«В самом деле, – писал Белинский все в той же статье, поднявшей двадцатишестилетнего Гоголя на неожиданный для всех пьедестал, – заставить нас принять живейшее участие в ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, насмешить нас до слез глупостями, ничтожеством и юродством этих живых пасквилей на человечество – это удивительно; но заставить нас потом пожалеть об этих идиотах, пожалеть от всей души, заставить нас расстаться с ними с каким-то глубоко грустным чувством...»
Так в чем же все-таки тайна обаяния этой повести, посвященной, в сущности, бессмыслице – ссоре на всю жизнь добрых соседей только из-за того, что один сказал другому, что тот сердится как гусак? Почему едва ли не всякий русский читатель вот уже третье столетье в выпавшую свободную минуту берется ее прочитать? А кто-то, глядишь, и перечитает. И вам я непременно советую ее прочитать. Почему?..
Первое – это потрясающее гоголевское владение безграничными возможностями русской речи. Какая-то поразительная словесная вязь опутывает нас при чтении и берет в плен. Мы, как заколдованные, вчитываемся в исполненные пленительной абсурдности и внутреннего комизма строки:
«...Эта выдумка так нелепа и вместе гнусна и неприлична, что даже не почитаю нужным опровергать пред просвещенными читателями, которым, без всякого сомнения, известно, что у одних только ведьм, и то у весьма немногих, есть назади хвост...»
Но есть еще что-то, чем привлекают нас и «Старосветские помещики», и повесть о двух Иванах. Знаете что? Ну вот то самое, что мы чувствуем, читая роман Гончарова «Обломов», – не каждый ведь признается, что в глубине души он чувствует себя немножко Обломовым...
Жара в Миргороде, от которой почти что и нет спасения, описана в повести со знанием дела – как и средства спасения, которые ищут гоголевские герои. «Иван Иванович только после обеда лежит в одной рубашке под навесом; ввечеру же надевает бекешу (зимнюю одежду! – М. Ч.) и идет куда-нибудь...», «Иван Никифорович лежит весь день на крыльце, – если не слишком жаркий день, то обыкновенно выставив спину на солнце, – и никуда не хочет идти»; «Иван Никифорович чрезвычайно любит купаться и, когда сядет по горло в воду, велит поставить также в воду стол и самовар, и очень любит пить чай в такой прохладе».
Кто ж не позавидует – хотя бы в душе?.. И сами герои явно довольны такой жизнью – и мы, читая, так или иначе радуемся за них. (Как не вспомнить глубокую народную поговорку: «Кто малым не доволен – тот большого недостоин»?) Испытываем, как сказали бы сегодня, позитивные эмоции – пока сами герои не разрушают свою идиллию...
...За год до напечатания Гоголь читал свою повесть вслух Пушкину. Читал же он необыкновенно артистично. Современники вспоминают: «Когда Гоголь читал или рассказывал, он вызывал в слушателях неудержимый смех, в буквальном смысле слова смешил их до упаду. Слушатели задыхались, корчились, ползали на четвереньках в припадке истерического хохота».
И Пушкин записал в дневнике: «Вчера Гоголь читал мне сказку...» (так определил он эту повесть) – «очень оригинально и очень смешно».
А первый рецензент повести написал в известном московском журнале: «Я уверен, что Иван Иванович и Иван Никифорович существовали. Так они живо написаны. Но общество наше не может поверить в их существование»...
Да, недаром Белинский объявил – с его немалым авторитетом критика – во всеуслышание, что его надежды на молодого писателя «велики, ибо г. Гоголь обладает талантом необыкновенным, сильным и высоким. По крайней мере, в настоящее время он является главой литературы...»
Можете вообразить себе, как был потрясен такой оценкой молодой писатель?.. И он не обманул этих ожиданий. Впереди были и петербургские повести – «Нос» (как нос взял да и сбежал от своего владельца!), «Шинель» – ну, тут и говорить нечего: просто невозможно русскому человеку не прочитать историю Акакия Акакиевича Башмачкина, которой уже более полутора веков не устает восхищаться весь просвещенный мир! Ну и, конечно, «Записки сумасшедшего» – куда же нам без них?
