Ознакомительная версия.
Но потом Эсфирь поняла, что это играл на своей свирели Гафах, и вышла к нему в сад.
- Что ты делаешь, Гафах, снова по-своему молишься? - спросила Эсфирь юного евнуха, служившего при цветниках у Гегая.
Отрок Гафах, как обычно, на короточках сидел под гранатовым деревом, повернувшись лицом к своему цветнику, над которым кружились пчелы и шмели. Когда Эсфирь подошла к нему, он уже просто држал свирель в руках и беззвучно шевелил губами.
- Нет, я не молюсь, Эсфирь, - сказал задумчивый отрок. - Сейчас я разговариваю не с богами, а со своей душой: задаю ей вопросы и жду ответов. Это не молитва, а совсем другое.
- Какие же у тебя вопросы, Гафах?
- Самые разные. Скажи, Эсфирь, как из черной земли появляются такие красные цветы? Я никак не могу этого постичь. Откуда цветы берут свою красную и зеленую кровь?
Гафах снова приложил к губам свирель, издал несколько звуков, но они почему-то получились чересчур тревожными и печальными. Похоже, что-то ещё терзало сейчас сердце мальчика, не только раздумья о цветах. За то время, что Эсфирь прожила в доме Гегая, она научилась понимать настроения Гафаха без слов. Они были как друзья, подружки, как брат и сестра, а точнее - они были родственными душами.
- Но о чем ты ещё думаешь, Гафах? - снова спросила Эсфирь. - Твоя музыка сегодня слишком уж печальна.
- Еще я думаю о тебе, Эсфирь, - признался Гафах. - О том, что через несколько дней ты предстанешь перед царем и станешь его женой.
- Почему же ты грустишь, Гафах? Или ты думаешь, что я не понравлюсь глазам царя?
Гафах промолчал. Эсфирь подумала, что вместо ответа на такой откровенный вопрос он снова начнет играть, но юный евнух вздохнул и тихо прошептал:
- Ты очень красивая девица, Эсфирь, твое лицо мне кажется самым пригожим на свете. Но здесь, в доме Гегая, я видел много других красивых девиц - у них тоже были удивленные глаза и черные длинные косы, как и тебя, Эсфирь. И все они однажды представали перед царем, а потом Шаазгаз запирал их навсегда в своем доме, похожим на звериную клетку, и никого из них я потом ни разу не видел. Мне трудно с тобой навсегда расставаться, Эсфирь, от одной этой мысли во мне сразу же вскипают слезы. Если бы я был мужчиной, я бы украл тебя и где-нибудь спрятал, чем отдавать Шаазгазу.
- Напрасно ты так говоришь, Гафах, - покачала головой Эсфирь.
Лицо её излучало безмятежное спокойствие и словно светилось тихой, юной прелестью.
- Ты должен, наоборот, радоваться за меня и за себя тоже, ведь когда я стану царицей, я и тебя возьму во царский дворец, ты будешь служить мне, играть на свирели и сочинять свои песни, без которых я уже не мыслю жизни. А, может быть, вскоре сделаешься прославленным на весь мир придворным поэтом.
Гафах селал вид, что улыбнулся, но только ещё сильнее нахохлился.
Хотя по возрасту Гафах был гораздо младше Эсфирь, сейчас он чувствовал себя настоящим стариком, знающим не только начало и середину жизни, но также её горький конец. Слова Эсфирь нисколько его не утешили: настоящая правда все равно была в том, что больше они никогда не увидятся.
Никогда завтра. Никогда через неделю. Никогда через год. Никогда в жизни.
Да, Эсфирь была не такой как все - никто больше не умел так слушать его песни и смеяться. Но как увидеть сокровище ночью, при переменчивом лунном свете? Сможет ли разглядеть его царь?
Гафах покосился на Эсфирь и задал вопрос, который все утро крутился в его мыслях, путаясь в зуках свирели.
- А ты совсем не боишься царя Артаксеркса? - спросил Гафах и его зеленые глаза, похожие на две виноградины, округлились ужаса, как будто бы ему самому предстояло вскоре предстать перед владыкой.
- Нет, совсем не боюсь, - улыбнулась Эсфирь. - Мне всегда его жалко.
- Не понимаю...
- Он - как столб, который должен удерживать на себе половину мира, а самому ему не на что опереться. Вот если бы он верил в нашего Бога, единого и всемогущего, ему было бы легче. А так я не могу понять, как он каждый день удерживается на ногах?
- А вот я боюсь его, Эсфирь, - вздохнул Гафах. - Очень боюсь. От него все зависит - и победа на войне, и хороший урожай, и жизнь любого человека в царстве, каждый мой вдох и выдох. Я весь трепещу, когда думаю о нашем повелителе и ничего не могу с собой поделать.
- Глупости, Гафах - все, о чем ты говоришь, зависит только от Бога. Скажи, неужели ты по-прежнему веришь в какого-то своего человека-скорпиона?
