Кима, привязанная к спине Чавоты, не понимала, о чем они говорили и спорили, ее кумеккер утонул в озере. Однако по тону их разговора ей давно стало ясно: красивый мальчишка-птица ужасно грубил безобразной старухе-рыбе.
— Вот опять вы ужасно обзываетесь… а еще просите мира!
— Я мира не прошу — я его завоюю!
Забыв об опасности, старая дряхлая Чавота, которая была настолько глуха к зову времени, что ничего вокруг не понимала и жила исключительно идеалами юности, соскочила со своей усатой лошади, забила о песок хвостом, растопырила плавники и поскакала, как безумная, прямо на Чурики.
Принц, распушив крылья, с надменным видом ждал приближения Чавоты. Его узкие ноздри трепетали от ярости и презрения, вот он поднял правое крыло, затем нацелился на Чавоту острым носом, но в этот момент из-за спины Чавоты высунулась чья-то страшная рука, схватила принца за нос и стала его трепать за нос из стороны в сторону.
Чурики взвыл от боли, но еще больше — от унижения. Его армия, заслышав этот невыносимый вопль, пришла в замешательство, и тогда оставшиеся в живых гудзоны бросились на остолбеневших аридов и быстро подмяли их под себя.
На холодную воду полегло множество синих голов и перьев, но вместо того, чтобы радоваться своей полной и окончательной победе, Большие Гудзоны и Маленькие также кинулись на прибрежный песок и устроили великий внутренний плач по всем убитым, и сердца их разорвались от этого неслышного внутреннего плача.
— Не по правилам это все, нечестно, нечестно! Вы, тетя, допустили запрещенный прием: вооружились новым оружием… Мы не договаривались воевать с «такимиужаснымирукими»! Ну, ладно, какие будут ваши условия — только нос, нос мой скорей отпустите?! — гундосил Чурики до тех пор, пока эта страшная рука не оставила в покое его синий королевских кровей нос.
— О каком оружии ты говоришь — это же подарок твоему отцу! — воскликнула Чавота. — Мы хотим навсегда откупиться от войны… вот этим бесценным сокровищем. Его подарило нам небо. Бери — и давай замиримся навеки-веков!
Чурики слушал вполуха, был занят собой: выправлял, ставил на место свой перекошенный нос и потому даже не заметил полного разгрома своего войска. Чавоте стало жалко принца, не видевшего дальше собственного носа.
И в этот момент с неба полыхнуло огнем: пролетавший над озером Чим-чин-чимбурай выдохнул из себя тренировочный огненный залп изо всех своих шести работающих голов.
— Ой, что это такое?! — закричала Кима в испуге и показала рукой туда, где летел дракон. — Это, что ли, у вас тут свое северное сияние?
И вдруг ей почудилось, что на небе в бушующем пламени она видит Наташу, Кеворку и Аленьку, но это было так невероятно, что она отказывалась поверить своим глазам и потому даже не произнесла их имена вслух, а только про себя.
— Огонь! Чавота, какой огонь над озером, сейчас оно испарится — и наша взяла! — истошно закричал обрадованный Чурики и плотно прижал к себе крылья, чтобы не обгорели.
— Огонь… подожди-подожди, кажется, вот сейчас я что-то… что из памяти вышибло… вспомню: слушай, Кенталь, тогда ведь тоже случился большой огонь, ох, какой был сумасшедший огонь… а потом — страшный удар об воду… и хвост вырос… да-да, вспомнила, хвост у меня вырос от сильного водотрясения, а потом — и плавники.
Рак Кенталь в ответ свистнул и начал пятиться к воде. Он пятился и пятился и наконец тяжело плюхнулся задом в воду и, царапая ее усами, исчез в глубине.
— Тетушка, хватит трепаться — как гудзона вас прошу. Сдайтесь — и все дела!
Чавота не отвечала. Она смотрела и смотрела в небо, потом, словно решившись на что-то отчаяное, сбросила со спины как будто бы уже ненужный букс, быстро-быстро замахала своими короткими прозрачными ручками-плавниками и бросилась в воду, и пошла, поплыла по воде, делая большие стремительные гребки, навстречу дракону.
И долго она так шла, плыла по воде, и руки ее тянулись к огню, и она взывала к небесам:
— Деткис, где ты…
Деткис был там, на небе…
На глазах изумленной Кимы и надменного, не шевельнувшего крылом Чурики, Чавота посреди озера вдруг высоко подпрыгнула и превратилась в легкое белое облачко, и поплыло облачко по небу, устремившись навстречу огню, и потом растворилось в небе, а дракон Чим-чин-чимбурай, перелетев через озеро Больших Гудзонов, вошел в дремучие леса Кваркеронии.
Кима горестно затрясла, замахала руками вслед облаку.
