- В войну еще быстрее было... Как корова языком целые деревни слизывала... - сказал он и пригорюнился.
Мать горестно покачала головой:
- Не дай бог опять войну пережить! Не дай бог... У меня еще от той руки дрожат...
Оставила деду молоко и напустилась на меня - почему не иду домой? Может, и я надумал от дома отбиться? Чтоб сию же минуту был в своей хате, не то запрет дверь...
Но мы с Витей не торопились. Нам хотелось дождаться Гриши.
Явился он, когда у нас лопнуло терпение. Руки - как у дегтярника.
- Назад с Витькиным отцом ехал. Мотоцикл испортился: и чинили, и в руках вели.
- Как Володя?
- Не видел, можно сказать. Не пустили. И три дня, сказали, не приходить, не будут пускать.
Больше от него ничего не добились. Вот чертовский характер! Знали бы не ждали...
...Когда утром я снова пришел во двор деда, там уже хлопотали Гриша и Витя, относили к сараю и укладывали под крышу коротенькие бревна из межоконного простенка. Оба успели запылиться, как мельники, только и разница, что не белая пыль, а желтая - труха.
- Сегодня не поедем за камнями?
- Грузовик послали. Пятерых взрослых твой отец выделил, надоело ему смотреть на нашу забаву... - объяснил Витя. - Сказал, если есть желание, помогайте около хаты.
Помогать так помогать. Мы таскаем эти бревнышки почти бегом, плотники не успевают их отдирать топорами от простенков. За длинные бревна хватаемся втроем и уже не бежим, а еле ползем.
Разломала завалинку. Кострица не рассыпалась, от нее можно отламывать куски, как будто она побывала под прессом. Гриша принес из сарая мешок и сказал:
- Вот... Носите кострицу в хлев, на подстилку.
Витя держал мешок зубами и руками, растопырив его верх треугольником. Бросил я охапку в этот треугольник, а Витя не удержался - чих! Край мешка выпал изо рта. Еще бросок - апчхи!
- Это ты, трубочист, изобрел такой способ? Смотри, как добрые люди делают...
Гриша взмахнул мешком у самой земли, и тот вздулся, как аэростат. Чаратун скоренько переступил через него, как будто хотел сесть верхом, и нацепил края на пальцы ног. Левой рукой он оттянул край кверху - получился тот же треугольник - и начал загребать в мешок кострицу правой рукой.
- Один управляешься - это раз, в десять раз быстрее - два! И чихать не будешь - три! - говорил он, загребая кострицу, и вдруг расчихался: чих-чих-чих! Часто, как из пулемета.
Были в кострице мышиные и крысиные ходы, старые, оставленные осиные гнезда и одно действующее - шмелиное. Переселять шмелей было некуда, пришлось разорить. Шмели не кусались, а только метались над разоренным гнездом, угрожающе летали возле наших носов. Правда, меду досталось - кот наплакал: по две-три сотники на брата.
Не находилось только никаких свертков, никаких бумаг...
В конце завалинки, у самых сеней кострица перемешалась с землей и древесной гнилью. Под пол, между двумя прогнившими штандарами - дубовыми чурками, которые служили вместо фундамента, вел широкий лаз.
Я преодолел страх, сунул туда руку. Нащупал какую-то сырую, холодную ветошь. Вытащил...
Это была истлевшая и вконец изгрызенная клеенка. Попробовали развернуть - расползлась в руках, посыпалась бурая труха и сор.
- Осторожно! Это, наверное, дедовы бумага! - закричал Гриша.
Вытрясли, что только можно было, на мешок. Витя достал из норы еще пригоршни две земли, выбрал из нее несколько крохотных кусочков - коричневых и грязных.
Мы пересмотрели каждый огрызок. Нигде ни одной буквочки, на некоторых проступают бледно-фиолетовые пятна. Есть кусочки потолще, наверное, остатки фотоснимков.
И все...
Мы долго сидели у разостланного мешка.
Досадно и обидно...
А у меня была тайная надежда: найдем снимок, а на том снимке - человек, очень похожий на Володю Поликарова. Значит, Микола - его отец, а Володя внук деда...
Обидно и горько!..
- Давайте деду ничего не скажем... - Хмурец тяжело вздохнул.
- А что это даст? - Гриша сгреб истлевшие кусочки, ссыпал себе в карман. Мешок вытряхнул и начал набивать его кострицей.
Еще одна завалинка - в заросшем бурьяном и старыми кустами сирени палисаднике. Третья - вдоль тыльной стены. Таскать не перетаскать...
В самую жару появился дед Стахей - загнал телят на отдых в телятник. Поздоровался с рабочими, подошел к нам.
