Юрий Хазанов - Мой марафон

Вспоминает, как вызвали его вдруг в судейскую коллегию.

— Ты менял мишени Шорина? — спросил главный судья. «Не я!» —хотелось крикнуть Грише на всё поле.

— Я,— ответил он.

— Так вот, три мишени недействительны.

— Почему? — спросил Гриша.

«Зачем я это спрашиваю? — подумал он.— Глупо как».

— Почему? — повторил он.

— Расскажем? — спросил главный судья и посмотрел на остальных судей.

Грише показалось, что он улыбнулся.

— На каждой мишени,— сказал главный судья,— кроме печати, мы ставим свои тайные значки. Какие они — это уж, извини, наш секрет... Так вот, где настоящие мишени?

— Сейчас,— сказал Гриша.

Он сорвался с места и побежал. Куда угодно — за деревья, в блиндаж, на другую сторону земного шара! Только чтоб не видели, как он будет вынимать из-под куртки с «молнией» эту проклятую папку...

А потом главный судья объявил решение судейской коллегии: результаты Виктора Шорина не засчитывать, его самого дисквалифицировать на всё время. До совершеннолетия. Того, кто помогал в обмане, отстранить от всех тренировок и соревнований на один год...

— Здорово,— сказал Гриша Вите.

Больше он ничего в эту минуту сказать не мог.

— Потому что: не умеешь — не берись! — ответил Витя. Он повернулся и пошёл.

— Да, не умею! — закричал Гриша.— Не умею!.. Ну и что?

...Вот о чём не хотел сейчас думать Гриша, прогуливаясь взад и вперёд невдалеке от стола судейской коллегии.

Осталось два выстрела. Он снова стал тихонько напевать «Я на камушке сижу...» Ведь не будь этой песенки, не держать бы ему, наверно, в руках винтовки, не знать, что такое «мелкая» и «высокая» мушка, не целиться с замиранием сердца в чёрную червоточину на белом круге...

А по тому, как одобрительно перешёптываются судьи, глядя на Гришу, можно почти наверняка предположить, что и без двух последних выстрелов он завоевал уже звание чемпиона города.

Мите уже сто лет обещают, что он полетит на самолёте. Не на большом самолёте: на нём он уже летал сколько раз, а на маленьком, санитарном, где сидишь рядом с пилотом и всё видишь: все приборы, и рычаги, и поля, и реки. Ведь на ИЛ-18 или на ТУ непонятно даже, летишь ты или на месте стоишь. Только вот во время взлёта или на посадке голова пухнет. А так совсем ничего. Кругом один гул да синий воздух. Хотя однажды, когда летели из Москвы в Омск, Мите прямо страшно стало. Не в тот момент, когда провалились в воздушную яму,—этого он не боится: глотнёшь раза два, и всё пройдёт. А страшно ему стало от красоты, которую он увидел за окном самолёта. Казалось, там было не небо, а ледяное поле — нагромождение белоснежных курчавых пластов. Их словно только что вспахал небесный трактор, и теперь он гудит уже где-то на другом конце поля, а сюда сейчас придут и начнут сеять золотые звёзды.

«Наш самолёт находится на высоте девять тысяч метров,— услышал Митя голос бортпроводницы.—Температура за бортом минус пятьдесят, скорость полёта — восемьсот километров в час...»

Здорово, конечно, летать на такой высоте и с такой скоростью! Но всё же Мите хотелось полетать на санитарном. Тем более, что папа обещал. Наверно, тысячу раз. Вернее, Митя тысячу раз просил.

«А теперь уже скоро уроки начнутся, тогда вообще не очень полетаешь. Значит, надо что-то предпринять!..» Так подумал Митя и решил посоветоваться во дворе со своим другом Васей.

— Я знаю,— сказал ему друг Вася.— Надо, чтобы оттуда тебе написали... Что приглашаем приехать и ждём.

— Откуда? — спросил Митя.— Кто?

— Оттуда,— повторил Вася.— Куда твой отец ездит.

— Он вроде в Русскую Поляну собирался,—сказал Митя.—А кто должен написать?

— «Кто, кто»! — закричал Вася.— Я! Или ты...

— Тебя серьёзно спрашивают,— сказал Митя.— Не хочешь, можешь не говорить.

— Я тебе серьёзно и отвечаю... Не понял?

Но Митя, кажется, уже понял, потому что подпрыгнул, издал боевой клич индейцев племени сиу и вцепился Васе в плечо.

— Постой ты! — сказал Вася.

Он не любил излишнего шума. Но Митя и сам успокоился, отпустил Васину ключицу и спросил:

— А от кого писать? И про что?

— Про что-нибудь,—сказал Вася.—Как письмо в «Пионерскую правду». Только не «дорогая редакция», а...

— Дорогой доктор,— подсказал Митя.

— «Дорогой доктор,— повторил Вася и продолжал таким голосом, словно ему поручили приветствовать делегацию из соседней школы: — Мы, ребята пятого класса, очень просим прислать к нам вашего сына Митю...»

