- Понятно! Понятно!
- Мы сами знаем!
И девчачьи голоса:
- Ой, как страшно!
- Как на фронте!
- Надо же...
УБИЙВОЛК
Борис сидел, не меняя позы, уставившись глазами куда-то вдаль, в одну точку. Он сгорбился, застыл, спину его запорошило пылью, какие-то сухие листья нанесло ему на плечи. Он не стряхивал их, не поворачивался, не двигался. Казалось, он забыл обо всём, что происходит вокруг.
Уже отгрохотали и вернулись эхом первые взрывы. Но сапёры продолжали свою опасную работу. Они проверяли миноискателями чуть ли не каждую щепотку земли, как археологи, просеивающие землю.
Места, к которым Борис так привык, казались ему теперь незнакомыми. У карьера копошились солдаты и лейтенант Каляга, который казался теперь Борису выше и даже шире в плечах. К Борису долетали отрывочные слова его команды и чёткое солдатское: "Есть!"
Потом у карьера появился профессор Бочин. Борис видел, как лейтенант Каляга повёл Владимира Петровича куда-то по другую сторону котлована. Они скрылись за грудой земли, а спустя некоторое время Борис увидел Бочина, взобравшегося на земляной холм.
- Серги-ен-ко! Бо-о-рис! - кричал Владимир Петрович и энергично махал рукой.
Борис вскочил и побежал к карьеру. Солдаты уже сняли флажки ограждения, но земля вокруг была так перекопана, что Борис всё время спотыкался, падал, вскакивал и снова бежал. Он ни о чём не думал, но каким-то внутренним чувством понимал, что его зовут неспроста, что это касается его, Бориса, поисков...
- Вот, - сказал Бочин, показывая на какие-то тряпки и рыжее ржавое железо, которое держал Каляга в вытянутых руках, как на подносе.
Борис потянулся к этим тряпкам, но Владимир Петрович отвёл его руку:
- Трогать нельзя, - рассыплется. Вы не слышали такую фамилию Убийволк?
- Убийволк? - Борис наморщил лоб. - Убийволк. Странная фамилия. Это наша, украинская... Нет, кажется, не слышал. А что?
- Всё это, - сказал Бочин, - нашли здесь, возле снарядов. Истлевшая гимнастёрка и ржавый автомат. Лейтенант, положите сюда на пенёк. Вот так.
Каляга осторожно опустил крышку от ящика, которую Борис принял за поднос. Теперь Борис разглядел находку получше.
- Там, в гимнастёрке, - сказал лейтенант, - нашли пластмассовый патрончик и в нём свёрнутый листок. Вот профессор прочёл одно только слово "Убийволк", а мы и это прочитать не могли. Там ещё что-то написано...
ДЛИННЫЙ ДЕНЬ
До чего же длинным показался тот день Борису! Военное командование так и не разрешило начинать вывозку грунта до самых сумерек. А в сумерки какая же работа?
В этот день произошло многое. Борис несколько раз разглядывал этот ржавый автомат и гимнастёрку, потерявшую цвет и форму: то, что это была гимнастёрка солдата, можно было определить только по пуговицам, ведь это были теперь бесцветные обрывки тряпок, рассыпавшихся, когда к ним прикасались.
Записку из патрончика показал Борису профессор Бочин. Владимир Петрович зажал записку между двумя стеклянными пластинками, как это обычно делали археологи со всеми документами, истлевшими от времени. Стеклянные пластинки Бочин всегда носил с собой.
Да, прочитать - и то с трудом - можно было на этой записке одно только слово: "Убийволк".
С первого же мгновения, как сказали о находке и прочитали "Убийволк", в памяти у Бориса будто вдруг вспыхнула лампочка - возникла эта необычная фамилия. Он слышал её. Слышал. Кажется, от матери в связи с отцом... Нет, не вспомнить. Мать многое говорила об отце, часто говорила. Раньше, маленьким, Борис с интересом слушал её рассказы. А потом...
Нет, нет, ничего точно не может вспомнить Борис. Ни одной своей мысли он не мог довести до конца, продолжить и расшифровать.
А Бочин говорил:
- Ну что вы, Сергиенко, насупились? Вот теперь улыбнулись. Так-то лучше.
- Вспомнил! - сказал Борис. - Вспомнил! Я тогда ещё говорил матери: "Боюсь этой фамилии - Убийволк". Значит, батько писал ей о нём. Может, Убийволк служил с ним...
Бочин прервал Бориса:
- Всё! Есть ниточка. Теперь размотаем и весь клубок... Надо только ещё раз заняться этой нерасшифрованной запиской. Там было ещё что-то, кроме фамилии. Завтра вечером приходите ко мне домой, я скажу вам, что удалось узнать. Только учтите: послезавтра рано утром я уезжаю в Москву. Договорились?
- Да, да, - как во сне, произнёс Борис. - Я буду у вас завтра. Добре. - Он вспомнил, что профессор Бочин человек очень точный, и спросил: - В восемь?
