И в чувствах то же разнообразие. Я по-одному люблю Пятнашку, по-другому - родителей, Манека, эту Марыню из Вильно.
Я говорю: люблю, очень люблю, влюблен.
И только.
А чувствую по-разному.
Очень странно.
Если бы я уже не был когда-то взрослым, может быть, я этого бы даже и не знал. А теперь я знаю, что дети влюбляются, только не знают, как это назвать. А может быть, они стесняются в этом признаться? Не то что сказать не хотят, а им и мысленно стыдно в этом признаться.
Боятся даже сказать: "Эта девочка милая. Я ее люблю".
Потому что взрослые высмеивают любовь.
Скажут: "Кавалер и барышня".
Разве нельзя кого-нибудь любить - просто разговаривать, глядеть, играть вместе в какую-нибудь игру, подать на прощание руку,- и чтобы никто тебя не выпытывал. Чтобы никто даже не замечал.
Что поделаешь, раз это невозможно...
И я спрошу, словно нехотя: "Марыня, это красивое имя?" Или скажу, что у нее красивая голубая лента в волосах. Или еще спрошу, почему у нее, когда она смеется, делаются ямочки?
Но только я что-нибудь спрошу или скажу, как сейчас же начнут допытываться: "А она тебе нравится? А ты бы на ней женился?"
Начнутся дурацкие шутки, уж я знаю...
Есть такие ребята, которые просто обезьянничают,- хотят подлизаться к взрослым, и сами говорят: "Моя невеста".
Взрослые не любят, когда мы паясничаем, а выходит, что сами нас заставляют.
Оки не знают, как неприятно корчить из себя шута. Некоторые дети от этого и в самом деле портятся, но большинство только испытывает обиду и неприязнь к взрослым за их любопытство.
Я сижу тихонько и размышляю. И точно так же, как я, тысячи детей в разных комнатах размышляют в сумерки о чудесах и печалях жизни, О том, что происходит вокруг них и в них самих.
Об этих наших размышлениях взрослые не знают. Только спросят: Что ты там делаешь? Почему не играешь? Почему так тихо?"
Какая странная вещь - сон!.. Иренка спит и ни о чем не знает. Вздохнула, видно, ей что-нибудь снится. Наверное, я у нее в детском очаге есть дети, которых она любит, и, может быть, она тоже не хочет об этом никому говорить.
Я сравниваю Иренку с собой, вспоминаю то время, когда я был боль-ным, и вижу, что все мы похожи друг на друга. Во взрослом человеке много детского, в детях много взрослого. Только мы не нашли еще общего языка.
Ну вот.
Я видел Марыню во второй раз.
Еще один-единственный раз была у нас Марыня. Даже не разделась. Они сказали, что им надо идти, что пришли только проститься.
В тот, в первый раз познакомились, а теперь сразу прощаться...
Я стою у своего цветочного горшка. Я посадил горошины, и в горшке выросло уже целых четыре листка, тут два и тут два,. Так приятно, когда что-нибудь посадишь и потом вырастает. Поливаешь. И от воды - из земли, из зернышка вылезает росток. Зеленый, малюсенький. Не было ничего, а теперь есть.
Я стою, а в руках у меня открытка: ангел с крыльями, а на краю пропасти - двое детей. Нагнулись над пропастью и рвут цветы. Ангел следит, чтобы они не упали в эту бездонную пропасть. Пришла Марыня с этой тетей, со своей мамой. Я ее тоже во второй
раз в жизни вижу - какая-то дальняя родствевница.
И я думаю:
"Если Марыня заговорит со мной, я дам ей на память открытку.
А если нет, то нет".
Я ее купил для Марыни, потому что знал, что она придет, только
боялся, что буду в это время в школе.
Я каждый день сразу бежал из школы домой. Манек спрашивает:
- Куда ты так торопишься?
Мама удивляется:
- Разве занятия теперь раньше кончаются?
А я молчу. Что я им скажу?
У Марыни белая пуховая шапочка и такой же воротничок. И волосы
Ее мама говорит с моей мамой о каких-то там знакомых в Вильно. А она молчит.
Потому что я быстро поцеловал этой виленской тетке руку, и скорей цветочному горшку.
она стоит и держится за свою маму. Я вынул из книжки открытку. Ту, с ангелом.
А она, Марыня, сразу ко мне пошла, бистро, почти побелила. А я - снова открытку в книжку и, наверное, покраснел, потому что ещё
больше смутился.
Она остановилась, заслонилась муфточкой этой пушистой, и я улыбнулся. А она тоже. И я отвернулся, словно смотрю на цветочный горшок. А Иренка подбежала и показывает ей куклу. Иренка говорит:
- Смотри, какие у нее башмачки. Тогда я опять к ним повернулся. Марыня взяла куклу и спрашивает:
- А у нее глаза закрываются? Я говорю:
- Нет. У маленьких кукол не закрываются.
Марыня совсем уже близко подошла и говорит, что и у маленьких могут закрываться, только у совсем уж маленьких никогда не закрываются.
И потом говорит:
- Я уже уезжаю.
