Бульбук отыскал палку и, заставив всех потрудиться в поте лица, привязал к ней камень - с куриное яйцо величиной. Таким тараном прошибешь не только окно, но, пожалуй, и стену улья. Правда, вскоре выяснилось, что этот снаряд для гномов тяжеловат. До хутора они впятером его не дотащат. А если и дотащат, то у них не хватит сил, чтоб поднять и раскачать его.
Бульбук снова выступил с длинной речью, обозвал всех неженками да хлюпиками и принялся сооружать другой таран, полегче. Пока подобрали камень, пока привязали и приладили петли, чтоб ухватиться, стало смеркаться. Осталось совсем мало времени, чтоб закусить, передохнуть и - в поход - освобождать Мудрика.
Дайнис, хоть и трудился наравне со всеми, каким-то образом успел сочинить новую походную песню.
- Может, испробуем новый марш? - неожиданно сказал он, когда вечером все собрались, чтобы нести таран.
Все согласились - ведь хорошая песня никогда не помешает. Поскольку никто еще не знал ни мелодии, ни слов, Дайнису пришлось петь одному:
Вот мы идем, за гномом гном,
И громким голосом поем:
Эй, прячьтесь!
От ваших лап или копыт
Опасность гномикам грозит.
Эй, прячьтесь!
Большие звери и зверьки,
Медведи, лоси и хорьки,
Эй, прячьтесь!
- И мальчики-озорники! - прилепил строчку весьма довольный Бульбук.
- Погодите! - закричал Мураш. - Ведь договорились - это МЫ должны прятаться, а не они!
- Зачем нам прятаться? - изобразил удивление Дайнис. - Мы же никому дурного не делаем!
И он затянул второй куплет:
Эй, великаны, прочь с пути!
Позвольте маленьким пройти!
Эй, прячьтесь!
Освободите нам проход,
Смотрите - наш отряд идет.
Эй, прячьтесь!
Припев подхватили уже все:
Прячьтесь скорее,
Волки, хорьки!
Лоси, медведи
И барсуки!
- И мальчики-озорники! - упорно твердил Бульбук.
- Договаривались, договаривались, - снова пробормотал Мураш, а он - бац, и снова все перевернул...
- Пой, пой! - сказал командир. - Еще куплет есть?
- Есть!
Вот Мудрик с Оюшкой идут
За Дилидоном и поют:
Эй, прячьтесь!
Эй, убери копыто, друг,
Идут Мураш, Дайнис, Бульбук.
Эй, прячьтесь!
- А Живилька-то нету! - подхватили Бульбук с Дилидоном.
- И Мудрик наш пропал... - закончил Мураш.
- Ой-ой-оюшки... - застонал парикмахер. - Рано мы распелись, ой, рано...
- Слишком лирично!.. - сказал Бульбук. - Походная песня должна быть бодрая, чтоб вдохновляла. И опять же - зачем подчеркивать, что Дилидон - командир. Хватит уже. Нельзя ли как-нибудь по-другому... Ну, скажем, вот так:
Долой копыто, лапу спрячь
Марширует Бульбук-силач
И прочие товарищи...
- Конечно, можно и так! - согласился Дилидон.
- Теперь он себя выпятил... - сказал Дайнис. - Чем это лучше?
Но Бульбук не растерялся:
- Раз говорим: "Убери копыто!" - так уж надо их как следует пугнуть... Ведь и у нас есть силачи! Верно?
Но тут за стволами деревьев в лунном свете сверкнуло озеро, забелела новая крыша дома Гедрюса, пора было кончать песни и споры. Оставшийся до улья путь гномы прошли молча, и каждый думал - только бы удалось...
Подошли гномы, смотрят - а это что такое?! Леток улья не залеплен! А где же пленник? Где Мудрик?
- Говорил же я... - прошептал Дилидон. - Говорил, надо послать разведчика...
- Зайдем, может, следы обнаружим, - предложил Дайнис.
- Эй, есть там кто?! - постучал Бульбук в стену.
- Ага, заходите! - откликнулся из улья ученый. По-видимому, он только что оторвался от книги.
- Раззява! Совсем очумел! - закричали гномы, забравшись в улей. - Чего ты тут расселся? Ведь леток отковыряли!
- Знаю, - ответил Мудрик. - Все думают, что меня здесь нет, и никто не лезет. Кот удрал, мышь сбежала - такая тишина - читай, сколько душе угодно.
- Тишина!.. - не выдержал Бульбук. - Двое суток мы трудились в поте лица, а он тут прохлаждается! Пошли отсюда, пока всех не замуровали.
- Погодите, погодите! - отмахнулся ученый. - Кажется, я нашел... только что... Вот послушайте!
"Рожденный соловьем, соловьем и угаснет. На золотое зерно не клюнет, угрозами не заставишь его умолкнуть и не петь. Помолчит, выслушает твои увещевания и продолжит соловьиную песнь. Никогда не будет подражать ни дрозду, ни жаворонку, ни иволге. Только ДРУГИЕ, быть может, пожелают петь по-соловьиному. Один-другой из добрых побуждений, или сами того не ведая, настолько ему уподобятся, что и соловьи их не отличат от своих. Что ж, пускай живут и поют с ними".