8
Про «Мертвые души» вы, наверное, много уже знаете. Но, может быть, не знаете главного – что их надо в первую очередь просто читать. Читать – и все, и не думать во время чтения ни про какие «образы» – просто получать удовольствие от того, как пишет Гоголь.
Когда-то, еще в конце XIX века, замечательный литератор Василий Васильевич Розанов заметил такую особенность этой книги – что все мы, русские читатели, «открыв случайно "Мертвые души", к какому бы нужному делу не спешили, перевернем еще и еще страницу...»
Действительно – здесь какая-то тайна. Многие мне это подтверждали – специально спрашивала. Проверьте сами. Представьте, например, что вы захотели вспомнить, какого цвета был фрак у Чичикова. И вот вы нашли это место в поэме «Мертвые души». И все равно не удержитесь – прочитаете одну-две страницы. Гоголь затягивает в свои словесные сети – если, конечно, вы любите родной язык и способны наслаждаться демонстрацией его богатства. И еще – особым, ни на кого не похожим гоголевским комизмом.
Да вот наудачу – хотя бы описание дам города N. на балу у губернатора (девочкам особенно будет интересно, но и мальчикам, по-моему, тоже). «В нарядах их вкусу было пропасть: муслины, атласы, кисеи таких были модных цветов, каким даже и названья нельзя было прибрать (до такой степени дошла тонкость вкуса). ...Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить). Все было у них продумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностью; шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все было припрятано с необыкновенным вкусом... Длинные перчатки были надеты не вплоть до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженными возбудительные части рук повыше локтя, которые у многих дышали завидною полнотою; у иных даже лопнули лайковые перчатки, побужденные надвинуться далее, – словом, кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это столица, это сам Париж!»
Поневоле вспомнишь еще несколько фраз Розанова: «...Страницы как страницы. Только как-то словечки поставлены особенно. Как они поставлены – секрет этого знал один Гоголь».
9
Напоследок – о том, как хорошо знал Гоголь людей и каким замечательным актерским талантом был наделен.
Ехал он как-то с друзьями в город Торжок и все обещал накормить их знаменитыми котлетами. Приехали поздно ночью, заказали на всех котлеты, они были и правда необыкновенно вкусны, но... во всех оказались «длинные белокурые волосы... Шутки Гоголя придали столько комического этому приключению, что несколько минут мы только хохотали как безумные». Они послали за половым (служащим гостиницы и кухни) – для объяснений. «...А Гоголь предупредил нас, какой ответ мы получим от полового: "Волосы-с? Какие же тут волосы-с? Откуда прийти волосам-с? Это так-с, ничего-с! Курины перушки или пух", и проч., и проч. В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, даже теми же словами. Хохот до того овладел нами, что половой и наш человек (то есть, слуга, который с ними путешествовал. –
М. Ч.) посмотрели на нас, выпуча глаза от удивления».
1
Около середины XIX века во французском городе Нанте, в семье адвоката Верна, жил да был мальчик Жюль. И в одиннадцать лет он взял да и нанялся, не спросясь родителей, юнгой на шхуну, отправлявшуюся не более не менее как в Индию. Ну конечно, через несколько часов был он возвращен домой, но ничуть не выкинул из головы мысли о кругосветном путешествии.
Получил в Париже образование, но в Нант по требованию отца не вернулся, на его стезю не встал, а погрузился в изучение достижений человечества в области географии, физики и математики. И накопил в конце концов двадцать тысяч карточек с разными интересными выписками (ведь компьютера-то тогда не было, до его изобретения еще больше столетия оставалось). Да еще сдружился с известным путешественником Жаком Араго и, что называется, рот раскрыв, слушал его рассказы о дальних странах.
И в конце концов написал роман про ученого – «Пять недель на воздушном шаре». Его напечатали в «Журнале воспитания и развлечения» – ну, вроде современного очень хорошего, на мой взгляд, журнала «Семья и школа», только потолще.
Роман имел невероятный успех. И открыл целую серию романов Жюля Верна под общим названием «Необыкновенные путешествия». Это был совсем новый жанр, в тогдашней литературе его еще не было.
Лучшим был признан роман «Таинственный остров».
