- А где же дядя Шура? - спросил я.
- На работе, - ответила она.
Значит, я не ошибся, это действительно было настоящее бегство с желанием скрыться до возвращения главного обвинителя. Значит, она все же чувствует себя виноватой во всей этой истории с Малышом, раз так стремительно заметает следы.
Надежда Васильевна выпрямилась, взяла виолончель, повесила через плечо и посмотрела на Наташку, потом на меня. Провела взглядом по стенам комнаты, словно прощаясь... Ее взгляд остановился на открытом шкафе, она подошла и плотно прикрыла его. Потом на букете цветов... Она сняла виолончель, взяла цветы и пошла на кухню. Пока она меняла воду для цветов, Наташка тоже выскочила из комнаты, и они, возвращаясь, столкнулись на пороге.
Наташка несла под мышкой крокодила!
- Вы забыли, - сказала она, протягивая крокодила.
- Это твой, - ответила Надежда Васильевна. - Я же тебе его подарила. И впервые добавила слова, не имеющие прямого отношения к отъезду: - Ведь это самый веселый крокодил в мире, пусть он живет с тобой. - Вновь вскинула виолончель на плечо и подняла чемодан. - Ну, не поминайте лихом... - И снова замолчала, она явно ждала от нас каких-то слов.
- Давайте я вам помогу, - сказал я и, не дожидаясь ее согласия, подхватил чемодан и выволок на лестничную площадку.
Я решил их оставить вдвоем, - может быть, им надо о чем-нибудь поговорить в последний раз. Вызвал лифт. Стою, жду.
Наконец она вышла.
Ничего у них, видно, не получилось: лицо у нее было по-прежнему строгое, губы крепко сжаты, а глаза совсем почти закрыты, словно ей не мил был белый свет.
- Дальше не провожай, - сказала Надежда Васильевна, - я сама, - и захлопнула дверь лифта.
Я ворвался обратно в пустую комнату и сделал вид, что мне ужасно нравится все то, что сейчас произошло, что случилось нечто веселое. Я стал прыгать, дурачиться, схватил Наташку за руки, кружил ее и кричал.
Потом мы оба с хохотом упали на пол.
- А Малыша все равно не будет, - вдруг сказала Наташка.
- Будет, - уверенно ответил я и таинственно добавил: - Я его найду.
- А как?
- Это секрет.
- Смотри, - сказала Наташка, - я буду ждать.
Она встала, подошла к крокодилу, наступила на него ногой и выпустила воздух. И прекрасный, веселый крокодил превратился просто в кусок резины. После этого его жалкие останки она запихнула под шкаф.
Теперь от Надежды Васильевны в комнате ничего не осталось.
Нет, остались еще цветы. Свежие, вымытые, вновь ожившие, они стояли в большом стеклянном кувшине.
"Как можно не любить цветы! Это все равно, что не любить землю", услышал я глубокий и ровный голос Надежды Васильевны. И готов был оглянуться - мне почудилось, что она стоит в дверях. Но я знал, конечно, что ее там нет. И мне стало горько от того, что я должен был разочароваться в ней. Лучше бы я ее не знал...
И тут вбежал дядя Шура! Он, видимо, невероятно торопился, потому что вошел в комнату в необычном виде: пальто нараспашку и шарф торчит из кармана... Но, как видите, не успел.
Дядя Шура быстро обошел все комнаты, не снимая пальто, словно надеялся еще настигнуть Надежду Васильевну. Даже заглянул в непривычно пустой шкаф. Постоял, помолчал. И пошел к выходу, к двери, на улицу, не взглянув на нас.
Я еще ни разу не видел у него таких испуганных глаз и такого выражения лица.
- А ты не будешь обедать? - успела крикнуть вдогонку Наташка. - У нас есть суп и котлеты.
- Спасибо, - ответил дядя Шура. - Мне не хочется. - И, заглушая свои слова, хлопнул дверью.
Хлопнула дверь лифта.
Фигура дяди Шуры пересекла двор и скрылась.
Наташка вопросительно уставилась на меня.
- Ничего, - успокоил я ее, - у нас, у взрослых, так бывает.
Именно в тот день, когда я рассказал Кольке-графологу историю дяди Шуры и Надежды Васильевны, мы их встретили около метро.
Мы возвращались после неудачных поисков Малыша. Обошли, можно сказать, всех собаководов дома, в котором должен был жить Малыш со своим новым хозяином, но успеха не добились.
Сначала мы попали в квартиру, которая была не заперта, и легкомысленно вошли в нее, а вышли... только через час. Потому что, когда мы обнаружили, что в ней нет людей и хотели выйти, то нам загородила дорогу овчарка и не давала двинуться целый час. Непонятно, зачем только люди держат в домах таких злых собак!
Мы сидели смирно, сложив руки на коленях, и Колька излагал мне свой план нашего освобождения. Он предлагал рывком броситься к тахте, сдернуть с нее одеяло и набросить собаке на голову.