Мудрик, приближаясь к цели, все повышал голос да растягивал слова - казалось, он сейчас запоет...
- "Но если самые близкие пожелают его вернуть... - Мудрик перевернул страницу, - вернуть..."
А на новой странице было изображение соловья. Какой-то шутник пририсовал соловью красный петушиный гребень и черные шпоры. Мудрик нетерпеливо пробежал, взглядом соседнюю страницу... А там речь уже шла о другом. О лягушках...
Значит, самая нужная страница, которую столько времени искал Мудрик, была ВЫДРАНА!
- Как это выдрана? - не мог поверить Дилидон. - Кто же ее выдрал? И почему?..
Даже невозмутимый ученый на сей раз вышел из себя и горько повторял, качая головой:
- Выдрана... выдрана...
- Это уж работа Живилька, не иначе, - решил Дайнис. - По дорисованному гребню видно.
Бульбук даже побагровел от гнева.
- Как вы хотите, ребята... Из-за одного этого надо вернуть Живилька - чтоб хоть раз выдрать хорошенько неслуха.
- Ой-ой-оюшки... Только не говори так, не говори...
- А что прикажешь говорить?
- Он ведь бумажных голубей делал, я знаю...
- Как не знать... Сам его научил! - вспомнил Мураш.
- Тише, не сердитесь, - попросил Оюшка. - У меня еще есть несколько... на память... из вещиц Живилька. Голубок и...
- Го-лубо-ок... - передразил его Бульбук. - А где же этот твой голубок?
Парикмахер со вздохом расстегнул курточку и достал из-за пазухи плоскую берестяную коробочку с завязками. По тому, как осторожно он распутывал узелки и как бережно держал в руках, было видно, что Оюшка хранит в нем то, что ему всего дороже.
В коробочке был и платок Живилька, который он называл своей "записной книжкой", и бумажный голубь. Он был сделан как раз из недостающего листа! Мудрик аккуратно выровнял страничку, вставил на место клочок, оторванный для хвоста голубя, и, нагнувшись к свече, прочитал:
- "Но если близкие пожелают его вернуть... - напомнил он начало предложения, - а их должно быть не менее семи, попытайтесь применить такой метод:
Когда взойдет полная луна, встаньте все семеро над ручьем, который полюбился соловьям, в том числе и ЕМУ, и, произнеся вслух его имя, бросьте в воду по подарку, хоть и недорогому, но выбранному от всего сердца, - и ни с кем не советуясь, что дарить.
Поющий с соловьями неожиданно вспомнит близких, сердце его дрогнет, он подумает о горе покинутых отца, матери, сестер и братьев, друзей!.. С этой мыслью он вдруг забудет свою песнь и уж, верно, возвратится к своим. Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив..."
- Вот и всё, - закрыл книгу Мудрик. - Все поняли?
- Чего тут не понять, - улыбнулся Мураш. - Ни в озеро нырять, ни через костер прыгать не надо...
- Только вот последняя фраза мне не нравится, - признался Дилидон. - Как там сказано?
- "Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив..." - повторил Мудрик.
- Конечно, неизвестно, - подхватил Дайнис. - Если мы собираемся его сечь...
- Хватит шутить! - одернул их Бульбук. - В книге сказано: семеро, а нас только шестеро.
- И правда шестеро! - удивился Оюшка. - Всегда бывало семеро.
- Расяле на помощь позовем! - сказал Дилидон.
- Тоже мне... близкая... - негромко проворчал Бульбук, наверное, все-таки понимая, что лучшего помощника им не найти.
Выбравшись из улья, они задрали головы и уставились на небо не прозевали ли они полнолуние, в книге ведь сказано, что должна быть полная луна.
- Идет к полнолунию, - обрадовался Мудрик и объяснил другим: Если серп месяца повернут так, что получается буква "С", значит, луна стареет. А теперь, как видите, серп смотрит в другую сторону, и, если пририсовать к нему черточку, получится "Р". Значит, луна растет. И еще будет расти два дня.
СЕМЬ ПОДАРКОВ
Хорошо, что Микасова мама с Януте спекли в тот день большую бабку. Не успели все сесть к столу, как за окном затарахтел мотоцикл. Это отец Джима и Януте приехал за детьми. Микасов дядя погостил в деревне денек, покатался с детьми на лодке, сходил по грибы, а в воскресенье утром забрал детей и уехал. Микас втиснулся в коляску к Януте и проводил их до шоссе.
На развилке дядя притормозил и, не заглушая мотора, высадил Микаса. Януте и Джим были в шлемах, в огромных мотоциклетных очках, и Микас даже растерялся - не зная, как же теперь с ними расцеловаться. Его глаза - верно, от встречного ветра, - наполнились слезами, но Джим потряс ему руку и твердо сказал:
- Ну, будь мужчиной. Не хнычь!
- Не-ет... - промямлил Микас и торопливо чмокнул Януте в стекло очков. - В добрый час.
