгоняемые потоками тугого света. А вскоре затарахтел все ближе и ближе мотор. И катер моряков-пограничников, подлетев к лодке, круто обогнув ее и как бы отрезав разом от всех бед, которыми кишело черное пространство до самого горизонта, резко застопорил. Крючья багров вцепились в борт шлюпки. Лодка и катер поочередно взлетали и опускались резко вниз, как взлетали, качались брови у Дэлихьяра, когда он показывал ребятам свой фокус... Но сейчас он сам уже и бровью двинуть не мог. Какие-то фигуры соскочили с борта катера на лодку, крепкие руки подхватили ребят и вознесли их куда-то вверх, снова качнули вниз, подбросили мягко опять в вышину, где было много огней, где раздавались желанные человеческие голоса и двигались сильные люди. Из темноты донеслась команда: - Смирно! Ваше королевское величество, катер "М-18", высланный за вами, прибыл по назначению. Командир катера капитан-лейтенант Моргунов. Но король уже не мог ни принять рапорта, ни сам устоять на взлетевшем борту катера. В маленькой каютке командира человек в белом халате склонился над королем, уложенным на койку. И король, приоткрыв глаза, увидел близко, прямо над собой, сверкнувшую иглу. - Иголыки!.. Не хочу!.. Не дам иголыки!.. - Он забился, отодвигаясь к стене, отталкивая ладонями руку человека в белом халате. Но тот плотно прижал руки короля к койке. Это была совсем не злая игла. Она уколола лишь на какой-то миг. А потом стало очень хорошо. Это была последняя игла, которую видел бедный король, впадая в забытье.
Глава XIX. В ЭТОМ КОРОЛЬ НЕ ВЛАСТЕН.
Утром в отдельной палате берегового госпиталя, где теперь лежал король, появились приехавшие ночью начальник лагеря "Спартак" Михаил Борисович Кравчуков и чрезвычайный посол Джунгахоры. Пыталась пробраться в палату к королю и Тоня, которую приютила у себя на время Майя Лазаревна Белецкая - главный врач госпиталя, румяная, полнощекая и очень подвижная толстуха. Но Тоню попросили обождать в коридоре. А ей надо было тотчас же непременно свидеться с королем и сообщить ему все, что она узнала ночью в кубрике пограничного катера, спасшего вчера их обоих. А Тоня слышала, засыпая на рундуке, как моряки говорили друг другу о том, что новые власти Джунгахоры схватили вернувшегося в трудный для народа час на родину Тонгаора и он приговорен к смерти. Казнь могла состояться каждый час, надо было спешить. Увидев входившего в палату посла, на котором болтался чересчур большой для него белый халат, король рывком повернулся к стене и натянул одеяло на голову. Всем видом своим он показывал, что не желает иметь дело с послом Дамбиала, этого противного родственника, который вечно допекал его еще дома в Джунгахоре всякими замечаниями насчет хороших манер и ни за что не хотел, чтобы Дэлихьяр поехал в советский пионерский лагерь. - Ваше королевское величество... - начал было посол, но король задергал лопатками, задрыгал ногами, взбивая ими одеяло, и вжался еще глубже лбом в подушку, не желая ничего слушать. - Позвольте, господин посол, мне... - вмешался тут Михаил Борисович Кравчуков. Услышав голос начальника "Спартака", король приподнял голову над подушкой и недоверчиво поглядел себе за спину. У начальника невольно сжалось сердце, когда он увидел эти запухшие, нареванные глаза под гибкими, сейчас как бы жалко обвисшими бровями. - Не хочу, у-это, к нему! Я хочу к вам! - Король заплакал и, не оборачиваясь, пряча лицо в подушку, стал вслепую хватать рукой за полу халата, который был наброшен на плечи Кравчукова. - Михаил Борисович! Вы ему скажите про Тонгаора, - раздался громкий шепот от дверей палаты. - Цыц! - прикрикнул Кравчуков. - Марш отсюда вон! С тобой, дева прекрасная, еще разговор у нас будет. Майя Лазаревна кинулась к дверям, молча выталкивая просунувшуюся в них Тоню. Но та успела крикнуть: - Дэлик! Они Тонгаора приговорили... Они его схватили... Казнить хотят!.. Король вскочил на постели. Напрасно Майя Лазаревна и Кравчуков пытались удержать его. Он спустил босые ноги на пол, затопал ими, залился