- Слушайте, молодцы, что я вспомнил... - дед присел на бревно. - Мой Микола перед войной собирался ко мне жену с дитем привезти показать. Да так и не собрался - война началась... Хлопчика Валеркой звали, как Чкалова. Такой ладный, писал, удался, весу тяжелого! И приметинка у малыша была - два крайние пальчика на правой ножке срослись... Вот я и считаю: коли б невестка живая была, то разыскала б меня, прислала весточку. Ведь не чужой я ей... Видно, разбомбили их там в казарме... Я видел, когда аэродром разыскал, ту казарму: шкилет, закопченные окна, что глазницы пустые...
Мы молчали, слушали. Не могли же мы перебить его: говорил ты нам, деду, про внука. И про невестку говорил... Одно только новое - примета на ноге. На правой...
Беспощадный Гриша вынул из кармана горсть трухи, показал Стахею Ивановичу.
- Вот все, что осталось от документов... Столько лет прошло! Сырость, мыши...
Дед сперва непонимающе уставился на ладонь Гриши. Потом дотронулся до бурой трухи дрожащими пальцами. Красные, набрякшие веки заморгали, по бороздкам морщин потекли слезы.
- Не может быть... Чтоб от человека да ничего на земле не осталось? Это ж не комар...
Мы сидели молча, и какая-то непомерная тяжесть давила на нас...
Плотники собирались расходиться на обед. Останавливались около деда, закуривали, утешали. Утешали своеобразно - подсчитывали, сколько односельчан погибло за время войны. И получалось, что ни одну хату война не обминула, а из некоторых забрала по нескольку человек.
Другие пробовали сложить из тех мельчайших обрывков хоть что-то напоминающее лист бумаги. И вздыхали, подымались с корточек, отходили и опять закуривали.
Отец Гриши плюнул себе на ладонь, ткнул туда окурок, вытер руку о замусоленные штаны - и вдруг схватил Гришу за локоть. Тот ойкнул, согнулся. Меня и Витю смело с бревна, как ветром.
- Марш домой! Старику самому негде жить!
- Не пойду! - рванулся Чаратун.
Дядька Иван даже с места не стронулся. И тогда Гриша хвать зубами за отцовскую руку!
- О! - Чаратун-старший огрел Гришу по щеке, подмял под себя и начал месить кулаками, все больше приходя в ярость. - Я тебе... выбью... эти ядовитые!..
Мужчины вырвали у него хлопца, а дядька Иван снова бросился на него и на них, размахивая кулаками. И тогда его повалили наземь, связали ремнем руки.
Стали вокруг, тяжело дыша, посасывая погасшие в суматохе цигарки. Осматривались по сторонам - не подожгли чего-нибудь?
Отец Гриши катался по соломе и мусору, скрежетал зубами:
- У-у, гады! Как вы мне надоели! Пропадите вы пропадом с этой хатой, со всем на свете!..
Строители стояли около Ивана, молча прикуривали друг у друга, и руки их дрожали.
Охал, не находя себе места, дед:
- Людцы! Что творится на моем дворе! Что творится!..
Я не участвовал в потасовке, но у меня тоже дрожали руки. Витя кусал губы и сжимал кулаки. Гриши не было - спрятался на сеновале.
- Развяжите... Убью выродка!
- Ничего, ничего... Тебе полезно полежать, остыть...
И тогда дядька Иван заплакал - тоненько, обиженно, как ребенок.
Наконец Чаратун-старший умолк.
- Что с ним делать, мужики? - сказал, обращаясь к плотникам, усатый дядька Николай, бригадир строителей.
- Отведем к участковому! Пусть отсчитает пятнадцать суток!
- Посидит - как шелковый станет...
Застонал дядька Иван.
- Пустите... Уйду я из села... Слово даю - никого и пальцем не трону...
- Ну что, мужики, - поверим? - снова спрашивает дядька Николай.
Заговорили все сразу:
- Пусть идет...
- Если что - на себя будет обижаться.
Дядьку Ивана развязали.
- Иди, работничек... Не нужны такие в колхозе.
- И семье спокойнее будет...
Отец Гриши посидел немного, растирая затекшие руки, потом встал и ни на кого не глядя, побрел домой.
Собрался он на удивление быстро. Через полчаса его уже видели с ободранным чемоданчиком в руках. В сторону дедовой усадьбы даже не посмотрел.
Направился к той дороге, что ведет в город.
Глава пятая
ЗДРАВСТВУЙ, ГЕРОЙ!
Областная больница расположена в бывших монастырских постройках. Они отгорожены от улицы высокой кирпичной стеной - старой, истрескавшейся, с пучками травы в расщелинах штукатурки. Были в этой стене и высокие ворота, окованные железом, а в одном месте - зеленая дверь. Узкая, как в хате, обшитая шалевкой - ромб в верхней половине и ромб в нижней. Посредине верхнего ромба - небольшое, заложенное изнутри фанеркой оконце.
Гриша постучал в дверь. Никто не отозвался.
- Может, не сюда? - забеспокоился Хмурец, а я посмотрел по сторонам. Может, через большие ворота?