Я испугался, что она прямо сейчас уедет, и быстро вынул открытку с ангелом: побоялся, что не успею отдать. Показываю и спрашиваю:
- Красивая? Она тихо ответила:
- Красивая.
Я говорю еще тише:
- Может быть, хочешь?
Я не хотел, чтобы Иренка увидела. Потому что маленькие любят во все вмешиваться. А вдруг еще что-нибудь громко скажет.
Но мама с тетей разговаривали и ничего не услыхали. Марыня говорит:
- Напиши что-нибудь на память.
Она это таким голосом сказала и смотрит, соглашусь ли. Все хорошо вышло. Я тут же быстро написал: "На память о Варшаве". И приложил промокашку.
А Марыня говорит:
- Ой, размажешь! Я отвечаю:
- Смотри, совсем не размазалась! Но "Н" немножко размазалось. Она говорит:
- Ну, это ничего! И добавила:
- Ты очень красиво пишешь! И еще:
- Напиши, кому и от кого...
- Зачем?
Марыня подумала, склонила головку набок и говорит:
- Да, правда...
Но я написал: "Марыне из Вильно".
И завернул в серебряную бумагу от шоколада. Потому что у меня уже все было припасено.
Но вижу, что чересчур уж блестит. Тогда я вырвал страницу из тетрадки и обернул еще раз.
А она:
- Ой, страницу вырвал!
Я говорю:
- Ничего!
А моя мама говорит:
- Снимите пальто!
А ее мама:
- Нет, мы должны сейчас же идти!..
Марыня положила эту открытку, этот сверток, в муфточку и спрашивает:
- Ты какую букву больше всего любишь писать?
Я говорю:
- Заглавное "Р".
- А я заглавное "В". Дай бумаги, я тебе напишу. Но карандашом.
посмотрим, кто красивее пишет.
И она написала. И я тоже. Только я не старался, хотел, чтобы у нее
вышло красивее.
Она говорит:
- Ну, чья красивее?
Смеется, а зубки у нее беленькие, ровные-ровные.
И говорит:
- На открытке ты красивее написал!
Я покраснел и говорю:
- Когда удастся, а когда и нет...
Мы писали "Варшава, Вильно" - разные слова, а потом числа. Она говорит:
- Я страшно не люблю писать восьмерку: всегда выйдет какая-то
перекрученная.
А я отвечаю:
- Ну да. Восьмерка редко хорошо получается. И тебе ведь, Марыня,
в пальто трудно писать.
Тогда она посмотрела на свою маму и говорит:
- Пожалуй, раздеться, или как?..
Но им уже надо идти.
Марыня хотела эту страничку порвать, но я не дал.
- Зачем тебе?
- Пусть останется.
- Зачем?
Я тихо сказал:
- На память!..
- Ну, какая это память. Разве это годится на память! Я тебе из
Вильно пришлю красивую открытку.
- Но оставила.
И я показал ей горшок с горохом. Сказал, чтобы он? его взяла. Но как она с этим горшком поедет?
Марыня погладила пальцем каждый листик.
А ее мама говорит: - Ну, пошли.
И поднимается со стула. Марыня быстро встала подле своей мамы. И мы уже больше не разговаривали, я остался около горшка. Они еще долго так говорили, стоя. А можег быть, недолго, только теперь уж я хотел, чтобы они скорее ушли. Я боюсь прощаться. И слышу:
- Ну, ребятишки, прощайтесь!.. Я еще больше отвернулся.
- Ну что, так и не попрощаетесь? Может быть, вы уже поссорились? Не поцелуетесь на прощание? Марыня говорит:
- Я с мальчиками не целуюсь.
- Вот ты какая,- говорит моя мама.- А не споешь нам на прощание?
- Могу.
А ее мама говорит:
- Ну уж когда в. следующий раз приедем. А то горло перегреешь. Марыня поцеловалась с мамой и с Иренкой, а мне только руку подала. И так гордо.. Даже не улыбнулась. В перчатке. И они вышли. А мама:
- Ты бирюк. Вот Марыня - молодец. А ты у меня совсем неотесанный.
Я благодарен Иренке.
Я ее поцеловал - привлек к себе и поцеловал в голову.
- Ты была хорошей девочкой, Иренка,- сказал я. И начинаю готовить уроки.
И так мне хорошо, спокойно. Так хорошо все получилось с этой открыткой. Красивая открытка. Сперва я хотел купить с цветами, потом с видом: лес, около леса домик и лошадь стоит. Еще были две красивые, но на одной надпись: "С днем рождения". А с ангелом, пожалуй, самая красивая. И горы, и пропасть, и цветы, и этот ангел, их охраняет.
Когда у меня будут деньги, я куплю такую же. Марыня, наверное, не пришлет, забудет, когда вернется в свой Вильно.
Я переписываю на завтра стихи. А рядом лежит Иренкина кукла. С этой куклы все и началось. И горшок с четырьмя листочками. Потом, когда горох будет расти, новые листья появятся выше, а эти четыре окажутся внизу. И, наверное, они первыми опадут. Подождать, пока они пожелтеют и опадут сами, или сорвать их еще зелеными и засушить на память? Пока еще я не знаю.