— Куда же вы, куда? Остановитесь………
— Ну чаво, чаво руки распускаешь, как цветы? Ты глазами, глазами меня провожай, глаза скажут больше, нежели руки… а память скажет все, — ответило ей небо Чавотиным голосом.
Как будто ничего такого из ряда вон выходящего не случилось — Чурики пару раз крутанулся на одной ноге, потом неспеша почистил перья и наконец-то удостоил Киму своего пристального внимания и презрительно стал разглядывать ее со всех сторон, одновременно передергиваясь от отвращения — какое ужасное на вид чудовище.
— Принц, как идет битва? — прокричал сверху гонец Акри, медленно снижаясь. — Меня прислал король поздравить тебя с победой.
— О победе не может быть и речи, — сказал Чурики, оглядываясь по сторонам и считая тела убитых аридов. — Речь может идти только о подарке. Вот — он, подарочек-не подарочек! От Чавоты — моему старикану. — Чурики сначала указал крылом на мертвых аридов, а потом на Киму. — Старушка была большой шутихой. И в конце концов взорвалась. Остался от нее один пшик! А тоже мне, вечный мир предлагала. И все только для отводу глаз — а сама разбила нас вдребезги. Ну что я скажу отцу, что?
— Дымно-то как, — посетовал Акри, опустившись на альдебаран — скорей летим отсюда, а то как бы не задохнуться. Откуда взялся дым, если кругом одна вода?
— Какой-то старый чемодан о шести головах по небу только что полыхнул-громыхнул. Ну помнишь, с ним еще таскался у нас по Талунсии, как его звали?.. Деткис, что ли?
— Деткис? — переспросил удивленно Акри. — Его разыскивают Светила. Он перешел на сторону Кеворки.
— Предателя этого?
— Не верю, что Кеворка предатель, я с ним учился в башне, которая клонится в сторону Рэтея. Мы прошли с ним все башенки. Я сделался аридом, а Кеворка решил продолжить учебу в разведшколе, он оказался самым из нас преданным, потому-то его туда и приняли после всех проверок-перепроверок.
Кима молча слушала и не понимала, о чем они говорят.
— Плевать я хотел на его преданность. Светила и без нас разберутся с ним. Мне вот возвращаться сейчас к отцу с пустыми крыльями — мороз по коже. А вдруг все обойдется? Хорошо, что не дано нам знать свое будущее, как ты думаешь, Акри?
— Думаю — хорошо.
— Думал ли ты, что самый преданный Альдебарану выпускник разведшколы, Кеворка твой этот, станет предателем? Как ты думаешь, Акри…
— Я уже все сказал, что думал. Ничего не осталось. Глянь туда — сколько выпрыгивает из воды гудзонов! Король приказал тебе истребить их всех под рыбий хвост, а как их истребишь?
— Пускай бы сам тут воевал со своей Чавотой, а то раскомандовался у себя в камнях… храбрец…
— Не должен ты так говорить — нельзя. Ну что ж делать нечего, полетим домой, а то допрыгнут еще до тебя — прикончат королевского сына себе во славу.
Действительно, все новые и новые стаи живых гудзонов выпрыгивали из воды и снова ныряли в воду — они прочесывали озеро, искали Чавоту или хотя бы ее следы.
Чурики и Акри крепко сцепили крылья, закинули туда Киму, и она, чтобы не упасть, обняла их за шеи, и они понесли ее в Талунсию, в царство аридов.
Никто из прикатчиков не переживал так одиночество, как Чапа. Когда приемная станция затонула в Хартингском Времени вместе ней, Гутом и множеством безмолвных существ, Чапа от горя обрела собачий голос и принялась лаять. Она лаяла так отчаянно, что даже под гнетом Времени ее лай не затихал и не прекращался. Он окутывал ее, как звуковой пояс, и с этим жутким непрекращающимся лаем она отбыла в ничто до следующей перекачки.
Усталые служки приготовились быть ничем, но Чапа ужасно мешала им, своим безумным лаем возвращая их к вредной и утомительной работе. Надо было вставать, уговаривать собаку, объяснять ей правила внутреннего распорядка в «нигде», но собака ничего не хотела слушать, и даже Гут, которого она признавала за своего, не мог с ней справиться. Так продолжалось неопределенно долго.
— Перестанешь ты в конце-то концов? — свирепо набросился на нее всегда спокойный Гут, в очередной раз выпадая из спячки. — Потерпи немного, и ты поступишь на службу Спецвремени.
— Не хочу — хочу к Вите, к Вите, к Вите! — твердила упрямая собака.
— Будет нам покой или нам не будет покоя? — закричали проснувшиеся и отвернулись к стенке.
— Вам будет покой, — отвечала собака, — если вы меня отсюда выбросите, или дайте мне отсюда самой…