- Конечно, верю. Раз на свете живет столько зловредных людей, у них непременно должен быть свой покровитель.
- Вот, и я о том. Как только ты, Гафах, перестанешь верить в разных пауков и драконов, ты сразу же перестанешь всего бояться.
- Напрасно ты говоришь, Эсфирь, что я верю в одних только пауков, серьезно покачал головой Гафах. - Нас, персов, охраняет главный бог - Агура Мазда, а все остальные боги, и люди тоже, и звери, и цветы - его дети, которых сотворил великий Агура Мазда.
- Значит, ты тоже веришь в единого бога? - удивилась Эсфирь - Но Мардо...один человек всегда говорил, что вы поклоняетесь разным богам, похожим на зверей. Я и в дворцовом саду себя иногда чувствую, словно...в окаменевшем зверинце.
- Нет, - ответил Гафах. - Агура Мазда не похож на зверя. Он вообще ни на кого не похож. Его ни с кем и ни с чем нельзя сравнить, но все - от него, от него одного.
И Гафах запел свою любимую песню, которую он не считал нужным сопровождать никакими музыкальными звуками, чтобы можно было голосом лучше проникнуть в каждое слово:
"Кто утвердил воды и растения?
Кто в облака запряг ветер?
Я вопрошаю Тебя, Агура, - ответь мне:
Какой художник создал свет и тени?
Какой художник создал сон и бодрствование?
Кто сделал утро, полдень и вечер,
Чтобы указать разумному его дело?"
- Но ты словно бы поешь про нашего Творца, про Ягве, - восхитилась Эсфирь.
Гафах задумался. Он мог подолгу сидеть на корточках, тихо раскачивась то назад, то вперед на носках сандалий.
- Но, может быть, Творец отзывается на разные имена? - наконец, сказал он. - Ведь люди тоже говорят на разных языках - и поэтому часто не понимают друг друга, ссорятся, убивают. Зачем Он сотворил столько разных племен и наречий, и захотел, чтобы Его называли на разные лады? Для меня непостижимо все это, Эсфирь, и потому - страшно. И за тебя я тоже очень боюсь. Я слышал, что царь - жестокий, и ты должна быть с ним осторожна...
Гафах нарочно до шепота понизил голос, чтобы ни одна живая душа не смогла услышать его последние слова.
- Все правильно, так и должно быть, - ответила Эсфирь спокойно. - Он же - царь, и не может быть таким, как все другие люди. Но хватит об этом. Спой мне лучше песню о том, что никому не добраться до небесных круч, у тебя она хорошо получается.
- Лучше я спою другую песню, - смущенно улыбнулся Гафах. - Сегодня утром я придумал ещё одну песню, Эсфирь, только для тебя, чтобы тебе было не так страшно. Но только ты никому не должна говорить, что слышала её от меня, иначе мне отрубят голову. Наклонись, я спою её тебе на ухо.
"Сидит на земле изумрудный зеленый жук,
он облачен в блестящий панцирь,
на маленькой головке его рога, как у быка,
и мохнатая рыжая грудь - это грудь настоящего воина.
Когда он лежит на спине,
и двигает в воздухе цепкими лапками.
я любуюсь на блеск его одеяния,
на красивый треугольник на спине - отметину божества.
Он похож на царя.
Я боюсь теперь лишний раз ступить на землю,
и ненароком раздавить его ногой."
Гафах взглянул на Эсфирь, и увидел, что на глазах у неё были слезы.
- Тебе не понравилась моя песня? - огорчился евнух. - Как, нужто...
4.
...совсем не понравилась?
Девица, которую привел в царские покои улыбающийся во весь рот евнух Гегай, на первый взгляд Артаксерксу совсем не понравилась. Она была слишком юной и тонкой, с длинными, черными волосами, убранными на затылок и тонким станом. И ещё она показалась чересчур бледной - без яркой помады на губах, нарумяненных щек и почти что без украшений.
Артаксерксу нравились другие женщины, - он предпочитал наложниц с широкими бедрами, взбымающимися грудями и массивными, твердо стоящими на земле ногами. Женщин, покрытых с ног до головы тяжелыми дорогими украшениями, с подведенными глазами и маленькими рисунками на грудях на пупках. Жен, похожих на расписные кувшины в терпким вином. Только такие женщины были способны на короткое время вызывать у молодого царя желание, телесную жажду. Их можно быстро опрокидывать на ложе, жадно, в несколько приемов, выпивать до дна, и затем отправлять в женский дом.
После прохладной Астинь все прочие женские тела казались царю слишком горячими, он не мог терпеть их долго возле себя. Лишь в самые первые мгновения, когда женщины приятно дрожали от страха и возбуждения, они доставляли Артаксерксу некоторое удовольствие, но потом тела их раскалялись, браслеты и бусы начинали еле слышно позвякивать, напоминая знойный воздух в летние, засушливые дни, дыхание становилось горячим и тошнотворным. Но все же они на что-то годились, пусть хотя бы первые несколько минут...
Ознакомительная версия.
