Большой зеленоватый самолёт уже прилетел из Якутска: он стоял на поле, напротив вокзального домика. Самолёт ждал пассажиров, и ещё лётчики отдыхали перед обратной дорогой: сидели в буфете и пили чай с бутербродами.
К самолёту нас никто не пустил бы, прощались мы в зале ожидания, откуда выходят на посадку.
- Дядя Федя, а мы пойдём на охоту на зайцев? - спросил я. - Вы обещали, помните?
- Помню. Конечно, пойдём, - ответил он. - Вот я послезавтра вернусь, и в следующее воскресенье прямо с утра отправимся. Готовь, Кристеп, свою "тозовку". Я тут знаю хорошие места: там очень много всегда бывает зайцев. Мама приготовит отличное жаркое.
На прощание он её поцеловал.
- Смотри, пожалуйста, больше не пропадай, - сказал он ей. - Ты следи за ней, Женя, в оба глаза. Остаёшься в доме за главного мужчину.
Он и меня поцеловал, а Кристепу пожал руку.
В окно было видно, как дядя Федя с небольшим чемоданчиком в руках поднялся по крутой лесенке в самолёт и обернулся: махнул нам шапкой. Хоть и не мог оттуда разглядеть нас, но знал, что мы следим за ним.
Лесенку откатили - она на колёсах, дверь плотно захлопнулась изнутри, и стали вращаться два больших винта, завихрился снег. Настоящая вьюга поднялась возле самолёта.
- А он... не упадёт? - спросил я у мамы.
- Что ты, что ты! - замахала она руками. - Как он может упасть? Лётчики здесь опытные, и механики опытные.
Самолёт побежал по полю, оторвался от земли и скрылся в облаках. А мы вернулись домой.
Мама принялась готовить обед.
У неё оставался ещё большой кусок медвежатины. Он был тёмно-красный; если не присмотреться, то просто чёрным мог показаться; и замёрзший, твёрдый как камень. Но в комнате, в кастрюле на плите, быстро оттаял. Мама привернула к столу мясорубку: она хотела пожарить котлеты.
Так ему и надо, этому медведю! Не шатался бы по тайге, а спал бы в берлоге, и ничего бы с ним не случилось: весной спокойно бы проснулся и гулял...
Кристеп и я договаривались с Олей и Костей встретиться в четыре часа: пойти походить на лыжах, пока можно. А времени до четырёх оставалось много.
- Мама, - сказал я, - ты слыхала: дядя Федя говорил, что там, куда мы пойдём, много зайцев?
- Ну, слыхала...
- Вот и получится: зайцы будут бегать у нас под носом, а патронов не хватит. Что мы тогда будем делать?.. Мы с Кристепом набьём побольше. А?
- Ещё только этого не хватало! - закричала она и перестала вертеть мясорубку. - Только этого у нас не было! Комнату взорвёте, и все мы взорвёмся. Ты этого хочешь?
- Ну да, взорваться я хочу!.. Вот ничего не знаешь, а говоришь. Мы сколько раз набивали с Кристепом для Спиридона Иннокентьевича, когда он собирался в тайгу на промысел. Он говорил, что мы научились набивать не хуже, чем он сам! Он в тайге вспоминает нас добрым словом. А "тозовку" "тозовку" он подарил Кристепу!.. Значит, можно? Значит, доверяет? А ты... "взорвёмся"!
Она молчала, слушала, но смотрела на меня всё же недоверчиво, головой покачивала.
- Причёска у тебя как у мальчишки, а боишься, как девчонка, - сказал я.
- Порох... Порох вам в руки? - сказала она.
- Однако, патроны умеем набивать, - сказал Кристеп; это я незаметно его подтолкнул.
Наверно, его слова своё дело сделали. Мама очень неохотно, но всё же вытерла мокрые руки о фартук, отперла в шкафу нижний ящик и достала оттуда кожаные мешочки с порохом и дробью и коробку, где хранились пустые гильзы.
- Ну смотрите... - сказала она.
- Вот так лучше, - сказал я и скорей забрал у неё мешочек. - Кто остался за главного?
Мы устроились на полу, на медвежьей шкуре возле тахты, и набивали патроны один за другим... Послезавтра или через два дня дядя Федя вернётся, и в воскресенье с утра, ещё затемно, мы пойдём на зайцев. Мама тоже встанет в это время - она приготовит завтрак и крикнет с порога вслед:
"Доброй охоты!"
А пойти однажды на охоту - и всё будет, как Спиридон Иннокентьевич объяснял нам тогда с Кристепом про настоящего мужчину и настоящего охотника.
Вот я уже и всё рассказал, как было в самом начале, когда мы с мамой приехали в Ыйылы, на Север... А теперь у нас ещё очень много дней впереди.