Как видите, план был прост, но Колька предлагал, чтобы выполнил его я, а я ответил, что уступаю ему, поскольку это его план. А он процедил, не разжимая губ, чтобы не злить овчарку раньше времени, что не может один человек и придумывать и выполнять, что должно быть разделение умственного и физического труда.
Так мы спорили до тех пор, пока не вернулась хозяйка квартиры.
А потом мы попали к старику. У него были две собачонки, и он держал их на руках. Когда он узнал всю нашу историю и то, что пропал Малыш, и то, что Наташка от переживания заболела ветрянкой, то страшно забеспокоился, что его собаки могут заразиться ветрянкой.
И вот после этого, когда мы с Колькой, усталые и злые, покупали бублики около метро, чтобы немного утешить себя, я увидел дядю Шуру. Я хотел к нему подлететь, но в последний момент узнал его собеседницу и поспешно затормозил. От неожиданности я подавился бубликом и закашлялся: ведь дядя Шура беседовал не с кем-нибудь, а с Надеждой Васильевной!
Колька-графолог, чтобы остановить кашель, ударил меня изо всех сил по спине. После этого я снова обрел дар речи и прошептал:
- Вон стоит дядя Шура.
- И она? - догадался Колька.
Я кивнул.
- А я-то думал, что дядя Шура успокоился и она навсегда исчезла из нашей жизни!
- Простак, - ответил Колька-графолог.
Они стояли друг против друга, и между ними возвышалась ее виолончель. Они попеременно, а иногда и одновременно поддерживали ее: то Надежда Васильевна, то дядя Шура, то вместе, и тогда их руки сталкивались.
Прохладный ветерок трепал полы ее расстегнутого пальто и так же трепал волосы на непокрытой голове. Но она ничего этого не замечала, внимательно слушала дядю Шуру и показывала всем своим видом необычайную нежность к нему. Он заботливо застегнул ей пальто и поднял воротник. Когда он подымал ей воротник, она успела прижаться щекой к его ладони.
- Ловка! - Колька-графолог жевал бублик и ехидно поглядывал на меня: А твой хирург расквасился.
Наконец Надежда Васильевна нехотя вскинула виолончель на плечо, и они разошлись.
Дядя Шура прошел мимо меня, не заметив. До меня ли ему: он не видел никого и ничего. Наскочил на какую-то женщину, извинился. Радостная улыбка не сходила у него с лица.
- Ну, - Колька-графолог подтолкнул меня, - надо действовать.
- Хорошо, - послушно согласился я. - Сейчас я ей все объясню. - Я угрожающе сунул бублик в карман, как будто это пистолет, и устремился в погоню за Надеждой Васильевной.
Я обогнал ее и преградил дорогу.
Нет, она не изменилась. Она была такая же прекрасная, как раньше, а может быть, даже лучше, потому что похудела и глаза у нее от этого увеличились. Это было самое обидное.
- А, Боря, здравствуй! - весело сказала она. - Откуда свалился?
- Из метро вышел и увидел вас, - многозначительно ответил я и стал ждать, как она начнет передо мной оправдываться.
Но нет, она и не думала оправдываться, опустила руку на мое плечо и радостно предложила:
- Проводи меня немного, а то я, как всегда, опаздываю.
И я вдруг чему-то обрадовался и незаметно для себя пошел рядом с нею.
- Понеси виолончель, - попросила она.
И ее виолончель оказалась у меня в руках, и блаженная улыбочка, какая только что озаряла лицо дяди Шуры, поползла по моим губам.
Тут я увидел Кольку-графолога, который почему-то шел к нам навстречу, хотя мы расстались около метро. Он усиленно вращал глазами, но, честно говоря, я узнал его только в тот момент, когда он сильно толкнул меня в бок.
Виолончель испуганно звякнула, и я остановился.
- Ты чего? - спросила Надежда Васильевна.
"Ну и подлец! - подумал я про себя. - Ну и дамский угодник! Из-за каких-то лучистых глаз готов был предать идею! Хорошо, что графолог меня вовремя остановил. Молодец!"
Я отвернулся, чтобы не видеть лица и гипнотических глаз Надежды Васильевны, и процедил:
- И дядю Шуру, между прочим, я тоже видел, - и протянул ей виолончель.
- А-а-а, - неопределенно ответила она, еще не понимая, в чем дело, и взяла виолончель.
Похоже было, что мой выпад никак на нее не подействовал. Ну что ж, пойдем дальше, расхрабрился я, это нам не трудно, наша дорога не дальняя. Я достал из кармана недоеденный бублик, вгрызся в него зубами и спросил:
- Правда, он очень изменился, похудел?
- Жизнь наладится, он и поправится, - ответила она.
- А когда она наладится? - не отставал я и ехидно, на манер Кольки-графолога, добавил: - Вы ведь знаете все наперед.