громким плачем, стал раздирать на себе больничную пижаму. Он сбросил все лекарства с тумбочки, крича по-джунгахорски послу, что требует освобождения Тонгаора и ни за что не поедет домой, если того казнят. Он бушевал, плакал, требовал, просил, кидался головой в подушку, кричал, что не будет принимать лекарства. Тоня, пользуясь общей сумятицей, проникла в палату и стала поодаль от кровати, кусая губы, сердито и сочувственно сдвинув и без того тесно сросшиеся брови. Чем бы все это кончилось, неизвестно, но в госпиталь прибыл Павел Андреевич Щедринцев, тот самый советский посол в Джунгахоре, который месяц назад встретил принца в лагере "Спартак". Мягкий, спокойный голос негромко, но чрезвычайно внятно говорившего Щедринцева заставил всех притихнуть. - Простите меня, господин посол, и не сочтите это за вмешательство в ваши дела, но если вы хотите внять доброму, дружескому совету, то я позволил бы себе рекомендовать вам передать пожелания Его величества немедленно Его высочеству принцу-регенту Дамбиалу Сурахонгу... Все газеты мира полны сообщений из Джунгахоры, которые подтверждают, что народ глубоко возмущен репрессиями и, в частности, арестом Тонгаора. Я не берусь подсказывать, но мне казалось бы, что лучший способ уладить дело - это сослаться на требования нового короля, который, как я понимаю, предложил амнистировать подвергшихся репрессиям. Джунгахорский посол попробовал было что-то возразить сперва по-джунгахорски, а потом по-русски, но король, колотя кулаками по подушке и с размаху бодая ее головой, закричал: - Не надо совсем слушать его!.. Я его уже отменил... Я его, у-это, отозвал... Он уже, у-это, не посол совсем, а просто тьфу! - И король плюнул на пол перед койкой. - Прошу меня извинить, - вкрадчиво обратился тогда наш посол к джунгахорскому. - Но я не думаю, господин посол, что следует обострять этот конфликт... Тем более, что Его величество отказывается уже признавать вас в данной ситуации персоной грата. - Не признаю, - запротестовал тот. - Он еще не вступил на престол. Это незаконно. - Да-а, вы правы, возражения ваши совершенно законны. Но ведь приходится считаться и с общественным мнением. Не так ли, господин посол? Вы, разумеется, вольны поступать по своему усмотрению, однако... Тут улегшийся было король приподнял одеяло, отгородился им сбоку от нашего посла и из-под прикрытия показал снятому с высокого поста послу Джунгахоры язык, а потом и нос. Но это ему показалось недостаточно. Он приставил ладонь ребром к уху и потом, сгибая и разгибая пальцы, несколько раз помахал ими разжалованному послу. - Лопух, - сказал король, - качай отсюда. - Я вижу, что пребывание Его величества в Советском Союзе не прошло для него бесследно, - ядовито заметил бывший посол. - Хорошеньким манерам вы его тут обучили. - И совсем не они! - закричал король, сбрасывая одеяло. - И совсем не они! Это я раньше совсем научился. Это меня мисс Лора Харт, у-это, которая из Голливуда... люкс-бомба. Она танцевала в Джайгаданг, когда брат мой, у-это, король был. Она хотела жениться на него. А потом, когда ее пошли вон, она у дверей обратно смотрела и вот так язык, а потом так нос сделала и вот так вот рукой с ухом. Честное пионерское!.. У-это, честное королевское. У дверей берегового госпиталя уже толпились тем временем журналисты, проведавшие о местонахождении короля Джунгахоры и прилетевшие из нескольких западноевропейских редакций. Но главный врач запретил тревожить короля. К подъезду больницы вышел посол Джунгахоры и с кислым видом показал текст телеграммы, которую он, по повелению короля, посылает в Джунгахору. Король требует немедленного освобождения Тонгаора. Зато Тоню пришлось допустить к королю, иначе он отказывался прекратить голодовку и принимать прописанные ему лекарства. Тоня была тоже в белом халате, в белой косынке, которая ей очень шла. Король после бурной вспышки ослабел. Он лежал навзничь, ему было очень жалко себя. Он смотрел на Тоню ужасно печальными глазами, так что у нее все переворачивалось