- Нет, лучше в половине восьмого, - сказал Владимир Петрович...
На следующий день в половине восьмого, когда Бочин воткнул авторучку в подставку на письменном столе и вышел из своего кабинета в комнату, где был накрыт стол на двоих, у двери позвонили. Но это оказался не Борис, а принесли письмо из Москвы.
Профессор сел за стол, посмотрел на часы. Было без двадцати восемь. Зазвонил телефон.
Бочин торопливо снял трубку и, как ему казалось, на том конце провода увидел лицо Бориса. Но это был не Сергиенко.
Звонила Ираида Андреевна:
- Владимир Петрович?
- Я.
- Вы просили узнать адрес тех двух братьев, что приезжали к нам из Москвы, - студента и школьника. Я узнала это сегодня у моего ученика Кости Сахарова. Они, чудаки, Перуна искали. Их фамилия Замараевы. Запишите их московский адрес и телефон...
Когда Бочин кончил говорить с учительницей, было без десяти восемь.
"Странно! - подумал Владимир Петрович. - А я-то думал, что Сергиенко человек точный".
Борис не пришёл к Владимиру Петровичу ни в восемь, ни в девять.
Ложась спать, Владимир Петрович подумал: "Странный молодой человек. Очень сдержанный. С одной стороны, какой-то по-хорошему настойчивый и целеустремлённый. А вот с другой..."
ОТЪЕЗД
Что же произошло с Борисом?
Когда сапёры закончили своё доброе, но опасное дело и Борису было сказано, что работы в карьере начнутся только завтра, он поехал на своём самосвале в город и по дороге отвёз братьев Замараевых и Костю. Уже давно Ираида Андреевна увела в школу своих учеников, и только Костя и Володя с братом остались. Им-то хотелось на прощание увидеться с лейтенантом Калягой, и вообще они двое и Борис чувствовали себя участниками событий, а не созерцателями и потому не уходили до конца работ. Только Костя разок позвонил из деревянной будки маме на службу и сказал, что он на карьере, что тут взрослый брат Володи Замараева и волноваться о нём не надо. Но после Костиного звонка мама взволновалась и приехала автобусом на карьер.
А спустя час все они - Борис, мальчики, Женя и Регина Михайловна стояли на вокзальной площади, провожая уезжавших автобусом москвичей. При этом Регина Михайловна без конца повторяла одну и ту же фразу: "Наконец-то, наконец-то это выяснилось и я смогу спать спокойно! Я же чувствовала, что у моего Кости какой-то подвох. Меня не обманешь!"
Борис и Женя между тем обсуждали записку, найденную в карьере.
Женя Замараев говорил:
- Ты, Борис, не сомневайся. Я, как только мы приедем в Москву, наведу справки в Министерстве обороны. Эта же фамилия, Убийволк, не так часто встречается. Не в одной ли части он служил с твоим отцом? Кто ещё был с этим Убийволком? Нам бы только узнать кого-нибудь из его однополчан. А потом, кто знает, через родственников или однополчан этого Убийволка мы, может быть, отыщем след твоего отца...
- Женя, - прервал брата Володя, - что говорить заранее!
- Молчи! Не перебивай, когда говорят старшие!
Братья уехали. Ушли домой Регина Михайловна с сыном.
Борис отвёл самосвал на автобазу и, придя к себе в общежитие, долго перечитывал три письма отца, которые привёз с собой в Новгород. Он читал их уже не раз с того дня, когда сел в новгородский поезд. Он думал, что знает письма почти наизусть. Но только в этот вечер он как бы поговорил с отцом, почувствовал, как отец любил его, Бориса.
И как же ему захотелось узнать всё-всё об отце! Вот нашёлся же патрончик Убийволка. Почему же нет, ничего нет отцовского? А может быть, завтра у Бочина всё выяснится, всё раскроется? Пока можно только спать. Ни военкомат, ни музей ночью не работают. Справок наводить негде.
Но спал Борис в ту ночь плохо.
ВЕЛИКОНОС
Наутро ветер разгулялся по Волхову и Ильменю. Вода стала грязно-коричневой, с белыми гребешками пены. Моросило с самой ночи. Это был не дождь, а какая-то водяная пыль. Пыль эта так расквасила карьер, что ливень его не брал. Недаром, видно, говорят: капля камень точит. Водяная пыль, казалось, стояла на всём свете. Она заслоняла собой землю, небо и озеро.
Один только день Борис не работал в карьере, и показался он ему совсем непривычно чужим. Может быть, так оно было потому, что вчера здесь работали сапёры: кое-где из земли торчали палочки, на которых недавно ещё были красные флажки; землю прорезали новые дороги, сделанные за несколько часов военными. После работы сапёров в непривычных местах остались горы вынутой земли и какие-то ямы и траншеи.
В этот день Борису трудно было работать. На поворотах заносило, а на прямой, чуть только он выключал сцепление, машина начинала вилять - того и гляди, развернётся поперёк шоссе, как в тот день, когда он торопился на карьер с Женькой и лейтенантом Калягой.
