"Хочет, чтоб я рассказала ей все, - подумала вдруг Фима. - Интересно, говорил ли он ей, как просил у меня эту икону? Мне все равно. Возьму и расскажу..."
Маряна лежала на спине, смотрела в синее-синее небо, и ее слегка колыхала волна. Изредка струйки перебегали по ее ногам, сильным и загорелым, по животу, по шее, омывая выступавшую грудь.
И Фима все рассказала.
- А он тебе говорил что-нибудь про Алку?
- Ни словечка.
- Ну и правильно. Мужчина не должен уподобляться бабам базарным. И особенно про женщин плохое говорить не должен... Так вот, Алка, оказывается, все время торчала в палатках у этих туристов, особенно в красной, где жили Вера с Людой, выспрашивала их о последних столичных модах, о том-сем и, конечно, языком трепала про Шараново... И про Аверю наболтала, как он заметил Льва с фотоаппаратом и велел тебе бежать на заставу...
- Что ты говоришь? Почему ж я этого не знала?
- Я сама это узнала сегодня утром, когда Аверя забежал и рассказал обо всем... Говорит, спать не мог, держать в себе не мог это... Кто бы подумал, что все так обернется? Когда мне в райкоме комсомола поручали ваш отряд, я взялась не раздумывая: люблю быть на людях, веселье люблю, шум, смех, споры... А что оказалось? Как обернулось? Ох, не игра все это, оказывается, совсем не игра... Не травой надо быть, а солнцем...
Фима смотрела ей в глаза и все понимала. Даже холодок продрал по коже, пробежал по лопаткам, когда дошла до нее вся суть Маряниных слов. В мире есть трава и солнце: трава - в общем, хорошая и нужная - под ногами, солнце - вверху. Трава растет везде, где только можно, бездумно и беспечно. Есть люди, которые живут, как живется, без больших помыслов, мечтаний и целей, и есть другие люди, которые хотят добра и счастья для всех и сражаются за правду и честь. Жизнь этих людей излучает свет и радость, как само солнце, и надо быть только таким, только солнцем!
- Маряшка! - донеслось с лодки.
Маряна перевернулась со спины, и они поплыли к лодке.
Отец развязал сумку из-под противогаза, постлал на коленях вафельное, не первой свежести полотенце, разложил пучки зеленого лука с белыми головками, редиску. Потом нарезал на куски хлеб и принялся резать на дольки большого копченого шарана.
Спазма перехватила Фимино горло, когда она увидела все это: со вчерашнего вечера ничего во рту не держала! И есть ведь не хотелось.
Локтя сидел на носу, держа на ладошке раковину, и рассматривал дымчатый, лиловато-синий рисунок на створке.
Марянин отец смачно захрустел редиской; борода его так и ходила вся.
- А вас что, приглашать надо? - Маряна посыпала солью хлеб.
Первым подполз к полотенцу Локтя, ухватил дольку шарана и стал зубами срывать золотистую, в чешуе кожицу. Фима еще немного крепилась, потом и она придвинулась, застенчиво протянула руку и взяла копченый хвостик.
- Лук бери и редиску! - приказала Маряна.
После еды поменяли еще два места, выбирая самую крупную и красивую ракушку. Локтя до того втянулся в дело, что даже покрикивал на Маряну, когда на ее лопате оказывался один песок, выбрасывал за борт ракушечный бой.
- А про отца Василия ничего не знаешь? - вполголоса спросила Маряна.
- Откуда?
- Так вот... Это все от Авери... - полушепотом сказала Маряна, чтоб отец не слыхал. - Утварью закрытой церкви торгует... Четыре иконы вчера Льву продал...
- Что ты говоришь?! - воскликнула Фима и вдруг вспомнила пристань, подошедшую "Ракету" и Аверю, знакомящего попа со Львом, и вежливый разговор их.
- А туристы-то переругались насмерть, разъехались.
Локтя поднял на них чуть раскосые, как и у Фимы, глаза. Маряна вдруг спохватилась:
- Работай... Нечего подслушивать старших... Мало ли о чем мы хотим поговорить.
Локтя надулся:
- Я работаю... Ты не забыла, завтра нам опять дом обмазывать? Или сбежишь?
- Ох, этот дом! - Фима насупилась. - Когда же наконец станут у нас строить не из этого чертова ила?
- Сбежишь? - опять спросил Локтя.
- Это уж мое дело: захочу - сбегу, захочу - нет.
- Не сбегай, Фима, не надо, мама жаловалась с утра на поясницу и...
- Там видно будет. Работай.
Глава 10
А УТРОМ...
Фимины ноги вязнут в иле, она топчет крутую жижу, перемешанную с соломой, тяжело перебирает ногами. Груня, получившая в бригаде отгул, мажет во второй раз просохшие стены. Мать бросает ил из лодки на греблю.
Солнце взошло не так давно, и его косые лучи пробиваются сквозь заросли акации: эти деревья любят здесь сажать, и не только потому, что тут они хорошо растут, но и потому, что ствол у них твердый, тверже дуба, и всегда идет на жерди для каркаса дома - не поломаются, не подгниют.