внутри. И даже видавшая виды няня-сиделка, принесшая завтрак королю, уходя, обернулась в дверях и тяжело вздохнула: - И что только капитализм с дитями творит! Неужто уж наши заступляться не будут?.. Тоня стала кормить короля с ложки. Конечно, он бы и сам мог держать ложку, но ему было так жалко себя, так приятно, что Тоня бережно подносит к его рту ложку с бульоном... Он не мог себе отказать в этом удовольствии. Уж на такое-то имел право король, тем более больной! Тут даже бы строгий Славка Несметнов не заругался. - Ты, у-это, очень красивая, совсем очень красивая сегодня, - тихо говорил король, протягивая губы к ложке, не сводя с Тони глаз, - тебе так очень хорошо. Ты совсем как Бабашура была. Ты будешь доктор, когда вырастешь? Тебе хорошо идет. Когда будешь доктор, тогда приедешь, у-это, в Джунгахора, да? Будешь всех лечить. Мы будем там устроить красивые больницы. - Ладно, там поглядим, - строго отвечала Тоня, суя ему ложку в рот. - Ты помалкивай, не болтай много, опять температуру нагонишь. А вечером пришел по телеграфу ответ от регента Сурахонга, который сообщал, что неблагодарный Тонгаор дерзко отклонил помилование. "Ваше королевское величество, - ответил Тонгаор, прося передать его слова новому королю и всему миру, - я не могу принимать жизнь по милости королей. Жизнь мне может вернуть лишь закон, и единственный, кто имеет право творить этот закон, - народ. Я ни в чем не виновен и отказываюсь сам просить у кого бы то ни было милости, даже если она дарует мне жизнь. Пусть решает народ. Признаю только власть самого народа и до последней минуты буду бороться с властью над народом..." Видно, регент тут что-то схитрил и, скрыв от Тонгаора истинное положение, изобразил дело так, будто юный король готов даровать жизнь поэту, если тот сам попросит у него помилования. И опять плакал маленький король, представляя себе, как томится непреклонный Тонгаор в королевской тюрьме, в глубокой смрадной яме, огражденной высокой стеной с гребнем, утыканным стальными иглами, которыми хотят окружить весь земной шар мерихьянго. Посол Щедринцев объяснил, как мог, королю, который не очень понимал ответ Тонгаора и был даже обижен на него, что гордый поэт-коммунист не хочет просить милости, в то время как тысячи людей томятся в ямах. Поэтому он отказался, как предложил ему регент Сурахонг, подписать прошение о помиловании. Тонгаор требовал суда открытого и народного. Его и надо добиваться, пока не поздно. Король так устал и наплакался, что совсем обессилел и вскоре заснул. А к вечеру к нему, несмотря на то что ее пыталась удержать дежурная сестра, ворвалась пробившаяся сквозь все заграждения, преследуемая главным врачом Тоня. Она рассказала о том, что только сейчас слышала по радио. Передавали, что весь народ Джунгахоры встал на защиту Тонгаора. Десятки тысяч людей двинулись стеной на стены королевской тюрьмы. И регент Сурахонг, чтобы как-нибудь утишить гнев и возмущение народа, вынужден был отменить казнь Тонгаора и объявить королевскую амнистию. Сотни людей уже выпущены из ямы на волю, а храбрый поэт-революционер выдворен из страны, и с ним выслана его семья, которую до этого не выпускали из Джунгахоры. - Ой, Дэлька, Дэлька! - кричала Тоня и кружилась по палате. И король, сбросивший с себя одеяло, катался и прыгал по койке. И оба они вопили: "Слоны - всем! В ямы - никого! Мерихьянго - вон!", пока не пришла Майя Лазаревна, не затопала на них, крича: - Это еще что за цирк? Вы что, с ума сошли?! Будьте добры, Ваше величество, не безобразничать. Занимайтесь этим у себя во дворце в Джунгахоре, если вам угодно. Скачите там у себя на троне сколько желаете, а сейчас вы на моей территории и режим у вас, простите, постельный, а не королевский. Тихо сейчас же! Извольте подчиняться моим законам, уж будьте добры! - И совсем, у-это, не так говорить! Надо не "будьте добры", а "путти хатоу"! - не унимался король, хохоча. - А я вам тогда скажу, у-это: "Взигада хатоу!" Пришлось все-таки королю послушно улечься снова в постель.