— Зачем? — спросил сын Митя.

— Откуда я знаю зачем?! — рассердился Вася.— Надо подумать.

Они стали думать.

— Может, я написал что-нибудь такое? — робко сказал Митя.— А они прочитали...

— «Три мушкетёра»? — предположил Вася.

— Я серьёзно! Может, они просят поделиться опытом?

Вася вскочил на садовую скамейку, поднял руку, как боярыня Морозова на картине Сурикова, и провозгласил:

— Товарищи! Вот уже пять лет я с успехом собираю металлический лом. Делайте, как я: уносите из дома все тазы, кастрюли и железные кровати. Я сам уже два года сплю на полу...

— Перестань! — закричал Митя, хотя ему было смешно; он и не знал, что Вася такой артист.— Хватит!.. А может, я спасу кого-нибудь, а? Сейчас это часто делают. Больше всего из воды.

Вася сразу стал серьёзным.

— Говоришь, спасу кого-нибудь? — деловито переспросил он.—Это ничего. Мальчишку или девчонку? Из какого класса?.. А где это было?

Вася умолк, походил вокруг скамейки и потом продолжал:

— Знаю! Они сюда приехали, понял? На экскурсию. Этим летом. И купались тут, а один мальчишка взял и заплыл на серединку. И тонуть начал.

— И тут я,— закричал Митя,— раз-раз! Поплыл сажёнками, нет, кролем, всех обогнал, схватил его вот так, за волосы,— и вытащил!

Тихо ты,— сказал Вася и пригладил свою причёску, которую в классе называли «полуполька, полубокс, полупудель, полуфокс».—Ну, а потом?

— А потом,— продолжал Митя,— потом я торопился в кино или в магазин... Поэтому сразу убежал. Правильно?

— Как его звали? — спросил вдруг Вася.

— Кого?

— Кого ты спас.

— Как? Лёшка, по-моему. Не помню. Или Мишка. Какая разница?

— Теперь всё,— сказал Вася.— Можно письмо писать.

— Только зачем папе? — сказал Митя.— Лучше прямо мне.

Так и порешили. Они пошли к Мите, и там после долгих раздумий и споров родилось на свет это письмо, написанное корявым Васиным почерком. В письме ребята русско-полянской школы № 1 (такая ведь обязательно должна быть) вспоминают Митин подвиг и очень, очень просят Митю приехать, потому что все его так ждут, так ждут, прямо как соловей лета... Но особенно хочет его видеть тот самый мальчик по имени Лёшка (или Мишка? Нет, пускай Лёшка).

«...Скорей, скорей приезжай, дорогой Митя. К нам часто летают санитарные самолёты АН-2 и ЯК-12, ты можешь сесть прямо на них. Наверно, родители тебя отпустят, раз мы все просим. Привет. Ребята 5-го класса «А».

Так заканчивалось это письмо. И начиналось самое трудное: нужно было подумать, как его доставить.

— А чего доставлять? — сказал Митя.—Скажу, что конверт выбросил. А письмо — вот оно, пожалуйста.

— Нет, так нехорошо,— сказал Вася.— Сразу догадаются. Надо, чтобы всё похоже было... Дай какой-нибудь конверт!

Они тщательно изучили конверт от тёти Маниного письма и установили, что там стоят два круглых почтовых штемпеля — московский и омский. И на ободке у каждого написан город, потом номер почтового отделения и нарисована звёздочка, а в середине стоят разные цифры.

— Теперь давай чистый конверт,— сказал Вася.— Я таких штемпелей нарисую сколько угодно... Пять копеек есть?

Только оказалось, что пятачок велик, и тогда Митя совершил рейд по маминым карманам и добыл ещё три, две, пятнадцать копеек и одну: стали накладывать монеты на штемпель и выяснили, что внешний круг равняется трёхкопеечной монете, а внутренний — копейке. После этого Митя разыскал среди папиных шариковых ручек одну с чёрной пастой, дал Васе лист бумаги, и состоялась проба.

— А что? Ничего, честное слово! — воскликнул Митя после нескольких минут своего напряжённого молчания и Васиного усердного пыхтения.

Вася действительно постарался: и звёздочка наверху, и две поперечные полоски в середине малого круга, и цифры — всё было исполнено рукою мастера. Только, пожалуй, буквы портили всё дело: были они какие-то корявые и несерьёзные.

Митя эту мысль и высказал своему другу, но тот нисколько не обиделся, а сказал, что на конверте надо будет написать ещё непонятней да и вообще смазать. Как будто на почте штемпель был плохой — бракованный.

— На двух почтах,— сказал Митя.

И вот наступил самый ответственный момент. Митя молчал ещё напряжённей. Вася пыхтел ещё усердней, и в результате их обоюдных стараний через несколько минут два штемпеля красовались на чистом конверте. Один — прямо на марке, другой — на обратной стороне конверта. Причём Вася сказал, что когда Митя будет вскрывать конверт, пусть обязательно надорвёт в том месте, где второй штемпель.