Ил шуршит, чавкает, чмокает под Фимиными пятками, а сзади шлеп-шлеп-шлеп - с материной лопаты слетают, сползают огромные темные лепешки...
Локтя снует по дому - готовит завтрак. Когда нужно будет, Фима позовет его, и они потащат груженые носилки к дому, и она тоже начнет мазать.
По телу бежит пот, щиплет глаза. Тупо ноют коленки.
Могла б отказаться: "Не хочу, и все". - "Уходи из дому вон!" "Пожалуйста!" И она уйдет, обязательно уйдет! Это никогда не поздно. Но бежать она не хочет. Это самое простое. Странно, но именно сейчас, после всего, что случилось, какая-то сила удерживает ее здесь, дома.
Вдруг где-то совсем рядом Фима услышала ребячьи голоса. Все знакомые. Вот чуть сиплый голос Власа. Вот резкий - Акима. А вот тоненький Ванюшки... Даже Аверя тут! И куда это они собрались всей гурьбой? Верно, куда-нибудь на экскурсию. А ее-то и не позвали. Думают, если у нее мать такая строгая, то она уж и уйти никуда не может...
Стукнула калитка, показался Влас:
- Приветик!
На нем донельзя изношенные штаны и видавшие виды брезентовые туфли; большой палец выглядывает из дыры. За ним - Ванюшка, Аким, Селька, Сергей, Лука, Нинка, Василь... А вот и Аверькина голова маячит, и все в каком-то грязном тряпье. Кое у кого на плече лопата.
Мать так и застыла в лодке с лопатой на весу, - ил капает на ноги. Фима замерла в месиве, точно ноги вырвать не может. Груня с лесов обернулась - никак не поймет, что такое. Локтя испуганно вытаращился из дверей дома...
- Батальон, смирно! - проревел Аверя.
Ребята с хохотом опустили лопаты.
Тогда Аверя, чеканя шаг, подошел к ерику, где в лодке стояла Фимина мать, поднес ладонь к виску и громогласно заревел:
- Товарищ начальник, строительный батальон номер один по приказу дружины средней школы города Шаранова в ваше распоряжение прибыл! - и так закатил, так чудовищно выпучил глаза, что оба дома, новый и старый, задрожали от хохота.
Мать опустила лопату, вздохнула, посмотрела на двор через ограду и крикнула:
- На клубнику там не посматривайте! Не для вас сажена.
Фима отвернулась и вытянула ноги из месива.
Ладонь опять взлетела к Авериному виску.
- Пришли не клубнику кушать - строить пришли!
- Ладно вам, дурошлепы. - Мать нагнулась и всадила лопату в ил.
Аверя подмигнул ребятам, выскочил из туфель, засучил повыше драные брюки из "чертовой кожи" и принялся с таким остервенением месить ил, что Фиме там делать было нечего. Она отошла в сторонку.
По ерику подъехал на лодке Федька Лозин. Аверя повернулся к нему и дал команду:
- Федор, хватай Сельку - и за илом!
Мальчишки уехали к Дунайцу. Девчонки стали подносить к дому ил и подавать Груне. Одна девчонка взобралась на леса и тоже стала вмазывать ил в камышовую стену.
- А умеешь? - недобро спросила бабка.
- Не так что - прогоните, батя оставался доволен.
Это говорила дочка заведующего подсобным хозяйством колхоза, куда входила и Грунина бригада мазальщиц.
Все нашли себе работу. Кое-кто подправлял шатающийся плетень и укреплял столбики, на которые опирались доски кладей. Девочки возились на цветочной клумбе, выпалывали сорную траву.
Фима была ошеломлена. Она вспомнила, что не с такой уж охотой ходила мыть полы к бабке Матрене, а тут столько народу привалило - чуть не весь отряд! Не верилось просто. И, улучив момент, она тихонько спросила у Авери:
- Маряна все подстроила?
- Какая Маряна? Да где ты видишь Маряну?
- Не придуривайся. Она. Кто же еще?
Фима не сомневалась. Кто, кроме нее, догадался бы! Одна она у них такая, Маряна, и это ее работа!
- Думай как хочешь. - Аверя вздохнул, шмыгнул носом и как-то сразу превратился из горластого и неунывающего парня в обычного и понятного. Фим, - сказал он негромко, - ты на меня не особенно... Плохо я это... Глупо все как-то, по-дурацки получилось...
- Да что ты, чудак! - заспешила Фима, боясь того, что он мог сказать дальше. - Пустяки какие! Иди лучше носилки тащить помоги...
И Аверя, приободренный, что она не заставила его говорить то, что так трудно было сказать, поспешно отошел от нее. И тут Фима услыхала, как мать позвала Локтю.
Босой, в одних трусиках подбежал Локтя к матери; она уже выбросила из лодки весь ил и стояла на гребле, опершись о лопату.
- Где твой крестик? - в упор спросила она.
